Владимир Щербаков - Встречи с Богоматерью
С этими словами старушка быстро пошла в отворенные двери террасы и скрылась в саду. Г. Киндяков, сроду ничего не боявшийся, счел все это явление за продукт расстроенного картежною игрою воображения, велел подать себе умыться холодной воды и как ни в чем не бывало возвратился к гостям метать банк. Но каково же было его удивление, когда на другой день, в десять часов утра, явились к нему караульщики сада и доложили, что пол в беседке выломан и какой-то скелет выброшен из полусгнившого гроба на землю. Тут поневоле пришлось уже верить, и г. Киндяков, предварительно удостоверясь, что и лакей в прошлую ночь видел то же видение и слышал ясно (от слова до слова) все произнесенное привидением, немедленно обратился к бывшему в то время в Симбирске полицмейстеру, полковнику Орловскому. Тот энергически принялся за розыски, и действительно обнаружено было, что два симбирских мещанина ограбили труп и заложили золотые крест и кольцо в одном из кабаков: главною же целью их было отыскание клада. Этот же рассказ слышали лично от г. Киндякова симбирский помещик Сергей Николаевич Нейков, доктор Евланов и многие другие.
Из числа подобных фактов факт этот замечателен тем, что привидение не только явилось, но и отчетливо говорило, что редко встречается, и что, наконец, посмертный призрак явился отнюдь не ранее, как лет через сто после смерти. К этому мы можем присовокупить, что г. Киндяков был старик в высшей степени правдивый и не верящий ни во что сверхъестественное и пользовался до самой смерти прекрасным здоровьем".
* * *
Вот вторая история, опубликованная в "Вестнике Европы" (имени своего рассказчик не сообщил).
"Осенью 1796 года тяжкая болезнь родителя вызвала отца моего в Туринск, он поспешил к нему вместе со своею супругою, нежно им любимою, и почти со всеми детьми, и имел горестное утешение лично отдать отцу последний долг, но через несколько дней (26 октября) на возвратном пути из Сибири скончался от желчной горячки в Ирбите, где и погребен у соборной церкви.
Супружеский союз моих родителей был примерный: они жили, как говорится, душа в душу. Мать моя, и без того огорченная недавнею потерею, лишившись теперь неожиданно нежно любимого супруга, оставшись теперь с восемью малолетними детьми, из которых старшему было 13 лет, а младшему только один год, впала в совершенное отчаянье, слегла в постель, не принимая никакой пищи, и только изредка просила пить. Жены ирбитских чиновников, видя ее в таком положении, учредили между собою дежурство и не оставляли ее ни днем, ни ночью. Так проходило тринадцать уже дней, как в последний из них, около полуночи, одна из дежурных барынь, сидевшая на постланной для нее на полу перине и вязавшая чулок (другая спала подле нее), приказала горничной запереть все двери, начиная с передней, и ложиться спать в комнате перед спальнею, прямо против незатворенных дверей, для того, чтобы в случае надобности можно было ее позвать скорее. Горничная исполнила приказание: затворила и защелкнула все двери: но только что, постлав на полу постель свою, хотела прикрыться одеялом, как звук отворившейся двери в третьей комнате остановил ее; опершись на локоть, она стала прислушиваться. Через несколько минут такой же звук раздался во второй комнате и при ночной тишине достиг до слуха барыни, сидевшей на полу в спальне: она оставила чулок и тоже стала внимательно прислушиваться. Наконец щелкнула и последняя дверь, ведущая в комнату, где находилась горничная... И что же? Входит недавно умерший отец мой, медленно шаркая ногами, с поникшею головою и стонами, в том же халате и туфлях, в которых скончался. Дежурная барыня, услышав знакомые ей шаги и стоны, потому что находилась при отце моем в последние два дня его болезни, поспешила, не подымаясь с пола, достать и задернуть откинутый для воздуха полог кровати моей матери, которая не спала и лежала лицом к двери, - но, объятая ужасом, не могла успеть в том. Между тем он вошел с теми же болезненными стонами, с тою же поникшею головою, бледный как полотно, и, не обращая ни на кого внимания, сел на стул, стоявший подле двери, в ногах кровати. Мать моя, не заслоненная пологом, в ту же минуту его увидала, но от радости забыв совершенно, что он скончался, воображая его только больным, с живостью спросила: "Что тебе надобно, друг мой?" - и спустила уже ноги, чтобы идти к нему, как неожиданный ответ его: "Подай мне лучше нож!" - ответ, совершенно противный известному образу его мыслей, его высокому религиозному чувству, остановил ее и привел в смущение. Видение встало и, по-прежнему не взглянув ни на кого, медленными шагами удалилось тем же путем. Пришед в себя от охватившего всех оцепенения, дежурившая барыня разбудила свою подругу, и вместе с нею и горничною пошли осматривать двери: все они оказались отворенными!
Событие непостижимое, необъяснимое, а для людей, сомневающихся во всем сверхъестественном, и невероятное: но ведь оно подтверждается свидетельством трех лиц! Если б видение представилось только одной матери моей, пожалуй, можно бы назвать его следствием расстроенного воображения женщины больной и огорченной, которой все помышления сосредоточены были на понесенной ею потере. Здесь, напротив, являются еще две сторонние женщины, не имеющие подобного настроения, находившиеся в двух разных комнатах, но видевшие и слышавшие одно и то же. Смиримся перед явлениями духовного мира, пока недоступными исследованиям ума человеческого и, по-видимому, совершенно противными законам природы, нам известным".
* * *
А вот и третья история-снова из "Ребуса"...
"Нижеследующий рассказ относится ко времени первого замужества моей покойной жены (сообщает А.Аксаков) и был написан ею по моей просьбе в 1872 году: воспроизвожу его здесь дословно по рукописи...
Это было в мае 1855 года. Мне было девятнадцать лет. Я не имела тогда никакого понятия о спиритизме, даже этого слова никогда не слыхала. Воспитанная в правилах греческой православной церкви, я не знала никаких предрассудков и никогда не была склонна к мистицизму или мечтательности. Мы жили тогда в городе Романово-Борисоглебске Ярославской губернии. Золовка моя, теперь вдова по второму браку, полковница Варвара Тихоновна, а в то время бывшая замужем за доктором А.Ф.Зенгиреевым, жила с мужем своим в городе Раненбурге Рязанской губернии, где он служил. По случаю весеннего половодья всякая корреспонденция была сильно затруднена, и мы долгое время не получали писем от золовки моей, что, однако ж, нимало не тревожило нас, так как было отнесено к вышеозначенной причине.
Вечером с 12-го на 13-е число мая я помолилась Богу, простилась с девочкой своей (ей было тогда около полугода от роду, и кроватка ее стояла в моей комнате, в четырехаршинном расстоянии от моей кровати, так что я ночью могла видеть ее), легла в постель и стала читать какую-то книгу. Читая, я слышала, как стенные часы в зале пробили двенадцать часов. Я положила книгу на стоявший около меня ночной шкафчик и, опершись на левый локоть, приподнялась несколько, чтобы потушить свечу. В эту минуту я ясно услыхала, как отворилась дверь из прихожей в залу и кто-то мужскими шагами взошел в нее: это было до такой степени ясно и отчетливо, что я пожалела, что успела погасить свечу, уверенная в том, что вошедший был не кто иной, как камердинер моего мужа, идущий, вероятно, доложить ему, что прислали за ним от какого-нибудь больного, как случалось весьма часто по занимаемой им тогда должности уездного врача: меня несколько удивило только то обстоятельство, что шел именно камердинер, а не моя горничная девушка, которой это было поручено в подобных случаях. Таким образом, облокотившись, я слушала приближение шагов - не скорых, а медленных, к удивлению - и когда они, наконец, уже были слышны в гостиной, находившейся рядом с моей спальной, с постоянно отворенными в нее на ночь дверями, и не останавливались, я окликнула: "Николай (имя камердинера), что нужно?" Ответа не последовало, а шаги продолжали приближаться и уже были совершенно близко от меня, вплоть за стеклянными ширмами, стоявшими за моей кроватью: тут уже в каком-то странном смущении я откинулась навзничь на подушки.
Перед моими глазами приходился стоявший в переднем углу комнаты образной киот с горящей перед ним лампадой всегда умышленно настолько ярко, чтобы света этого было достаточно для кормилицы, когда ей приходилось кормить и пеленать ребенка. Кормилица спала в моей же комнате за ширмами, к которым, лежа, я приходилась головой. При таком лампадном свете я могла ясно различить, когда входивший поравнялся с моей кроватью, по левую сторону от меня, что то был именно зять мой А.Ф.Зенгиреев, но в совершенно необычном для меня виде - в длинной черной, как бы монашеской рясе, с длинными по плечи волосами и с большой окладистой бородой, каковых он никогда не носил, пока я знала его. Я хотела закрыть глаза, но уже не могла, чувствуя, что все тело мое совершенно оцепенело: я не властна была сделать ни малейшего движения, ни даже голосом позвать к себе на помощь: только слух, зрение и понимание всего, вокруг меня происходившего, сохранялись во мне вполне и сознательно - до такой степени, что на другой день я дословно рассказывала, сколько именно раз кормилица вставала к ребенку, в какие часы, когда кормила его, а когда и пеленала, и проч. Такое состояние мое длилось от 12 часов до 3 часов ночи, и вот что произошло в это время.
