Игорь Беленький - Мэрилин Монро
Эти гамлетовские эскапады — с опозданиями, пропусками съемок, пустяковыми придирками и капризами — привели, однако, к драматической развязке. В мае у Мэрилин поднялась температура (или, возможно, ей так показалось), и она пропускала съемки день за днем, что, естественно, обошлось «Фоксу» недешево; однако, несмотря на это и на категорические возражения руководства компанией, Мэрилин отправилась в Нью-Йорк, где в «Мэдисон скуэр-гарден» должно было состояться чествование президента Дж.-Ф. Кеннеди в связи с его днем рождения. 1 июня, уже в день своего рождения, она, опять-таки вопреки возражениям продюсера, опасавшегося за ее состояние и соответственно за возможные срывы съемок, поехала на лос-анджелесский стадион, на благотворительный концерт и после него слегла. Съемки были прекращены. На «Фоксе» почувствовали наконец то, что должны были понять сразу, — Мэрилин не хочет сниматься в этом фильме. Более того, просмотрев весь отснятый к тому времени материал, Кьюкор и продюсер фильма, Уэйнстейн, решили, что работа Мэрилин никуда не годится. И тогда глава производства на «Фоксе», Питер Ливэтес, уволил Мэрилин из штата. На пресс-конференции он заявил: «Мы не можем тратить миллионы на «звезду», которой не доверяем… Я предъявлю иск мисс Монро на полмиллиона долларов, и у нас есть все основания увеличить эту сумму до миллиона». Далее, рассчитывая быстро и без затей вывести постановку из кризиса, Ливэтес сразу же ввел в съемки новую актрису, Ли Ремик. Но расчет не оправдался: узнав, что Мэрилин уволена, Дин Мартин также отказался от дальнейших съемок. Группа распалась, и Ливэтесу пришлось закрыть фильм[80].
Сегодня, когда смотришь те небольшие фрагменты проб и съемочных дублей, что сохранились с апреля и мая 1962 года и теперь включаются практически во все документальные фильмы о Мэрилин, интересуют даже не столько обстоятельства, при которых работа над фильмом была оборвана, и не фатальность, с которой это произошло, но нечто другое — поразительные приметы изменений в ауре. Сегодня все сохранившиеся фрагменты воспринимаются документально, а не как куски незаконченного фильма. Мэрилин плавает в бассейне и заигрывает с персонажем Дина Мартина, который, стоя в дверях, то и дело оглядывается, не пришла ли его новая жена, и старается урезонить не в меру расшалившуюся свою первую, прежнюю супругу. Мэрилин ведет себя так, как и обычно, никого не играя, не пытаясь ничего выразить и позабыв, в отличие от последних фильмов, все уроки и наставления Страсберга. Но, как ни удивительно, это породило своеобразный художественный эффект. Плавные движения обнаженного тела в голубой, подсвеченной воде, его ломающиеся в водных струях контуры, замкнутые в стенах бассейна звуки создают несколько странное чувство отрешенности от земного, призрачности, растворяющей, дробящей человеческую плоть, и в этой призрачности образ Мэрилин, я бы сказал, идеально согласуется с природой кинематографа, сплавляющего, сливающего в единое целое реальность и ее иллюзию, передающего жизнь через движущиеся изображения — motion pictures, которые и означают кинематограф.
Понятно, что занятые постановочными проблемами, задачами воплотить конкретный сюжет, Кьюкор и Уэйнстейн попросту не обратили внимания на специфически экранную природу Мэрилин, на то, насколько кинематографично само ее присутствие на экране, ее движение в пространстве экрана. Но сегодня становится очевидным, в какой степени они были не правы, приговорив снятый ими же материал к смыву. Пожалуй, ни в одном из трех десятков законченных фильмов Мэрилин не выглядела столь органично экранной, исполненной совершенной гармонии и изящества, красоты и грации, как в этих случайно сохранившихся фрагментах пленки. Здесь она былаподлинно обнаженной(La Monroe Desnuda), если, разумеется, понимать под этим не только буквальную наготу, но и отсутствие мифологических, легендарных одежд, свободу от вымысла, от тезисов и принципов, не важно кем и во имя чего навязанных.
Но самое странное в этих последних экранных изображениях Мэрилин — свечение. На крупных планах и на фотокадрах из фильма и к пробам оно особенно очевидно: платиновый ореол волос, удивительный блеск глаз, слегка истаявшее, кажущееся прозрачным лицо; фигура, обычно пышущая здоровьем, теперь как бы вытянулась, утончилась, формы обрели вдруг твердость, некую даже напряженность. Весь облик, образ наполнен, повторяю, своего рода свечением, истечением энергии, причем настолько интенсивным, что поневоле приходят на память слова Ди Маджо об электрическом освещении — кажется, Мэрилин вот-вот вспыхнет, чтобы тут же погаснуть. Это чуть ли не реальное воплощение пушкинского оксюморона «пышное увядание».
Вообще я убежден, что печальный, драматичный финал жизни Мэрилин связан не с объективными обстоятельствами, как это представляется многим биографам, не с особенностями характера — легкомыслием, безволием, неразборчивостью в людях, дурными пристрастиями и проч. и проч., но именно с ослаблением, истощением, наконец — утратой ее неземной ауры. Эта аура, подаренная Мэрилин Природой, точно волшебный волосок Циннобера, служила ей не столько средством для достижения успехов, славы, высоких гонораров, сколько защитной оболочкой, жизненным озоном, предохранявшим сироту в жестком, жестоком мире, где принято вести борьбу за выживание. Пока эта оболочка была прочной, жизнь и судьба Мэрилин развивались неподвластно любым препятствиям, противодействиям, злым волям; стоило ей начать рваться, истончаться, иссякать, как волны житейского моря захлестнули ее, ибо без своей ауры Мэрилин, в сущности, ничем не отличалась от тысяч других девушек и женщин, десятилетиями тративших жизнь на тщетные поиски славы и благополучия на улицах, в особняках и съемочных павильонах Киногорода. (Вспомнить хотя бы давнее предупреждение Джима Дахерти.)
