Роберт Силверберг - Замок Лорда Валентина
Замок Лорда Валентина…
Он уже почти там. Хотя горная дорога идет почти отвесно вверх, хотя густой туман низко стелется над ней, он идет дальше, ускоряет шаг, подскакивает, бежит, жонглируя сотнями блестящих сфер. Он видит три громадных огненных столба. Подойдя ближе, он узнает их: Шинаам, Дилифон и Нарамир стоят бок о бок на его пути.
– Куда ты идешь? – спрашивают они хором.
– В замок.
– Чей?
– Замок Лорда Валентина.
– Кто ты?
– Спросите их, – говорил Валентин, показывая на толпу за собой. – Пусть они скажут вам мое имя.
– Лорд Валентин! – кричит Шанамир, первым приветствуя его.
– Он Лорд Валентин! – кричат Карабелла, Слит и Залзан Кавол.
– Лорд Валентин Корональ! – кричат метаморфы, драконьи капитаны и лесные братья.
– Это правильно? – спрашивают министры Понтификса.
– Я Лорд Валентин, – отвечает он и высоко подкидывает тысячу диадем, и они летят вверх, пока не скрываются во мраке, что живет между мирами, и оттуда медленно плывут вниз, мерцающие и искрящиеся, как снежные хлопья на склонах северных гор, и когда они касаются Шинаама, Дилифона и Нарамира, три министра тут же исчезают, оставив позади лишь серебряный блеск, и ворота Замка раскрываются.
10
Валентин проснулся.
Он почувствовал шерсть ковра под своим голым телом, увидел остроконечные арки, каменный потолок высоко вверху. Мир сна был еще так жив, что Валентину на миг захотелось вернуться в него, а не оставаться в этом помещении с затхлым воздухом и темными углами. Но он сел и огляделся.
Его спутники сгрудились у дальней стены, напряженные и испуганные.
Он повернулся в другую сторону, рассчитывая увидь трех министров, снова восседающих на своих тронах. Они и в самом деле были тут, но появилось еще два великолепных кресла, так что теперь перед Валентином сидело пятеро. Нарамир, уже одетая, сидела слева. В середине был круглолицый мужчина с широким тупым носом и темными глазами. Валентин узнал в нем Горнкейста, главного спикера Понтификса. Рядом с ним сидел Шинаам, а крайнее правое кресло занимал незнакомый Валентину человек – тонкогубый, с резкими чертами лица, с серой кожей, иноземец. Все пятеро строго смотрели на Валентина издали, словно были членами тайного судилища, собравшимся для вынесения приговора.
Валентин встал, не делая попыток одеться. Почему-то казалось, что перед этим судилищем положено стоять голым.
– Твой мозг ясен? – спросила Нарамир.
– По-моему, да.
– После того, как кончился твой сон, ты проспал еще час. Мы ждали, когда ты проснешься. – Она указала на серокожего. – Это Спилтрейв, врач Понтификса.
– Я так и подумал, – сказал Валентин.
– А этого человека, – она указала на того, кто сидел в центре, – ты, наверное знаешь.
Валентин кивнул.
– Да. Горнкейст. Мы встречались. – И, широко улыбнувшись, добавил: – Только я тогда был в другом теле. Вы согласились с моим утверждением?
– Мы согласились с твоим утверждением, Лорд Валентин, – мелодичным голосом сказал Горнкейст. – Великое и удивительное преступление свершилось в этом мире, но все будет поправлено. Оденься. Тебе не пристало появляться голым перед Понтификсом.
Горнкейст возглавил процессию в имперский тронный зал. За ним шли Нарамир и Дилифон с Валентином посредине. Спилтрейв с Шинаамом замыкали шествие. Спутникам Валентина не позволили идти.
Они шли по узкому, с высоким сводом туннелю из сияющего зеленоватого стекла, в глубине которого мелькали странные искаженные отражения. Туннель завивался спиралью в глубину с легким уклоном. Через каждые пятьдесят шагов туннель полностью перегораживался бронзовой дверью; Горнкейст прикасался пальцем к скрытой панели, и дверь бесшумно отходила, пропуская их в следующий отрезок туннеля. Наконец они дошли до двери, богато украшенной резным золотым символом Лабиринта и выше его – имперской монограммой Тивераса. Валентин знал, что это было самое сердце Лабиринта, самая глубокая и центральная его точка. И когда от прикосновения Горнкейста эта последняя дверь отошла в сторону, они оказались в громадной светлой сферической комнате с круглыми стеклянными стенами, где на роскошном троне сидел Понтификс Маджипура…
Валентин видел Понтификса Тивераса пять раз. Первый, когда Валентин был еще ребенком, а Понтификс прибыл в Горный Замок на свадьбу Лорда Малибора; второй через несколько лет, на коронации Лорда Вориакса, через год – на свадьбе Вориакса, в четвертый – когда Валентин приехал в Лабиринт по поручению брата, а последний – три года назад, когда Тиверас приехал на коронацию Валентина. Понтификс и при первой встрече с Валентином был уже стар: огромного роста, худой, отталкивающего вида человек с грубым угловатым лицом, с очень черной бородой и мрачными, глубоко сидящими глазами; чем старше он становился, тем более подчеркнутыми становились эти его характерные черты, и он выглядел чем-то вроде трупа – негнущийся, медленно двигающийся, старый засохший стебель человека, но тем не менее внимательный, знающий, все еще мощный духом, все еще излучающий ауру безмерной власти и величия. Но теперь…
Трон, на котором сидел Тиверас, был тот же, что видел Валентин при первом своем посещении Лабиринта: роскошное золотое сидение с высокой спинкой, к которому вели три широкие низкие ступени. Но теперь этот трон был полностью заключен в шар голубоватого стекла, где тянулась широкая сеть поддерживающих жизнь трубок, составляющая как бы кокон. Прозрачные трубки с цветными жидкостями, счетчики и шкалы, измерительные пластинки на щеках и лбу Понтификса, провода, соединения и зажимы – все это выглядело дико и пугающее, хотя бы уже потому, что ясно показывало; жизнь Понтификса держалась не в Понтификсе, а в приборах, окружающих его.
– И давно он… так? – прошептал Валентин.
– Система была разработана двадцать лет назад, – с явной гордостью ответил Спилтрейв, – но только последние два года мы держим его в ней постоянно.
– Он в сознании?
– О, да, да, в сознании, – ответил врач, – Подойди ближе. Посмотри на него.
Валентин неловко подошел и остановился в футе от трона, вглядываясь в удивительного старика в стеклянном пузыре. Да он увидел, что свет еще горит в глазах Тивераса, бесплотные губы решительно сжаты. Кожа на черепе Понтификса стала совсем пергаментной, а длинная борода, все еще на удивление черная, сильно поредела.
Валентин взглянул на Горнкейста.
– Он узнает людей? Он говорит?
– Конечно. Дай ему время.
Глаза Валентина встретились с глазами Тивераса. Стояла страшная тишина. Старик нахмурился, зашевелился, быстро провел языком по губам. Затем он издал дрожащий звук, вроде хныкающего стона. Горнкейст сказал:
– Понтификс приветствует своего возлюбленного сына Лорда Валентина Короналя.
– Валентин подавил дрожь.
– Скажи его величеству… скажи ему. Скажи, что его сын Лорд Валентин Корональ пришел к нему с любовью и почтением, как всегда.
Так было принято: никто никогда не говорил непосредственно Понтификсу, а только через главного спикера, который должен был все повторять, хотя практически этого не делал.
Понтификс снова сказал что-то столь же неразборчивое. Горнкейст пояснил:
– Понтификс выражает озабоченность беспорядком в королевстве. Он спрашивает, что планирует Лорд Валентин для приведения всего в должный вид.
– Скажи Понтификсу, что я планирую идти к Замковой Горе и призвать всех граждан к содействию мне. Я прошу его указания заклеймить Доминика Барджазеда как узурпатора и осудить всех, кто поддерживает его.
Понтификс издал более живые звуки, резкие и высокие, с сильнейшей энергией.
– Понтификс желает быть уверенным, – сказал Горнкейст, – что ты будешь избегать сражения и уничтожение жизней, насколько это возможно.
– Скажи ему, что я предпочел бы взять Замок, не потеряв даже одной жизни с той или другой стороны, но не знаю, удастся ли это.
Странные булькающие звуки. Горнкейст растерянно прислушался.
– Что он сказал? – шепоток спросил Валентин.
Главный спикер покачал головой.
– Не все сказанное его величеством можно перевести. Иногда он заходит в слишком далекие для нашего понимания области.
Валентин кивнул. Он с жалостью и даже с любовью смотрел на гротескного старика, запертого в шаре, который поддерживал в нем жизнь, и способного общаться только такими стонами. Более чем столетний, много десятилетий являющийся высшим монархом планеты, теперь он лепечет и булькает, как младенец, и все-таки где-то в разлагающемся и размягчающемся мозгу, все еще тикает разум прежнего Тивераса, захваченный разрушением плоти. Смотреть на него теперь значило понять конечную бессмысленность высшего титула: Коронали жили в мире обязанностей и моральной ответственности лишь для того, чтобы унаследовать Понтификат и в конце концов исчезнуть в Лабиринте и в старческом слабоумии. Интересно, часто ли Понтификсы становятся пленниками своих спикеров, врачей и толковательниц снов и легко ли отказаться от мира ради того, чтобы великое чередование Властителей привело бы на трон более жизнеспособного человека. Теперь Валентин понял, почему система разделила исполняющего и управляющего, почему Понтификс со временем уходит от мира в этот Лабиринт. Придет и его время спуститься сюда, но, может быть, по воле Божеств, это случится не скоро. Он сказал:
