Владимир Щербаков - Встречи с Богоматерью
К Дунайской южной прародине возводят историю русов московские историки эпохи Ивана Грозного (в связи с отношениями с Византией). В созданной ими "Степенной книге" говорится о войне, которую вел против русов римский император Феодосий Великий (379-395 гг.).
Какие источники древности попали в руки историков? Можно лишь гадать об этом. Вот это место "Степенной книги":
"Еще же древле и царь Феодосий Великий имяше брань с русскими вои; его же укрепи молитвою великий старец египтянин именем Иван Пустынник".
Вполне возможно, что источник этот - византийский. Тон сообщения явно сочувственный по отношению к императору Феодосию, признанному другу готов. Готы же совершили нашествие в то давнее время на территорию будущей Киевской Руси и Подунавья. Вполне понятно, готский вопрос не может после этого не заинтересовать слависта. В "Степенной книге" указано самое раннее время действия русов, когда-либо зафиксированное письменными источниками. Именно здесь они прямо названы своим именем.
Воевать с Византией они могли где-то на Дунае.
Мы должны быть благодарны авторам записей, составленных при Иване Грозном, за неоценимое свидетельство. Они дают ключ к пониманию событий времен готского нашествия, о котором речь ниже. Но не только. Следуя ему, нужно попытаться понять, какие же причины побудили русов воевать с Византией в столь отдаленное время. Ведь Киевская Русь возникла позднее и ее первоначальная территория была небольшой - полоса земли в Поднепровье. Продолжая историю этой Руси в прошлое, с IX века и вплоть до IV века н.э., трудно не только понять причины войны с Византией, но и поверить, что предшественница Киевской Руси могла воевать со столь могущественным государством.
Мы должны быть признательны письменной традиции, запечатлевшей историю Киева и Новгорода и вместе с тем оставившей место для драгоценных, поистине золотых строк о Дунайском периоде истории славян, об Иллирии, о приходе славян на Дунай из других земель, на которых они обосновались после мифического потопа.
Указания летописцев и историков - авторов "Степенной книги" не могли не привлекать внимания. Затруднительно даже перечислить здесь те работы, в которых дается оценка этим указаниям. Но толкуются они часто так свободно, что летописцу приписывается желание отметить таким образом движения славян на Дунай с севера, то есть в прямо противоположном направлении. В этом же ключе разбирается вопрос о двойных именах некоторых племен, например друговитов на Дунае и дряговичей на Припяти.
По пути на север, на Днепр русы некогда миновали Дунай. Но вряд ли они могли вынести с Дуная предания об императоре Траяне: даже клады римских монет на берегах Днепра не позволяют связать века Трояновы с землей Трояновой. В "Слове о полку Игореве" читаем:
"Уже, братья, невеселое время настало, уже степь силу русскую одолела. Обида встала в силах Даждьбожьего внука, вступила девою на землю Троянову, взмахнула лебедиными крылами на синем море у Дона: прогнала времена счастливые".
Этот короткий фрагмент вызывает множество вопросов. Почему "обида" встала в силах русских? Почему она "вступила девою на землю Троянову"? Что это за лебединые крылья у синего моря, которыми она якобы "взмахнула"? И почему, наконец, обида прогнала времена счастливые? Причем последний из этих вопросов представляется особенно трудным, если записать последнюю строку фрагмента без "осмысленного" перевода на современный русский: "плещучи упуди жирня времена".
Плещутся лебединые крылья у синего моря, и это не что иное, оказывается, как мотив, сопровождающий трагический факт: степь силу русскую одолела! И обида именно встала в силах Даждьбожьего внука и ступила-таки на землю Троянову! Это ли не шарада для досужих умов? Между тем переводчики "Слова" даже не заметили этого сложного места в прославленном нашем памятнике, проскочили мимо, отметив лишь, что Троян - это либо римский император Траян, либо древний бог Троян. Что касается обиды, вставшей в силах внуков Даждьбога, плескающейся и машущей лебедиными крыльями, то это, конечно же, считается поэтическим украшением - мало ли их в "Слове"!
Излишне напоминать, что древняя литература конкретна, она обычно не терпит ничего лишнего, не нужного по ходу действия. Но она охотно использует литературные заготовки из более ранних источников. "Синее море" - этот постоянный знак "Слова" - возвращает нас к ранним источникам малоазийского периода. Ведь именно тогда море занимало умы и сердца людей.
Древняя Троя на берегу "синего моря" - только этот город соединяет воедино непонятное и загадочное в вышеприведенном отрывке. Как это ни парадоксально, для того, чтобы рассказать о битве у Дона, автор явно использовал литературный блок, слив в несколько строк и море, и деву-обиду, и лебединые крылья, и поражение, страшное и однозначное в своей предопределенности, а вовсе не такое, каким оно могло быть в половецкий период.
Цикл героических сказаний о Троянской войне послужил легендарному Гомеру основой для создания поэмы из 15 700 стихов. Согласно сказаниям царевич Парис из Трои похитил у спартанского царя Менелая жену, красавицу Елену. Как только дева эта вступила на землю Трои, спартанский царь Менелай и его брат Агамемнон собрали рать для морского похода на Трою. Вот почему "обида встала в силах" и обернулась девой! Паруса греческих кораблей напоминали несметную стаю встревоженных лебедей, и весла раскропили, расплескали воду синего моря близ убежища Париса, у берега земли Трояновой. И совсем как в "Слове", создатель "Илиады" обращается к Музе - только в "Слове" Муза эта представлена Бояном, соловьем старого времени.
Итак, сказания о Троянской войне были той общей сокровищницей, из которой почерпнули вдохновение легендарный Гомер и не менее легендарный Боян, внук Велеса. Но не только. Сам факт использования Троянского цикла в "Слове", а также характер и освещение событий свидетельствуют земля Трояна - это земли Трои и одновременно это синоним русской земли (независимо от масштабов подлинных событий история Трои - это, по крайней мере, литературный факт или факт-сообщение, говоря языком специалистов).
Что ж, вправе спросить историк или читатель, значит, это единственное место в "Слове" и является основой гипотезы и одновременно ее доказательством? На этот вопрос необходимо сразу же ответить отрицательно: в нескольких местах короткой русской поэмы речь недвусмысленно идет о временах Трояновых. Более того, автор поэмы сам говорит об этом, как бы предупреждая читателя. Но для того чтобы в этом убедиться, недостаточно беглого чтения. Попробуем же прочесть несколько таких мест "Слова" с подобающим случаю вниманием.
Вот, к примеру, автор вспоминает Бояна, который мог бы воспеть храбрые русские полки, "скача по мыслену древу, умом летая под облаками, свивая славу давнего и нынешнего времени, волком рыща по тропе Трояновой через поля на горы". Допустим, что тропа Троянова - это действительно дорога, проложенная императором Траяном и ведущая в Рим. Что же получается? Боян, внук самого Велеса, пустился бы по этой дороге стремглав в сторону Рима? Или, быть может, волком рыскал бы в обратном направлении? Вероятно, это обстоятельство и не заслуживало бы удивления: чего не бывает в поэтических произведениях! Но здесь все же следует удивиться. Потому что не надо забывать о цели такого экстравагантного маршрута великого русского певца. А целью является поэтическое вдохновение и ничто иное. Строкой выше автор называет древнего певца соловьем времени, и воспеть полки Боян мог бы по-соловьиному.
Воспеть полки.. Для этого-то Боян должен почерпнуть вдохновение на тропе Трояновой - легендарной тропе, с которой только и могут быть связаны предания или воспоминания, дорогие его сердцу, понятные ему, заветные. Впрочем, точный смысл сказанного в "Слове" был уже утрачен ко времени княжения Игоря и его ратного подвига: тропа Троянова воспринималась уже как тропа, освященная поэтической традицией, тропа богов, тропа легенд.
"Свивая славу..." Это Боян "свивал" славу времен, но свивал он ее все же на тропе Трояновой и нигде иначе. Троянский цикл был близок и понятен древнему певцу.
"О, далече зашел сокол, птиц избивая, к морю!" Остановимся на этой строке, так странно указывающей место действия, удаленное от степняков-половцев с их табунами. Здесь опять звучит морская тема. (Вообще же море, как указывалось выше, упоминается в "Слове" гораздо чаще, чем поле - факт более чем странный с точки зрения обычной, не "поэтической" логики.)
Но если сокол-князь "зашел к морю", то, значит, была какая-то причина тому. Какая же? Вряд ли в древнерусской истории можно отыскать много подобных случаев, когда дружина князя вместе с самим князем совершает демарш к морю, "избивая" по пути врага. Как же удалось это Игорю, второстепенному, повторяем, князю? Или опять поэтическое преувеличение? Нет, все обстоит гораздо проще: использованы литературные заготовки древних преданий. Преданий о Троянской войне. Ведь предупреждал же автор "Слова", что Боян мог бы "рыскать" по тропе Трояновой! Какие же основания не верить самому автору "Слова"?
