Андрей Шарый - Дунай: река империй
Рядом с речным вокзалом, напротив отеля Mercur, стоит памятник Докеру образца 1955 года – собирательный, но оттого не менее отталкивающий каменный персонаж эпохи всемирных побед пролетариата. От фотосъемки героя труда меня отвлек “механик-ветеран Дуная” по имени Ионел Тернеу, вообще-то предельно занятый на ремонте судна Perseus, но сейчас, очевидно, отыскавший наконец легкий способ скоротать рабочую смену. На коктейле из всех дунайских языков облаченный в ультражелтый производственный жилет Тернеу доверительно поделился со мной подробностями своей биографии – впервые-то он ходил до Кельхайма 33 года назад, – а также особенностями румынского восприятия жизни и взглядами на проблемы международной политики. Параллельно Ионел отгонял, явно по матушке, цыгана, пытавшегося всего за две сотни леев впарить нам мобильный телефон Samsung якобы последней марки. Распрощавшись с ветераном речфлота, я в очередной раз подумал о том, что главное богатство балканского края – это его люди. Они неизменно открыты, доброжелательны и готовы бескорыстно делиться с первым встречным самым дорогим, что только есть на свете, – жизненным опытом и временем.
ДУНАЙСКИЕ ИСТОРИИ
КАК ХОРОНИЛИ ГЕТМАНА МАЗЕПУ
В 1708 году гетман Войска Запорожского Иван Мазепа, многолетний ближайший сподвижник Петра I, рассчитывая на провозглашение независимого казацкого государства, перешел на сторону шведского короля Карла XII, противника России в Северной войне. После поражения шведов в Полтавской битве Мазепа бежал на территорию Османской империи, султан отказался выдать его русским властям. В сентябре 1709 года семидесятилетний гетман заболел и скончался в селе Варница неподалеку от Бендер. Историки до сих пор обсуждают вопрос о причинах смерти и месте погребения Мазепы. Согласно самой распространенной версии, гетман завещал похоронить себя в Иерусалиме, но из-за военно-политических сложностей соратники Мазепы не смогли довезти останки своего предводителя до Святой земли. Тело гетмана упокоили в монастыре Святого Георгия в Галаце (в ту пору – территория княжества Молдова). Через год – после того как Галац заняли османская и крымско-татарская армии – могилу Мазепы разграбили, а останки его выбросили в Дунай. По сведениям молдавского хрониста Миколаэ Костина, узнав о святотатстве, сторонники гетмана “начали немедленно искать тело Мазепы, а найдя его, положили опять в прежний гроб, который восстановили; только разбитый пол не поправили, оставляя его в таком же состоянии в память о преступлении”. В 1835 году в том же склепе захоронили румынского боярина, останки которого (и вместе с ними, вероятно, и останки Мазепы) позже перенесли на новое место, справа от входа в церковь. По одной версии, в 1877 году могилу Мазепы якобы осквернили русские. “Возвращаясь с Русско-турецкой войны, московский генерал Скобелев вспомнил, что здесь похоронен великий гетман Мазепа, – писал украинский публицист Михаил Лазорский. – Он поручил сноровистым фельдфебелям отыскать эту могилу – святую могилу нашего народа. Гроб был выброшен из церкви Святого Юра и богохульно разбит, кости выброшены, похоронные одежды сожжены…” Монастырь Святого Георгия – теперь на его месте лишь поросший травой пригорок на берегу Дуная – разрушен в 1950-е годы по воле румынских коммунистов. В честь Мазепы названы два неотличимых от прочих микрорайона Галаца (Мazepa 1 и Маzepa 2). В 2004 году в городе открыт памятник гетману работы скульптора Георге Тэнасе.
Неделей ранее под холоднющим дождем, от которого не спасал никакой зонт, я пытался произвести осмотр болгарского города Тутракан. Тутракан для этой книги спас новый знакомый, случайно наткнувшийся на меня у дверей Рыбацкого музея, в которые я напрасно стучал, поскольку, несмотря на урочный час, было заперто. Кристиан Якимов, мистическим образом немедленно отыскавший ключ от входа, представился президентом местной Ассоциации развития туризма и битых три часа сначала водил меня по экспозиции рыбачьих снастей, а потом залихватски катал по всему хитро разбросанному по холмам городу – от тюрбе неведомого мусульманского праведника до развалин того, что в Тутракане считают остатками античного укрепления Трансмариска (“через болота”), – на отчаянно красной машине с малоисправной коробкой передач. Я уж не знал, как Кристиана благодарить, но, прощаясь на автовокзале, он отблагодарил себя сам. Задержав мою руку в своей, вопросительно приподнял бровь: “Ты понял, Андрей, что в Тутракане я – царь?” Да я это сразу понял, дружище!
…Никаких воспоминаний о потаенном пребывании Дракулы в Галаце конечно же отыскать невозможно. Можно привязать литературную выдумку к местности: “Царица Екатерина”, очевидно, подходила к гавани вон с той стороны примерно вот к тем причалам, и именно там ожидал непортящийся груз подручный Дракулы с типичными, по мнению Стокера, восточноевропейскими именем и фамилией Петроф Скинский. Этот несчастный Скинский был вероломно укушен насмерть заметавшим черные следы графом у ограды церкви Святых Петра и Павла. Есть и теперь такая, неподалеку от Докера и Портовой улицы.
Алоисван дер Саар. Галац. Литография 1826 года.
По правде говоря, до того как я приобщился к речной истории, почти ничего о местных достопримечательностях вроде порта и металлургического завода не знал, хотя прежде приезжал в Румынию не раз. Смутно помнил только, что в Галаце, кажется, похоронен кавалер петровского ордена Иуды украинский гетман Петр Мазепа, да и его посмертная история вроде бы связана с мрачными приключениями. С одной стороны, нет в этом беды: к чему мне, ответьте, сведения о провинциальном городе в далекой стране? С другой стороны, то же самое можно сказать обо всем румынском Дунае. А Румыния между тем уже полтора столетия – главная дунайская страна, которой единолично или на паях с соседями принадлежит треть великой реки. Но эта треть для многих, едва ли не для всех за румынскими границами, как и во времена Стокера, – сплошное белое, вернее, темное, пропитанное суеверием, предрассудками, незнанием пятно.
Дунай становится румынским, принимая в свое русло приток Неру, в паре десятков километров от Оршовы. Этот город серьезно обижен рекой. В 1970 году в целях строительства международного каскада гидросооружений Оршову целиком затопили – вместе со всеми ее историческими церквями, большими зданиями и маленькими домами, вместе с овинами и сараями, – а взамен на более высоких террасах возвели новый город без особых опознавательных знаков, но под тем же именем, хотя могли дать любое другое, суть бы не изменилась. Между Оршовой и Нерой, у берега речного залива, на щеке похожей на островерхую шапку скалы, высечен анфас мрачный портрет вождя племени даков Децебала, два тысячелетия назад державшего здесь оборону от римских легионов. Румыния встречает путников из чужих миров если и не сурово, то по крайней мере не слишком дружелюбно. Берегом реки вьется, соединяя пропыленные деревушки и села, убитое шоссе, не так давно еще, наверное, покрытое свежим асфальтом, но выглядящее немногим лучше античной дороги. Водное путешествие всяко привлекательнее, потому что Дунай пока не асфальтируют и не мостят.
Заканчивается дунайская Румыния почти через тысячу речных километров, в Сулине, геометрически правильно расчерченном портовом поселке, у восточного предела страны, куда не ведут автотрассы, куда можно добраться только по воде, морем или рекой. Все параллельные Дунаю улицы так и нумеруются: улица 1, улица 2, улица 6. Не Нью-Йорк, но летом живописно: темношляпный маяк, праотец которого еще в XVIII столетии был построен османами, так и просится на магнит для холодильника, а у собора Святого Николая – нарядные зеленые купола. Маленькая Сулина, некогда селение греческих и генуэзских пиратов и рыбаков, формально почти век считалась еще и ориентальной столицей реки. Великие державы делили здесь власть над Истром: с 1856 по 1939 год прямо в дельте размещалась штаб-квартира Европейской дунайской комиссии. За это румынский писатель Жан Барт пышно назвал Сулину Европолисом. В Европолисе теперь проживают три с половиной тысячи душ, здесь отличный дикий пляж, облюбованный нудистами, и знойная тишина. За нулевой километр реки в море тянется бетонное лезвие мола, он помогает изливающемуся в море водному потоку дольше держать талию. Даже Дунай не бесконечен, и после долгого пути из немецкого леса здесь, в румынской топи, у реки наконец иссякают силы. “Когда Дунай теряет свое имя в Черном море, ему около двух месяцев от роду, – подсчитал циничный Милорад Павич. – Вот столько длится его жизнь, правда, говорят, что и в море он течет еще один полный день, со своей рыбой, но без своего имени”.
По дороге из Галаца в соседнюю Брэилу таксист Виорел на ломаном английском развлекал меня серьезным разговором. К концу поездки мы сошлись во мнении о том, что Дунай бесконечно разнообразен и что “Германия – это Германия”, то есть образец жизненного стандарта, до которого не то что Румынии (“без коммунистов нам хорошо, но теперь вечно не хватает денег”), но и почти всей Европе вряд ли дотянуться. В Брэиле Виорел, сославшись на плохое знание города, высадил меня на центральном бульваре под дождем, не довезя туда, куда я просил, при этом слупил за поездку вдвое. “Вот поэтому вы пока и не стали Германией”, – подумал я, но потом, конечно, успокоился. Матей Караджале, автор отличной салонной драмы о нравах бухарестской богемы времен Первой мировой войны, не зря предпослал этому своему эпическому роману, “Короли Старого двора”, высказывание французского политика Раймона Пуанкаре, посетившего Румынию в 1908, кажется, году: “Ну а чего вы хотите? Мы находимся у врат Востока, здесь ко всему нужно относиться легко”. Быстрая попытка изучить набережную Брэилы провалилась: меня согнала с пути свора небезопасного вида бродячих собак, которые казались к тому же невероятно голодными. Пришлось ретироваться к площади Независимости.
