Андрас Рона-Таш - По следам кочевников. Монголия глазами этнографа
Около самого входа налево — небольшая этажерка с книгами. Перед ней стол и два стула, на столе тарелка со сластями. Мебель здесь совсем не у места; в юрте удобнее сидеть на войлочных коврах. Спинки деревянных кроватей и большие сундуки, заменяющие платяные шкафы, расписаны старинными монгольскими узорами, напоминающими меандр. По красному фону проведены линии пяти-шести цветов — от зеленого до желтого. В других дворах я обнаружил, кроме жилой, еще кухонную юрту. Посреди кухни стоит железная плитка; дым по черепичной трубе выходит из дымового, отверстия юрты. Кольцо дымового отверстия опирается на два раскрашенных и покрытых резьбой столба. Кровать и полки с кухонной утварью направо от входа задернуты занавесками. За очагом стоит низенький, настоящий монгольский столик, ложки которого не выше пяти-шести сантиметров. Хозяин первой юрты, куда я зашел, — шофер, работающий на государственном предприятии. Он угощает меня монгольской водкой и рассказывает много интересного о своей жизни. Шоферы — современные «моторизованные кочевники». Расстояния в этой огромной стране так велики, что водителям машин часто приходится уезжать на несколько недель. Правда, теперь шофер за полчаса покрывает один уртон (35 километров), то есть дневной переход старинной конной почты. И все-таки по сравнению с оседлыми рабочими водители автомашин — кочевники новой Монголии. Не случайно молодая монгольская литература так часто воспевает любовь шофера и пастушки. В Монголии профессия шофера приобрела почти символическое значение.
Однако кочевая жизнь водителя состоит не из одних удовольствий; есть в ней и своеобразные трудности. В старину кочевники-пастухи передвигались по степному бездорожью вместе с семьями, а современным шоферам приходится иногда надолго разлучаться с женой и детьми.
Между тем к старым заботам кочевой жизни прибавились новые. Кочевым товарищем водителя вместо коня стала машина, а уход за ней требует технических знаний. Мой хозяин научился водить и ремонтировать машину в техникуме. В бескрайних степях водителю не на кого рассчитывать, кроме как на себя самого, когда нужно устранить какие-нибудь перебои в работе мотора. Ремонтно-заправочные станции расположены на расстоянии 300–400 километров друг от друга. Позже, во время наших экскурсий по стране, я имел возможность убедиться, как хорошо разбираются монгольские водители в машине, которая так далеко увела их от старых привычек и занятий. Наряду с телефоном и телеграфом отдельные автомашины и автоколонны сделались животворной кровеносной системой страны. Водители грузовиков охотно объединяются в автоколонны, пришедшие на смену старым караванам верблюдов. Машины доставляют шерсть и промышленные товары, развозят по степям продовольствие, лекарства и книги. И люди, разъезжающие на машинах, объединяются в новые коллективы, новые не только потому, что вместо верблюдов и яков приходится иметь дело с автомобилем, но и по характеру своей деятельности. Ведь они обслуживают всю страну, удовлетворяют потребности и заботятся об интересах всего народа. Монголы называют шофера джолоч, то есть кучер. Это слово напоминает о прошлом, хотя люди, зорко всматривающиеся в степные просторы, держат в руках не вожжи, а баранку руля.
Вместе с изменением жизненного уклада меняются и идеалы людей. В юрте играют двое детей. Я спрашиваю у мальчика, которому на вид можно дать не более пяти лет, кем он хочет стать, когда вырастет.
— Буду водить красивую машину, — не задумываясь, отвечает мне мальчик, а мать, одетая по старинке в традиционный костюм монгольских женщин, улыбается сыну радостно и горделиво.
К сожалению, мы не можем долго задерживаться у этой гостеприимной семьи: нас ждут в гостинице.
Подготовка к поездке по Монголии затянулась, но мы стараемся с толком использовать время, работаем в библиотеках и музеях, знакомимся с культурной жизнью столицы. На следующий вечер после нашего приезда мы уже слушаем в театре монгольскую оперу «Три печальных холма», либретто которой написано писателем Нацагдоржи[23]. Театр помещается в одном из самых красивых зданий на площади Сухэ-Батора; фасад его украшают колонны и тимпаны.
Музыка оперы очень приятна для европейского уха. Композитор Дамдасурэн учился в Европе. Опера написана по монгольским мотивам. Хотя местами и чувствуется китайское влияние, музыку в целом нельзя назвать эклектической, а инструментовка совсем самобытна. Наибольшее впечатление произвела на нас монгольская народная песня, которую в отличие от других арий певец исполнил фальцетом с множеством колен.
