Эдгар Уоллес - Похищенная картина. Убийство у школьной доски. Обожатель мисс Уэст. Рубины приносят несчастье
— Это все, что вы можете сказать?
— Да, — ответил литератор.
— Достоинство ваших показаний в их краткости, но есть и недостаток: они не соответствуют действительности.
— Вы обвиняете меня во лжи? — возмутился допрашиваемый.
— У вас в номере никого не было? В промежутке между ужином и телевизором? — спросил подпоручик Климчак. — Предупреждаю, что ложные показания строго караются законом.
Крабе молчал.
— Это весьма по-рыцарски, — заговорил полковник, — но пани Рогович нам уже сказала про свой визит. Подтвердив этот факт, вы не повредите пани профессору, а наоборот, поможете нам установить, что эта женщина не имеет ничего общего с преступлением. Я догадываюсь, что вы умолчали об этом посещении лишь для того, чтобы не набросить тень на старую знакомую.
Крабе облегченно вздохнул.
— Откровенно признаюсь, мне не хотелось говорить, чтобы не впутать Марию в эту историю. Кто знает, до чего может дойти материнская любовь? Я опасался, вдруг ради спасения своего любимца она решилась взять молоток и отправиться к ювелиру. Слепое чувство может толкнуть мать даже на преступление.
— Восстановим очередность событий. Когда к вам пришла Рогович?
— Примерно через полчаса после моего возвращения с ужина.
— До этого к вам никто не заходил?
— Нет.
— Долго она у вас пробыла?
— Когда она вышла, было ровно 20.45. Я глянул на часы, чтобы узнать, сколько времени осталось до «Кобры».
— Можете ли сказать, о чем вы беседовали с пани профессором?
— Она умоляла спасти ее. Ей срочно нужны деньги. Была взволнована, плакала. Причина огорчения — сын. Впрочем, вы уже знаете всю эту историю с автомобильной аварией. Правда, я не чувствую себя виноватым перед пани Рогович, не имею перед ней никаких обязательств, но по старой дружбе хотел помочь. Успокоил ее и обещал заняться ее делами. У меня есть кое-что на сберкнижке, и я могу взять ссуду. Я предполагал, что мои деньги и собственные средства Марии позволят выручить этого малообещающего юношу. Но думаю, в будущем он доставит матери уйму неприятностей.
— Когда пани Рогович была у вас, вы слышали какой-нибудь шум в комнате ювелира?
— Мы живем не по соседству, и я ничего не слышал.
— А через стенку? В номере пани Зоей?
— У нее кто-то был, но я не прислушивался.
— А на балконе?
— По балкону кто-то ходил. Я это хорошо помню. Мария испугалась, что нас могут увидеть и распустить Бог знает какие сплетни. Она же была вся в слезах.
— Эти шаги послышались под конец визита пани профессора?
— Минуты две-три спустя Мария вернулась к себе.
— После ее ухода вы не покидали комнаты?
— Нет.
— Вы уверены?
— Уверен.
— Что-то опять не сходится. У нас записаны показания, что вы побывали в номере ювелира.
Литератор не утратил спокойствия.
— Это было не после ухода пани Рогович. Я выходил, когда она еще сидела у меня.
— Зачем?
— Я знаю Доброзлоцкого много лет. Это человек умный, опытный, с множеством знакомств. А поскольку он славится еще и отзывчивостью, я предложил Марии пригласить на наш совет ювелира. Пани Рогович сперва горячо возражала, но я ее убедил, что на ювелира можно положиться, и направился к нему.
— Вы видели кого-нибудь в коридоре или на лестнице?
— Нет, никого не видел.
— Почему вы умолчали о своем визите к ювелиру?
— Просто потому, что визита, в сущности, не было. Я постучал и вошел к пану Доброзлоцкому, но, увидев, что он не один, сказал «извините» и закрыл дверь.
— Кто был у ювелира?
— Пан редактор Бурский. Они сидели и разговаривав ли. По-видимому, о важных делах, потому что пан Доб-розлоцкий не стал меня удерживать. Я обещал Марии, что поговорю с ювелиром на следующий день или сразу после сегодняшней «Кобры». Пани Рогович немного успокоилась, припудрила лицо и ушла.
— Вы давно знаете пани Рогович?
— С довоенных времени. Мария, вероятно, и об этом говорила, если уж не скрыла, по какому делу была у меня.
— Да, говорила, — подтвердил подпоручик. — Но мы хотели бы послушать и вас.
— Старая история. Юношеская любовь. Все кончи-! лось, когда меня призвали в армию. Сидя в лагере, я сперва сильно переживал, что она не осталась мне верна, а сразу, в первый же год разлуки, вышла замуж. И самолюбие мое было задето, потому что ее избранник был пожилой вдовец, к тому же больной. Аптекарь из провинциального городка! Но время заживляет любые раны. Сейчас я смотрю на это совсем иначе, у Марии ведь не было другого выхода. Жизнь в годы оккупации была трудная. Что делать одинокой молодой девушке? Она воспитывалась в довольно обеспеченной семье, а тут вдруг весь ее мир развалился как карточный домик…
— Но я знаю и таких, — заметил полковник, — которые даже в столь трудном положении могли сдержать данное слово.
Пан Крабе грустно улыбнулся.
— Конечно, были и такие. Но Мария не из их числа. Никогда не отличалась сильной волей. Не могу ее осуждать. Сам не знаю, что делал бы на ее месте. Нам, хоть и лишенным свободы, было подчас куда легче.
— Когда вы вернулись в Польшу?
— Только в 1951 году. Из Англии, уже женатым. Я женился сразу после войны, еще в Бельгии. На польке, которая там оказалась после Варшавского восстания. Я знал о судьбе моей бывшей невесты. Время от времени мы переписывались. Обыкновенные поздравительные письма, коротко о себе. Зная Марию, я удивился, что она получила высшее образование. Это произошло под влиянием или даже по настоянию мужа. В противном случае пани Рогович этого бы не сумела. Ее, как говорится, «не хватило бы» на столь продолжительный труд. Жизнь она узнала лишь после смерти аптекаря, когда осталась одна с двумя маленькими детьми.
— Это закалило ее характер. Она сделала научную карьеру.
— Такого я бы от нее никогда не ожидал. Но тут уже действовал другой стимул. Он и толкнул ее на этот путь.
— Какой стимул?
— Прямо-таки безумная любовь к детям. Не ради честолюбия, не из склонности к медицине или карьерных соображений Мария посвятила себя науке и стала в конце концов профессором академии. Единственным, что ею двигало, была материнская любовь и желание создать детям самые лучшие материальные условия и общественное положение. Вы, вероятно, знаете, что Мария родилась в таком кругу, где до войны брак с каким-то аптекарем считался бы унижением. Мария, в силу своего воспитания, не могла допустить, чтобы ее дети остались просто «аптекарскими детьми». «Сын пани профессора» — звучит совсем по-другому, не так ли?
— Сомневаюсь, что в нынешние времена есть еще люди, которые придают этому значение, — заметил подпоручик Климчак.
— Все-таки есть, — подтвердил полковник.
— А после возвращения на родину вы общались с пани Рогович?
— Только изредка. За все эти годы мы встречались, быть может, раз пять.
— Пани Рогович осталась вдовой?
— Да. Рогович — ее фамилия по мужу-аптекарю. Я сперва даже удивился, что молодая привлекательная женщина второй раз не вышла замуж. Претендентов, я думаю, хватало. Может, и теперь бы нашлись. Но Мария из тех женщин, которые живут только ради детей. Увы, хоть она и профессор, в семье не блеснула педагогическим талантом. Особенно если речь идет о сыне.
— Вы что-нибудь о нем знаете?
— К сожалению, знаю. Мальчик уже с детства считался восьмым чудом света. Самый способный, самый красивый ребенок на всем земном шаре. Неудивительно, что он довольно рано сбился с пути. Даже аттестат зрелости оказался ему не по зубам. Несколько раз убегал из дома, дочиста обворовав мать. Разумеется, Мария все это тщательно скрывала. Его выгнали из четырех школ. В армии тоже недолго подвизался. На побывке якобы заболел, и потребовалась какая-то операция. Его освободили от службы по состоянию здоровья. Здесь чувствуется рука любящей мамаши, которая не в силах была видеть, как сыночек мается. В конце концов профессору Медицинской академии не так уж трудно раздобыть свидетельство о непригодности к службе. А пани Рого-вич буквально все готова сделать для своего чада.
— Даже стукнуть кого-нибудь молотком по голове? — быстро спросил подпоручик.
— Не цепляйтесь к словам.
— Я задал вам вопрос.
— Если бы не было другого выхода, эта сумасшедшая решилась бы и на такой отчаянный шаг. Но она этого не сделала.
— Вы так полагаете?
— Уверен! Она не сделала этого прежде всего потому, что обратилась ко мне, и мы вдвоем решили, что именно предпринять для спасения ее сыночка. Значит, не было мотива. Не было и возможности. Она находилась у меня и сошла вниз, когда пан Доброзлоцкий в полном здравии сидел в своей комнате.
— Она могла вернуться.
— По приставной лестнице? — иронически осведомился пан Крабе.
Подпоручик умолк. Эта чертова лестница выплывала на каждом допросе и всегда оказывалась якорем спасения для всех подозреваемых.
