Николай Свешников - Воспоминания пропащего человека
Уличные и рыночные книжники сверх собственных имен и фамилий имеют свои особые клички, каковы: Нечесанный, Ходок, Осип со квасом, Коварный, Редкозубый, Очки Красноглазые, Скарб, Мерздынец, Кот Лабазный, Рак Вареный, Ицка и т. п. Из них Нечесанный и Ходок торгуют исключительно русскими книгами: Ицка, Коварный, Скарб, Осип со квасом — русскими и иностранными: Кот Лабазный — славянскими и по большей части старопечатными, так что он слывет между своей собратией за доставщика старообрядцев. Остальные торгуют чем и как попало: что приходится подешевле купить, то и продают. Они не имеют в своих лавочках тех книг, на которые является потребность публики и которые спрашиваются покупателями почти ежедневно: но у них те книги, которые куплены случайно, а потому они ждут в своих лавочках таких покупателей, которые, придя к ним, роются в их товаре, как в старой ветоши и, выбрав по своему вкусу книгу, торгуются и покупают ее. Но, во всяком случае, главная отрасль их промышленности — покупка книг, которые, купив, они перепродают немедленно в другие руки, пользуясь от этого барышом.
В.В. Крестовский. Букинист[356]
Утром, часов в девять, у дверей вашей квартиры раздается звонок. Вы, очень может быть, еще находитесь в постели. Входит человек[357] ваш или баба, зачастую в Петербурге отправляющая должность и за лакея и за кухарку, входит и докладывает, что от какого-нибудь вашего знакомого человек пришел к вам.
— Что ему нужно?
— Не знаю… Сказывал, самих нужно видеть.
Нечего делать: одеваешься и выходишь. Чаше всего такие посещения выдаются на долю нашего брата-литератора и потому пришедший почти всегда, посылая докладывать о себе, говорит, что он от какого-нибудь литератора прислан, чаше всего от Н.Ф. Щ-ны, М.И. С-го, г-на Г-ди или г-на М-ова[358]. Выходишь и видишь человека в синей чуйке, кушаком подпоясанного, с физиономией пронырливо-любознательного свойства и с ворохом книг в довольно обширном, туго набитом мешке. Вообще видно по взгляду, по улыбке, поклону и по манере речи, что пришедший господин принадлежит к породе тертых калачей, сквозь огонь и воду и медные трубы пропущенных.
— Что тебе нужно, любезный? — вопрошаете вы.
— Здравия желаем, ваше-скородие! — с каким-то подергиванием и улыбочкой отвечает пришедший.
— Здравствуй… Что же тебе?
— От Михаилы Иваныча Синевского[359] к вашей милости прислан. Позвольте ваших книжечек посмотреть.
— Да зачем тебе?
— Букинисты-с… Может самим что-нибудь угодно будет приобрести, али обменять… Книжки хорошие-с…
И, не дожидаясь вашего согласия, он начинает развязывать мешок и вытаскивать из него свои сокровища.
— Да мне не надо, любезный, ты не трудись понапрасну. — возражаете вы.
— Ничего-с: что за труд? Эфто опять уложить можно. А вы, собственно, только полюбопытствуйте, — ублажает букинист, поднося к самому носу вашему несколько книжек. — Французских не угодно ли? Вот «Листуар деля революсьон франсе»[360] — отменная книга — оченно одобряют. А то вот роман «Ле мистер-де-пари пар ежен сю»[361] с иллюстрациями-с… Не угодно ли, тоже вот самоновеюшая книжка: «Ле шармет жан-жак-руссо ет мадам де варан»[362]?
Все это произносит букинист скороговоркой и залпом, очень скоро и ловко меняя книги и быстро открывая заглавную страницу. Он, очевидно, бьет на то, чтобы ошарашить вас насчет своей образованности: «Вот мы, дескать, какие — хоша и в чуйках ходим, а по-французскому могим, потому — произошли». Видя, однако, что вы не поддаетесь ни на прелести шармет и мистеров, ни на познания его во французском языке, он делает несколько таинственную и вместе с тем клубнично-лукавую физиономию.
— Может вашей милости другого надо?
— Чего другого?
— А хоша бы насчет запрещенного? — (Это произносится, конечно, весьма пониженным тоном).
— Покажи, пожалуй…
— Вот-с, не угодно ли, самая что ни на есть запрещенная книжка — иностранная цензура никак не пропущает-с, — «Лe мемуар де жак казанова»[363], али хоша бы вот «Леконт дролятик»[364]… «Декамерон бокас»[365] тоже-с.
— Нет, брат, спасибо — этого ничего мне не надо.