Нет хэппи-энда для мисс Монро
— Но ведь это всего лишь теория, не так ли?
— Называй это как хочешь. Для меня она вполне убедительна.
— Но… любой человек считается невиновным до тех пор, пока не докажут обратное…
— Это для суда, а не для следствия.
Дэшил Хэммет
В сентябре 1972 года, спустя десять лет после смерти Мэрилин, в офис Мило Сперильо, директора частного детективного агентства «Ник Харрис», пришел уже знакомый нам Роберт Слэтцер и принес кипу материалов, которые ему удалось собрать за десятилетие. Его не удовлетворила официальная версия смерти Мэрилин, и он принялся за самостоятельное расследование. К 1972 году он, что называется, выдохся: ему потребовалась профессиональная помощь. За расследование взялся специалист, и спустя еще десять лет, 4 августа 1982 года, в двадцатую годовщину смерти актрисы, Мило Сперильо поднялся на трибуну пресс-клуба Лос-Анджелеса и потряс переполненный зал словами: «Мэрилин Монро была убита…» А через четыре года в свет вышла его книга «Заговор против Мэрилин».
Разумеется, Сперильо не первый. Были и до него авторы, усомнившиеся в официальной версии. Например, в 1966 году вышла книжка Фрэнка Кэйпела «Странная смерть Мэрилин Монро»; в 1972 году точку зрения полиции поставил под вопрос Норман Мэйлер в своей прекрасной монографии «Мэрилин»; спустя еще год Роберт Слэтцер написал свой труд «Жизнь и странная смерть Мэрилин Монро». Но впервые происшедшее описывал профессиональный следователь.
Итак, все началось в Западном Лос-Анджелесе, в одном из отделений полиции. На календаре — 5 августа 1962 года. Раннее, даже очень раннее утро, можно сказать, «час волка» — на часах 35 минут пятого. Трубку зазвонившего телефона поднял сержант Джек Клеммонс — неторопливый, плотного сложения, в очках, со спокойным, ироничным взглядом (таким он выглядит на фотографиях)[81]. Он окажется первым, кто увидит итог миновавшей драматической и загадочной ночи, увидит со стороны, взглядом не участника, прямого или косвенного, но человека свежего, трезво, функционально оценившего увиденное и еще не запрограммированного необходимостью толковать происшедшее тем или иным образом. Звонивший назвался Хаймэном Инглбергом. Врач. Говорил спокойно, но чувствовалось, что спокойствие это дается ему не вполне легко. Доктор Инглберг сообщил сержанту о смерти женщины, возраст — тридцать шесть лет, имя и фамилия — Мэрилин Монро. Проживает (проживала!) в Брентвуде, на Пятой Элен-драйв, в доме номер 12305.
(То был первый собственный дом в жизни Мэрилин. В детстве, как помним, она мыкалась по чужим семьям; став взрослой, брала квартиры внаем, снимала номера в гостиницах, жила на квартирах у своих мужей, но собственного дома, собственного хозяйства, в отличие от подавляющего большинства «звезд», она не имела. Идею купить свой дом ей подсказал на Рождественских праздниках 1961 года ее психиатр Ралф Гринсон, сменивший около Мэрилин Марианну Криз. Гринсон же убедил ее попросить некую миссис Юнайс Меррей — женщину, которую он приставил к своей пациентке то ли в качестве санитарки, то ли домработницы, то ли экономки, а может, и шпионки, наблюдавшей каждый ее шаг и обо всем доносившей врачу, — подыскать для нее какой-нибудь дом, где ока могла бы жить спокойно, практически анонимно и недосягаемо для прессы. Надо ли добавлять, что предварительно Гринсон сам предложил миссис Меррей заняться поисками соответствующего дома? Миссис Меррей и нашла этот дом — своего рода бунгало в испанском стиле. Будет ли с моей стороны большой смелостью предположить, что в поисках своих эта женщина была не одинока, и те, кто помог ей его найти, соответствующим образом оборудовали этот дом к приезду «звезды», в частности звукозаписывающей аппаратурой? Располагался дом в лос-анджелесском районе Брентвуд, на одной из нескольких десятков тупиковых аллей, которая и называлась Пятой Элен-драйв. Это был небольшой одноэтажный дом — три спальных, гостиная, две ванные и кухня. По американским стандартам того времени очень и очень скромно, ведь Мэрилин была не просто известной актрисой, но «кинозвездой», можно сказать, вселенской популярности. При всем ее равнодушии к деньгам и вещам скромность последнего жилища не может не изумлять, особенно на фоне шикарных особняков и даже грандиозных дворцов голливудской знати той поры. Конечно, отсутствие собственного дома (при больших деньгах) вполне можно объяснить той безалаберной и неустроенной жизнью, какую долгие годы вела Мэрилин, но самый выбор этой странной брентвудской избушки о четырех стенах и зарешеченных окнах невольно наводит на подозрение о чьей-то установке, о чьем-то постороннем умысле, ибо безалаберность и бесхозяйственность, как правило, ведут не к экономии и скромности, но, напротив, — к излишним тратам, к ненужной роскоши.)
