Александр Гордон - Диалоги (июль 2003 г.)
А.Г. Поздравляем вас с ним искренне.
Л.Ш. Можем сейчас посмотреть, я, по-моему, приносил эту картинку сюда.
А.Г. Если будет такая возможность. Но давайте мы сейчас не будем обращать внимания на картинки, они будут нас сопровождать, тем более что мне говорят, что она была на заднике. Вот эта картинка?
Л.Ш. Да.
А.Г. Потрясающе.
Л.Ш. Только у вас немножко ракурс не тот.
А.Г. Но Лев Николаевич, насколько я понял, воспользовался фонографом именно для диктовки?
Л.Ш. Да, для диктовки писем, но не только. Если уж человек гениальный, то он гениален во многом. Толстой использовал фонограф и для диктовки художественных произведений. Это только начало было, а он уже увидел средства, которыми можно сохранять и передавать художественную информацию. Он прочитал отрывок из Гюго – он сам перевёл отрывок из «Гражданской войны» Гюго, и там есть один очень трогательный эпизод, когда мальчик пытается спасти своего отца. И Лев Толстой читает этот эпизод, очень сам взволнован, там чувствуется это. Он даже хотел разыграть сказку для внуков и записал одну сказку про волка и мальчика. Так что это он тоже попробовал. И когда я, наконец, добрался до так называемого «Альбома Эдисона»… Это был представитель Эдисона, однофамилец нашего поэта, Юрий Блок, он собирал впечатления людей, которых записывал. Там одна из записей – Толстого, где он говорит, что фонографу принадлежит большое будущее. Но ведь долгое время считалось, что всего несколько записей Толстого сохранилось.
А.Г. Я был убеждён, что две…
Л.Ш. Да, да. И я, наконец, понял, откуда это шло. Значит, Толстой получил фонограф, начал диктовки, но потом – как пишет его секретарь – счёл более удобным диктовать секретарю. То есть Гусев это как-то подчёркивал, и он немножко, по-моему, ревновал к фонографу. И вот с лёгкой руки Гусева эта фраза, что «Толстой потом счёл более удобным», пошла по многим книгам и повторялась не раз. И дальше Гусев пишет: «Сохранилось несколько записей Толстого». Сколько несколько? Потом фонограф куда-то перевезли, валики оказались в другом месте. К счастью, это хорошо получилось, потому что их никто не трогал. Фонограф жил в Ясной Поляне, а валики перевезли в государственный музей, в Москву, и они там в фонде спокойно лежали.
И когда понадобилась точная цифра, я позвонил и говорю: сколько у вас записей? Они говорят – 19. Странно было как-то, что так много. Но это очень длинная история, давайте об этом в следующий раз. В общем, выяснилось, что их гораздо больше, и что они не только в Ясной Поляне, и не только в Москве, они есть в Ленинграде. Совсем уже последняя находка была сделана в Америке, причём валик этот уже не раз считался погибшим, уже не раз писалось, что он погиб во время пожара. Но, выясняя все оттенки истории, я туда писал раз, два, три, мне ответили – погиб. И вдруг получаю письмо из архива Эдисона, что, «разбирая неопознанные валики, мы наткнулись на валик, который сохранился в вещах одного из менеджеров». Он вопреки правилам этот валик унёс домой, оказывается, и когда весь архив погиб во время пожара, этот валик остался.
А.Г. И что на нём?
Л.Ш. Там очень интересная запись Толстого на английском языке. Он говорит о социальной несправедливости, так она и озаглавлена. Там говорится о том, что мы сытые, богатые, довольные, едим, и наше благополучие охраняет жандарм. Обычная для Толстого, очень характерная, такая взволнованная речь.
А.Г. Но на английском языке?
Л.Ш. Но на английском языке. К сожалению, она не очень хороша до сих пор, так сказать. Мы её немножко подреставрировали, но ещё не ахти. Но на английском есть хорошие записи, получше, сделанные на пластинке. Ведь Толстой был настолько популярен, что фирма «Граммофон» поняла, что на этом можно заработать. Они хорошо заработали, они записали короткие изречения Толстого на русском языке, на английском, на французском, на немецком и издали эти пластинки. Они имели огромное распространение в России в то время. А тут Толстой умирает. Пластинки стоили очень дорого, но желание их услышать было настолько велико, что эти пластинки демонстрировались в кинотеатре «Вулкан» на Таганке – то есть сеансы были, первые сеансы звукозаписи в России. Вот что такое Толстой был тогда. Сейчас нет в мире, наверное, такого авторитетного человека, каким был Толстой в 9–10-ом году.
А.Г. Как-то один мой приятель пошутил, что если бы у Достоевского был доступ к фонографу, он бы не женился второй раз.
Л.Ш. Может быть, может быть. То есть для писателя прежде всего – это работа.
А.Г. Конечно. Особенно, если вспомнить обстоятельства знакомства с женой.
Л.Ш. Да, да, я понял.
А.Г. Смешно. Кто был следующим великим, который отметился на валике? Кстати, прежде чем вы ответите – ведь технология записи на восковом валике подразумевает, по крайней мере, нечто уж очень хрупкое, подверженное температурным влияниям. А каким образом вообще это всё сохранилось, вот вопрос?
Л.Ш. Да, жалко, что я не принёс валик. Валик – это что-то вроде стакана, бывает подлиннее, Толстой записывал такие большие валики, длинные, самые лучшие, а в обиходе были более короткие, с другой скоростью. Здесь была большая скорость, лучшее качество. Стандартные были вот такие.
Действительно, поскольку восковая масса… Хотя это была особая масса, это не просто воск, они просто назывались так, а это был секрет каждой фирмы по отдельности. И я до сих пор не понимаю, как изобрели такой состав и такую технологию, что валики могли тиражироваться. Я не могу понять до сих пор, как же это делалось, как вынуть его, если на нём бороздки? Конечно, они очень плохо сохранялись, они не только могли разбиться, но они быстро стирались. И долгое время это рассматривалось, в общем, скорее как аттракцион, как шутка для домашнего употребления.
А.Г. Игрушка.
Л.Ш. Записывали лай собаки, крики детей. Я однажды встретил валик, на котором какой-то, наверное, отставник, записывал команды. Понимаете, на пенсии, ему больше делать нечего. И вот: «Направо! В ряды вставай!» Потом их очень быстро оценили фольклористы. И ещё в конце 19-го века стали записывать. Причём во всём мире. Была когда-то огромная коллекция в Берлинском фонограммархиве. У Германии были колонии, и немцы с их пунктуальностью записывали песни какие-то, заклинания – во многих странах. В России довольно скоро тоже стали делать фольклорные записи. Не буду врать, кто из первых сказительниц был записан, но это ещё в конце 19-го века было сделано.
Из писателей достоверно мы знаем, это уже 9–10-й год, это Куприн, Брюсов, Бунин, Зайцев, и актёры – Яблочкина, молодая ещё Комиссаржевская была записана, но запись неизвестно где. Такая легенда есть, что была запись Комиссаржевской. Но не знаю. Вот это первые литературные записи.
А.Г. При каких обстоятельствах Иван Александрович Бунин отметился на фонографе?
Л.Ш. Это была инициатива Общества деятелей периодической печати. То есть что-то вроде Литфонда, который такое мудрое решение принял – записывать голоса писателей. И тоже с коммерческой точки зрения. И одним из первых записали Толстого, помимо Эдисона. Эдисон его записывал, а это уже российское общество «Граммофон». И тоже в числе первых записали Бунина, хотели записать Горького, он отказался. И потом отказывался не раз.
А.Г. А чем это объяснить?
Л.Ш. Не знаю, не знаю, он же был замечательный рассказчик, замечательный. И его устные рассказы прелестны. Много мемуаров на эту тему есть, и даже кто-то пытается передать, как это было. Я не пойму, не могу понять, не знаю. Записи Горького есть, но это уже речи его. Однажды он очень интересно использовал запись. Его не пустили на международный конгресс в Амстердаме. То есть он сам не поехал, потому что там в числе делегатов был кто-то неугодный, его не пустили, ах так – он тоже не едет. Но он произнёс речь техническим способом – в Москве записали, там продемонстрировали. Но разговоров его нет.
А Бунина записали в ряду этих писателей, причём Бунин уже был настолько популярен, что ему сделали две пластинки. Толстому сделали 5, Бунину – 2, а остальным по одной. Это, кстати, тоже для меня была загадка, как и для многих – у Толстого было очень много пластинок, потому что у него была такая большая популярность. Остальных было меньше, и популярность других была меньше. Ну, Зайцева кто тогда знал – или Фелишева, тем более…
А.Г. Всё-таки Брюсов, вы называли.
Л.Ш. Брюсов, да, Брюсов был моден. И Бунин был уже известен, хотя не так моден, как Брюсов. И одну пластинку с очень большим трудом нашёл Андроников – чемпион литературного поиска. И то не сам, а он по радио объявил, что выходит антология голосов писателей и нет Бунина. И ему тут же позвонила одна пожилая дама с Арбата и сказала, он у неё есть. И так появилась первая пластинка Бунина. Вторую никак Андроников найти не мог. И я грешным делом думал, что, может быть, её в тираже и не было, хотя она в каталоге значится. Но столько лет все искали, нету, ну, нету. Нет.
