Андрей Шарый - Дунай: река империй
Однако популярнее лагерных в Болгарии светлые воспоминания о народной власти. В двух шагах от патриотических святынь Русе расположен ресторан “Балкантурист”, стилизованный в модном в постсоциалистических странах партийном стиле. За столиками веселятся не ветераны времен несвободы, а молодежь, не помнящая Живкова, Димитрова и Ленина, бюсты и портреты которых украшают обеденный зал. В программе вечера: шлягеры 1970-х, меню под личиной номера коммунистической газеты “Работническо дело”, в меню – салаты под именами популярных соцпевичек и актрис вроде Лили Ивановой и Кати Паскалевой. Над барной стойкой красуется табличка “Коммунизм неизбежен”.
Невыразительный в общем и целом городок Белене – один из центров расселения болгарских католиков и место рождения блаженного мученика Евгения Босилкова. В епископы его рукоположил в 1947 году папа Пий XII, а беатифицировал полвека спустя Иоанн Павел II. Христианский подвиг епископа епархии Никопола состоял в мирном противлении злу коммунизма. В 1952 году Босилкова, как и еще несколько десятков священников, после издевательств и пыток расстреляли по нелепому обвинению в организации антиправительственного заговора; тело мученика так и не найдено.
С “речной” точки зрения Белене интересен тем, что это единственный относительно крупный болгарский населенный пункт на Дунае, который в принципе не развивается как порт и пристань, лодки здесь отдыхают прямо на галечном берегу. Белене стоит на широком, почти в три сотни метров, дунайском рукаве с быстрым течением и прихотливыми водоворотами. Никакой землеснаряд не способен вычистить русло и углубить дно так, чтобы река не нанесла бы вскоре свежие тонны песка и глины. Это живописный край с потрясающими восходами и закатами; к большому острову приторочены еще 23 маленьких, так что географы с полным правом используют термин “Беленский архипелаг”. Три острова не по-хорошему рукотворные: они образовались вокруг потопленных в 1944 году британскими авиабомбами немецких кораблей.
Неподалеку от Белене возвышается еще одно дитя социалистической эпохи: недоделанная атомная электростанция. АЭС здесь задумали возвести в 1980-е годы, за десять лет построили объект примерно наполовину, потом законсервировали, и, похоже, надолго. Наследники СССР и НРБ уже который год судятся в международном арбитраже по поводу авансов и долгов. Макет проекта АЭС выглядит привлекательнее стройплощадки, скорбного памятника индустриализации. Белене, замечу, не первая болгарская нуклеарная игра: по дунайскому соседству, близ городка Козлодуй, мирный атом дает электричество уже сорок лет. Четыре из шести энергоблоков этой АЭС закрыты по соображениям безопасности после настойчивых требований ЕС. Возгорание генератора, утечка радиоактивного пара, пожар в хранилище ядерных отходов – трудовые будни болгарских энергетиков. Уже пятнадцать лет в стране обсуждают, не достроить ли Козлодую (на сей раз по американской технологии) еще пару атомных реакторов, но общественно-политические обстоятельства не способствуют решению вопроса. Получается, что Дунай от истока к устью варьирует ландшафты: замки, храмы, дворцы сменяются металлургическими заводами, химическими комбинатами, атомными электроцентралями. Главный театр Козлодуя, который и городом стал благодаря АЭС, базируется в Доме энергетика, местный плавательный клуб именуется “Атомик”. А до того как в Козлодуй пришло большое социалистическое хозяйствование, эти места считались житницей Болгарии: к реке здесь примыкает лессовое плато, поэтически названное (очевидно, из-за урожайной пшеницы) Златия.
Валашская семья у Видина. Рисунок из Illustrated London News. 1854 год.
Единственный прилично сохранившийся в Болгарии феодальный замок, фигурально говоря, омывает фундамент своих стен в дунайских водах. Крепость Бдин в 1003 году восемь месяцев сопротивлялась осаде войска императора-болгаробойцы, потом в результате штурма все-таки пала и была разрушена. Замковые укрепления, многократно менявшие имя и конфигурацию, перестраивал едва ли не каждый, кто становился их хозяином, – теперь в крепости Баба Вида (по преданию, Видой звали дочь древнего короля, сначала юную красавицу, потом, увы, старуху) два кольца стен и четыре башни.
Видинский край считается самым нищим в Болгарии. Впрочем, он ненамного беднее окрестных районов. После крушения социализма и коллапса пусть кое-как, но работавшей плановой экономики привычные непритязательные торговые партнеры и смежники порастерялись, многие предприятия позакрывались, а их рабочие и служащие потянулись за лучшей долей в столицы и за границы. Города Придунавья несколько обезлюдели и никак не восстановят прежние демографические показатели. Это главная причина жалоб местных жителей: Европейский союз в Болгарию пришел, а денег и счастья в каждую семью не принес…
Михалаки Георгиев. Фото 1892 года.
Гений Видина связан с фигурой капитана Атанаса Узунова, который в 1885 году командовал обороной города в войне против братьев-сербов. Когда Узунову, герою Русско-турецкой войны, поступило предложение капитулировать, он ответил неприятелю, герою сербско-турецкой войны генералу Милойко Лешанину, так: “В Петербургской военно-инженерной академии меня учили брать крепости, а не сдавать их”. И не сдал. Отдельное мужество при обороне Видина проявил русский мичман Владимир Луцкий, командир корабля “Голубчик”: храбрый моряк дважды смог хитростью доставить в осажденную крепость оружие и продовольствие. Капитан Узунов, свидетельствуют историки, в знак признательности снял со своего мундира орден “За храбрость” и отдал мичману. В России Луцкого, отказавшегося покинуть болгарскую армию после разрыва отношений Софии с Петербургом, ждала не награда, а ссылка. Генерала Лешанина после сербско-болгарской войны назначили в Белграде начальником Генерального штаба, а майора Узунова расстреляли как главаря Русенского мятежа. Но потом родина извинилась: офицерское звание присвоили селу Майор-Узунову.
У Видина есть еще один, правда, теперь почти что позабытый славный сын – родившийся и выросший в этом городе реалист Михалаки Георгиев, отличившийся не только как автор сборников остросоциальной прозы, но и в качестве составителя первого болгарского учебника по ботанике. На мой вкус, Георгиев, написавший немного и не создавший великого национального романа, едва ли не самый убедительный прозаик первого полувека независимости Болгарии. До того как заняться литературными опытами, он окончил земледельческо-индустриальное училище в Богемии и перепробовал полдюжины разнообразных занятий, был и видинским таможенником, и учителем, и дипломатом в Белграде и Вене. Георгиев-писатель интересен как честный и горестный критик общественных нравов. Motto его творчества сводится вот к этой беспощадной цитате: “Если такова жизнь свободного народа, если все прежние муки обернулись таким чудовищем, то ни к чему свобода!.. Розы сажали – взошли тернии!” Главная повесть Георгиева – о тяжелой доле хромого дедушки Колю, облапошенного хищным сельским старостой и верткими столичными адвокатами, – называется “Мелом и углем”, и вот так же скупо, в контрастных зарисовках, выполнена. Какие уж там дунайские красоты – скрупулезное исследование социального зла, как верно сказано критиком, “реализм под микроскопом”, никакого зачарованного романтизма. Георгиев и в жизни был прагматичен: параллельно с размышлениями о розах и терниях преуспел в организации первой всенародной болгарской лотереи, его подпись стоит на каждом из трехсот тысяч билетов государственного займа.
Лаконичностью и пристрастием к точным деталям болгарин Михалаки Георгиев напоминает мне русского Всеволода Гаршина, впечатлительного дворянина в -надцатом колене, с третьего курса петербургского Горного института отправившегося добровольцем на победоносную войну с басурманами. В мужицком строю форсировав Дунай, Гаршин храбро воевал, получил ранение в ногу, был эвакуирован в тыл и представлен к званию офицера. Он написал яркий цикл рассказов о болгарской кампании – без всякого освободительного пафоса, про солдатские мозоли, кровь и пот. Литературоведы считают, что смысл прозы Гаршина – в поисках спасения от мук совести, называют его военные рассказы исповедью кающегося аристократа (“Все они шли на смерть спокойные и свободные от ответственности”, – писал он в “Воспоминаниях рядового Иванова”). Если так, то выхода из драмы бытия Гаршин не нашел ни в войне, ни в мире: через десять лет после возвращения из-за Дуная писатель, сызмальства страдавший психическими расстройствами (чему виной, как полагают, слишком раннее умственное развитие), бросился в лестничный пролет. Как и лягушка-путешественница из его сказки, Гаршин не удержался в воздухе; пессимизмом проникнуто все его творчество.