В антракте я наблюдаю за публикой. Сразу видно, что люди ходят здесь б театр не для соблюдения этикета. Больше половины зрителей, прогуливающихся в фойе, одеты в национальные монгольские костюмы, особенно женщины. Во время действия зрители не сохраняют полной тишины, обмениваются впечатлениями и аплодируют не исполнителям, а автору, напряженно следя за развертывающимися на сцене событиями. Единственное исключение было сделано для исполнителя народной песни.
На следующий день отправляемся в китайский район. Большинство мелких ремесленников и частных торговцев в Улан-Баторе — китайцы. По просьбе Кёхалми, которую особенно интересует конская сбруя монгольских кочевников, идем в мастерскую седельника. В маленькой низенькой каморке на трехногом стуле сидит старый мастер-китаец и трудится над изготовлением деревянной части седла. Более 30 лет назад он приехал в Улан-Батор из китайской провинции Хэбэй и с тех пор занимается изготовлением деревянных обтянутых кожей монгольских седел. У стены разложены инструменты. Китаец показывает их нам и объясняет что к чему, а мы старательно записываем все интересующие нас сведения. Расставшись с седельником и пройдя несколько домов, мы обнаруживаем другую мастерскую. Здесь изготовляют отдельные детали юрт и утварь: верхнее кольцо крыши, поддерживающие его деревянные столбы и сундуки. Каркас для стен мастерит в другом месте. В изготовлении юрт соблюдается строгое разделение труда.
Китайские ремесленники обычно работают в лавочке, выходящей на улицу. За мастерской есть еще одна-две маленькие жилые комнаты.
В китайском квартале можно еще увидеть красивое старинное крыльцо, иногда каменное с резными колоннами и тимпаном, иногда деревянное, ярко расписанное различными сценами, большей частью на темы китайского классического романа «Троецарствие». Из-под кровли китайских домиков выглядывают концы потолочных балок, образующие один-два ряда зубцов. Оконные рамы — не простые решетки, они переплетаются в затейливый узор, а стекла заменяет пергамент. Китайские домики большей частью окрашены в небесно-голубой цвет; среди них попадаются и двухэтажные. Крыши в форме седла с загнутыми вверх краями покрыты слоем земли, поросшей густой травой. Строения обычно окружают двор, куда можно войти через большие двухстворчатые ворота. В отгороженных углах двора стоят ящики или бочки, в которых выращивают цветы и овощи. В китайском квартале находится храм героя монгольского народного эпоса Гесера, обожествляемого также китайцами[24]. Храм состоит из четырех маленьких строений; из них, очевидно, только переднее и заднее строения использовались для отправления культа, а в двух боковых когда-то жили ламы. Резные украшения у входа еще сохранились, кое-где на кровле видна и яркая краска.
Из китайского городка мы отправляемся в старинный русский квартал, спускающийся к берегу Толы. Наряду с кирпичными и глинобитными строениями здесь стоят бревенчатые срубы с дощатыми крышами. Своеобразные очень большие ворота, Через Которые въезжают во двор телеги, иногда украшены затейливой резьбой. Оконные наличники в каждом доме непременно покрыты красивыми резными узорами. Входят в дом через двор; в отличие от китайского этот дом не окружен со всех сторон строениями. В монгольском дворе обычно стоит юрта. Монголы только зимой живут в домах, а летом перебираются в юрту.
И монголы и китайцы, живущие в Улан-Баторе, очень любят проводить досуг на улице. Монголы присаживаются на корточки в любом месте, если им хочется поболтать с кем-нибудь на улице, а китайцы располагаются на лавочках около своих домиков.
Уличная толпа в Улан-Баторе очень живописна благодаря ярким красочным одеждам. Летом монголы одеваются в цветное полотно или шелк, а зимой — в более тяжелые ткани, подбитые мехом. Национальная верхняя одежда монголов напоминает длинный до щиколоток кафтан. На правом плече он застегивается на маленькие пуговки из канители. Такая же застежка украшает и левую сторону кафтана, заканчиваясь под мышкой. Вокруг талии в несколько рядов обмотан широкий цветной пояс. Таким образом, верхняя одежда до пояса служит как бы большим карманом, из которого ничего не выпадает даже при стремительной скачке. За каких-нибудь 10 минут мне удается установить привычные сочетания цветов. Вот они:
