Генрих Киршбаум - «Валгаллы белое вино…»
14
С результатами исследований Тарановского был знаком участник его семинара С. Бройд. В своем исследовании революционной и военной темы у Мандельштама Бройд существенно расширил начатое Жирмунским исследование немецкой линии в стихотворении «Декабрист» (Broyde 1975: 33–46).
15
П. М. Нерлер также исследовал биографические связи Мандельштама с Германией и написал очерк о пребывании поэта в Гейдельберге (1994).
16
Этому же стихотворению посвятил свои рассуждения С. С. Аверинцев (Averincev 2006). Судя по всему, статья, опубликованная уже после смерти автора, до конца дописана не была. Ср. нетипичную для известного культуролога «оборванную» почти на полуслове концовку статьи.
17
Некоторых аспектов немецкой тематики у Мандельштама (протестантизм, Бах, Бетховен) косвенно коснулся Д. Сегал (1999). Отдельные примеры немецкой образности были отмечены в комментариях А. Д. Михайлова и П. М. Нерлера (1990), Р. Дутли (Dutli 1991а), А. Г. Меца (1995), М. Л. Гаспарова (2001а). О немецкой теме в стихотворении «Лютеранин» писали в своих статьях Е. А. Тоддес (1974), А. Л. Осповат и О. Ронен (1999). Множество находок, касающихся немецкой темы у Мандельштама, содержатся в фундаментальном труде Ронена (Ronen 1983).
18
Мандельштам родился в один год с В. М. Жирмунским (1891–1971) и Л. В. Пумпянским (1891–1940); он почти ровесник В. Б. Шкловского (1893–1984), Ю. Н. Тынянова (1894–1943), Б. М. Эйхенбаума (1886–1959) и Р. О. Якобсона (1896–1982).
19
О взаимосвязи поэтологических установок Мандельштама и теоретических положений опоязовцев см. подробнее у Е. А. Тоддеса (1986: 78–79). Р. Д. Тименчик, в свою очередь, затронул проблему акмеистических увлечений Тынянова (ср. Тименчик 1986: 59–63). Ср. также важные дополнения к статье Тименчика у К. А. Осповата (2007).
20
К. Ф. Тарановский пришел к исследованию семантики Мандельштама через наблюдения над метрикой поэта. Штудии Тарановского наследуют исследованиям по «грамматике поэзии» Р. Якобсона и стиховедческим изысканиям А. Белого, Г. Шенгели, Б. В. Томашевского, представителей Пражского лингвистического кружка и московского формализма. Подробнее об истории метода Тарановского см. работы очных и заочных учеников Тарановского — М. Л. Гаспарова (2000а), О. Ронена (2000b), Г. А. Левинтона / Р. Д. Тименчика (2000).
21
Для проблемы изучения иноязычной интертекстуальности не потеряли своей актуальности методико-теоретические положения Ю. Н. Тынянова о влияниях и заимствованиях, изложенные в статье «Тютчев и Гейне»: при переводе иноязычный текст по определению попадает в лексико-стилистический строй другой литературы (1977: 29–37).
22
Совершенно иными путями и методами, привлечение которых нарушило бы методическую гомогенность настоящей работы, шла школа интертекстуальности, отталкивающаяся не от формалистов, а от бахтинских концепций диалогичности. О теории и практике «диалогической» интертекстуальности подробнее см. в книге Р. Лахманн «Память и литература» («Gedächtnis und Literatur», Lachmann 1990).
23
Не случайно исследователи и последователи интертекстуального метода, пытаясь оценить вклад книги К. Ф. Тарановского в мандельштамоведение, «обнаружили, что получается статья о Мандельштаме», а не о методе Тарановского (Левинтон/Тименчик 2000: 404). И это не случайно — особенности метода Тарановского связаны с особенностями поэтики Мандельштама. А значит, этот метод можно только с большой осторожностью применять при изучении других авторов. Ср. в связи с этим: Баран (1993: 10, 69, 75, прим.1). Речь идет не об узурпации метода, а о необходимости корректировки его положений в зависимости от особенностей поэтики исследуемого автора (Пастернака, Хлебникова и др.).
24
Мы надеемся, что если выбор исследовательского инструментария для настоящей работы кому-нибудь и покажется методическим или методологическим архаизмом, то в опоязовском смысле: «архаисты — новаторы». Как известно, В. Шкловский предлагал для книги Тынянова «Архаисты и новаторы» другое название, «которое выразило бы его (Тынянова. — Г.К.) мысль еще ясней: „Архаисты — новаторы“» (Шкловский 1974: 608). По мнению В. Шкловского, «для нового построения модели могут понадобиться переосмысленные элементы старых систем. Системы сопрягаются, спорят, пародируют друг друга… приобретают новые мотивировки» (1974: 614). Опоязовская модель литературной эволюции переложима и приложима к пост-постструктуралистской ситуации современных гуманитарных дисциплин вообще и литературоведения в частности. Порой по ходу исследования нам приходилось «обнажать» этот методический прием, а порой он, став минус-приемом, говорил сам за себя.
25
Важнейшим шагом для преодоления такой практики явилась «Книга об акмеизме» О. А. Лекманова, в которой, в частности, была сделана наиболее успешная попытка историко-литературной дифференциации понятия «акмеизм» и его персонализации (2000: 9–16), а также рассмотрено участие А. А. Ахматовой в формировании «акмеистических» мифов, деформировавших и деформирующих работу «акмеизмоведов» (2000: 141–154).
26
В другую, более опасную ловушку попадают вследствие ходячего неразличения акмеизма как маски поэтологически-культурософских манифестов поэтов гумилевского круга и «акмеизма» как ярлыка, которым пользовались критики Мандельштама 1920–1930-х годов. В этом смысле многие «акмеизмоведы» 1960–1980-х годов просто переняли пролеткультовский ярлык Мандельштама, в соответствии со своими политическо-эстетическими пристрастиями поменяв советский минус на антисоветский плюс. В результате этого произошла инструментализация как Мандельштама, так и самого мандельштамоведения в соответствии с идеологическими нуждами холодной войны, исследовательские рефлексы которой ощущаются до сих пор. Некоторых аспектов этой инструментализации мы коснулись, рассматривая эдиционные и исследовательские практики мандельштамовских переводов из М. Бартеля (2.3.4).
27
Сходную интерпретацию мандельштамовского крещения дал в поэтической форме А. Кушнер: «Тянут руки к живым обреченные дети. / Будь я старше, быть может, в десятом году / Ради лекций в столичном университете / Лютеранство бы принял…» (2000: 49).
28
С. С. Аверинцев в своих рассуждениях о мотивах крещения смещает акценты: «Мандельштам хотел креститься, так сказать, в „христианскую культуру“ (выражение, употребленное им еще в 1908 году в письме бывшему учителю В. Гиппиусу)» (1991: 291). Между тем в письме Гиппиусу Мандельштам как раз и не уверен, «христианская ли» эта религиозность. Ослышка Аверинцева попала и в интерпретации других исследователей (ср. Гаспаров 1995: 329; Лекманов 2004: 39).
29
Исключения немногочисленны: «церковные хоры и монастырские вечера» в стихотворении «В холодных переливах лир…» (1909), описание католической церкви в «Когда мозаик никнут травы…» (1910), «взор византийца» в посвященном православному С. Каблукову «Я помню берег вековой…».
30
Помимо этого Аверинцев описывает мандельштамовское отношение к протестантизму в момент крещения (май 1911 года) на основании поэтических высказываний 1912–1913 годов, при этом игнорируя принадлежность «Лютеранина» и «Баха» к фазе полемики акмеистов и символистов.
31
Проблема выбора (а точнее, синтеза) между католичеством и православием стояла не перед Мандельштамом, а перед Вячеславом Ивановым, который и был главным объектом рефлексии и частичной самоидентификации Аверинцева. Ср. Аверинцев (2002: 107–109).
32
Ср. случай Ю. Г. Оксмана (Эйдельман 1990: 162).
33
В сонете «Шарманка» того же года герой стихотворения — «бродяга»-пешеход — испытывает «сентиментальное волненье» (I, 77). В «Лютеранине» сантиментам места уже нет.
34
В «Шуме времени» Мандельштаму вспомнится, что «в Майоренгофе, у немцев, играла музыка — симфонический оркестр в садовой раковине — „Смерть и просветление“ Штрауса („Tod und Verklärung“. — Г.К.). Пожилые немки с румянцем на щеках, в свежем трауре, находили свою отраду» (II, 364). Последнее предложение — реминисценция образа «заплаканных дам» из стихотворения «Лютеранин». В то же самое время упоминание румяных немок в «свежем трауре» — невольное указание на возможный курляндский источник образности «Лютеранина». Подробнее см. главу 2.4.1.
35