— Не требуется?.. Очинно хорошо-с! Мы эфто уберем, значит… Может вам философское надо? Так вот-с: «Ла ви де жезю пар ернест ренан»[366] — самоновеющая книга и притом запрещенная… Али бы вот «Штоф унд крафт»[367]. Может статься, книгу Штрауса[368] желаете получить, или вообще что-нибудь Бюхнера. Малешотт[369]-с? С собою теперь не имеется, а если угодно — достать можем. Вот коли ежели Бокля[370] или Джона Стюарта Миля[371] — это с собою есть, налицо-с… А то вот тоже взгляньте: «Физиология брака, сочинение доктора Дебе»[372] — утешительная книга-с! В популярном изложении — большой запрос имеется… А ежели что вам насчет хороших переплетов нужно, так вот-с: «Лефам де библь»[373] и «Лефам де бальзак»[374] — как есть кипсек выходит, и ежели теперича на стол положить — отменно-с!
Выкладывая и развертывая, одно за другими, свои богатства и видя, что вам ничто не по нутру, он опять строит таинственную рожу, только уже не с клубнично-лукавым, а с осторожно-серьезным выражением:
— Может вам политическое?.. С собою не имеется, а достать — отчего ж? Случаем навертывается — значит можно, потому нашему брату всякое наклевывается: к нашему брату книга ровно как рыба в вершу плывет, — спешит он оговориться и как бы оправдаться. Впрочем, раза два крякнув после этого, опять вопрошает еще более пониженным тоном:
— Так как же-с, ваше-скородие, насчет политического, не требуется?
— Не требуется.
— Это как вам угодно… я только к слову… Так что же, ваше-скородие, в библиотечку-то? Допустите-с! — прибавляет он извозщицки-просительным голосом и с ужимкой.
— Да я продавать ничего не стану, — возражаете вы.
— Зачем продавать? Продавать не нужно, а может, собственно, поменяться пожелаете-с?
— И меняться не желаю.
— Это, конечно, как вашей милости угодно будет… А в библиотечку, одначе, допустите-с?!
— Да что, друг любезный, у меня и книг-то никаких нет.
Букинист недоверчиво ухмыляется, как бы говоря этим: ладно, брат, не надуешь.
— Никак эфтому быть невозможно! — произносит он, тряхнув назад волосами.
— Почему же невозможно?
— Потому — ваше-скородие литераторы… Как же литератору и вдруг без книг быть? Никак этого нельзя! Теперича вот у Михаилы Ивановича али у господина Генадия[375] — просто страсть сколько книжек — шкапы лопаются-с! Право слово, лопаются.
— Да ведь я уж сказал, что ни продавать, ни менять не желаю! — возражаете вы.
— Все же таки допустите, хоша бы и не желали!.. Уж что вам! Ведь ничего-с, почему не допустить-с?
— Да зачем же тебе? Я цели никакой не вижу.
— Ах, сударь! Как цели никакой не видите? Да мне бы теперь хоша бы только посмотреть! Взглянуть-то на них, какие такие они у вас книжки-то эти?
— А смотреть зачем?
— Как же это так сказать можно «зачем»? Страсть, сударь, любовь. Правильно скажу вам: любовь, значит, чувствую! Меня хлебом не корми, а до книжек допусти только! В руках-то их подержать любо мне! Ей-богу-с!
— Ну, гляди, пожалуй! — соглашаетесь вы — и букинист, необыкновенно довольный вашим позволением, почтительно, но поспешно направляется к вашему кабинету.
Глаза у него разгораются, и сам он приходит в волнение, когда опытною рукою хватается за хорошую книгу — и ведь так-таки прямо на нее и целится. С каким любопытством и любознательностью истинного заклятого любителя пробегает он название и оглавление книги! Как поспешно перебирает одну за другою все полки, и глядь: минут через пять у него в стороне из ваших книг отложена целая куча.
— Это зачем ты в сторону-то откладываешь?
— Уж вы не извольте беспокоиться — не пропадет! Ничего не пропадет — будьте благонадежны-с! Все будет сохранно!
— Да все это хорошо, только откладывать-то зачем же, я тебя спрашиваю?
— А уж так… потому это любезные! — отвечает букинист, масляно ухмыляясь кошачьей ухмылкой и нежно похлопывая ладонью по отложенной кучке.
— Ваше-скородие, а, ваше-скородие! Уступите роман Поль де Кока[376]?! «Муж, каких много» — право уступите-с! Ну куда вам эта книга? Даже можно сказать званию несоответственно! Самая что ни на есть дрянь — одно слово: дура книга выходит! — упрашивает он, передергивая от усердной просьбы и головой и плечами и отряхая пыль с вытащенной из захолустья книжонки.
