Сергей Бернатосян - Воровство и обман в науке
Другой современник Линнея, бессменный секретарь Парижской Академии наук Бернар Фонтенель строил свои взаимоотношения с научными противниками по той же "интеллектуальной" схеме, не опускаясь до "кухонных разборок", что куда больше расшатывало их позиции и надежнее выбивало почву из-под ног. Наверное, поэтому в 1751 году на одном из заседаний академии Фонтенель во всеуслышание объявил, что у него нет ни одного "врага" в науке. И, выждав мгновение, не без гордости, но тоже с чисто линнеевским остроумием добавил: "Да, ни одного. Я всех их пережил".
Вот какая бесценная черта — умение ладить с коллегами и умение "по-ученому", т. е. умно, мстить тем из них, кто во имя блестящей карьеры или близкой славы способен предать единомышленников и былые идеалы. Это умение иногда "решало" не только судьбы самих исследователей, но и их открытий. Противопоставляя неприкрытой злобе тонкую иронию, такие мыслители "удерживали пар под колпаком" и значительно способствовали поступательному движению прогрессивных взглядов и идей.
За измену передовой науке и самому себе пришлось здорово поплатиться не ускользнувшему от внимания Линнея и российскому естествоиспытателю Иоганну Сигезбеку. Поначалу деятельность Сигизбека отличали направленный в будущее исследовательский поиск и кипучая энергия. По его инициативе с разных континентов были собраны почти все виды растений и организован Петербургский медицинский сад (ныне Ботанический институт РАН). За эти "старательские" работы Линнеем в честь этого ученого редкое сложноцветное растение было названо "сигезбекия восточная". Однако со временем Сигезбека словно сглазили. Он сменил свои розовые очки на темные и стал раздражать всех и в особенности Линнея своим явно консервативным подходом к вопросам естествознания. Дело дошло до такого обострения отношений, что они переросли в напряженный драматический конфликт. И вот однажды Сигезбек получил загадочный пакет с надписью "Cuculus ingratur" ("Кукушка неблагодарная"). Заинтересовавшись необычным названием находящихся в пакете семян, Сигезбек посеял их и вырастил — что бы вы думали?., сигезбекию восточную! Ну, кто еще кроме Линнея, мог такое придумать!
Карл Линней вообще обожал сводить счеты с попавшими к нему в немилость исследователями при помощи иронии. Любитель все раскладывать по полочкам, систематизировать и классифицировать, неистощимый на фантазию Линней забавы ради однажды составил "офицерский корпус флоры", в котором по значимости сделанных в ботанической науке открытий разместил знакомых ему исследователей. Высший чин генерал-фельдмаршала Линней присудил, конечно, самому себе. А вот Сигезбек, несмотря на былые заслуги, не попал даже в прапорщики. Слишком, видно, задело Линнея предательство Сигезбека, ответившего на благожелательное к нему расположение черной неблагодарностью. Вместе с тем к ряду своих научных противников Линней, если они того заслуживали, относился с большим уважением и даже почтением. Так, своему самому непримиримому оппоненту, французу Б.Жюсье он без раздумий щедро пожаловал чин генерал-майора.
ЕДКИЕ ПРОЗВИЩАЕсли Линней находил выход своим отрицательным эмоциям в том, что награждал именами своих научных противников соответствующие их облику растения (всего знаменитый ботаник описал и дал название полутора тысячам видов растений), то другой естествоиспытатель Александр Гумбольдт "клеймил" своих научных оппонентов, присваивая им довольно едкие прозвища. Так, Гумбольдт очень долго никак не мог найти общего языка с французской школой химиков, и их ожесточенные диспуты принимали настолько крутой оборот, что выброс негативной энергетики чуть ли не укладывал спорщиков в постель. Стороны абсолютно не желали выслушивать доводы друг друга и при общении только еще больше распалялись. Какой же нашел выход из создавшегося положения/ Гумбольдт? Прозвав знаменитого химика и физика Ж.Гей-Люссака за его въедливость и назойливость "поташом", он стал пользоваться остроумно придуманным прозвищем и в научной полемике. Тенара Гумбольдт за банальные и "безвкусные" выступления/ очень точно окрестил "содой". "Сода" и "Поташ" составляли удачную пару как для совместной работы, так и для насмешек.
Известного химика К.-Л.Бертолле Гумбольдт прозвал "аммиаком", но вовсе не потому, что тот определил химический состав этого вещества.
Бертолле с легкой руки Гумбольдта был окрещен таким образом из-за бесцеремонного и фамильярного обращения (с "запашком") с теми учеными, которые не желали разделять его взглядов. Помимо того Бертолле был болезненно честолюбив, мстителен и любил побравировать своей приближенностью к императорскому трону. Наполеон весьма покровительствовал ему. Бертолле был одержим целью во что бы то ни стало сделать карьеру. И это ему удалось: его, наконец, назначили министром. Но как только состоялось долгожданное назначение, в ученых кругах Гумбольдтом была запущена следующая "заупокойная" шутка. Говорили, что, когда Бертолле уйдет в мир иной, его надгробную плиту будет целесообразным сопроводить такой эпитафией: "Здесь покоится крупный химик. Это единственное место, которого он не добивался". Понятно, что боясь попасть на язык Гумбольдта, многие стали держать свой собственный язык в узде и уже не лезли на рожон при обсуждении "горячих" проблем химической науки.
Пораженчество науки перед властолюбцами
Несмотря на эту положительную сторону мести "по-ученому", она как таковая все-таки была в истории науки явлением губительным, поскольку неуемная зависть к чужим оригинальным работам, процветающий вандализм и необъективность научных оценок способствовали насильственному вытеснению из ученой среды самых талантливых исследователей. Особенно, если им "везло" на конфликты с карьеристами. Не угодив в прошлом какому-нибудь "авторитету", стремящемуся к исключительному положению в иерархической структуре власти, они в последующем были обречены отвечать за проявленную некогда дерзость втройне. Ведь мстительный и злопамятный исследователь очень опасен для науки, тем более, если он еще и обладает при этом значительной административной властью. Быстро войдя в ее вкус и убедившись на практике в своих неограниченных возможностях влиять на судьбу любого ученого, на деятельность любого научного учреждения, на развитие науки в целом, такие горе-администраторы с легкостью расправлялись с неугодными коллегами на всем протяжении истории, то по "щучьему" велению изменяя курс движения научной мысли, то без повода закрывая наиболее перспективные темы. Сколько таких "наукоуправителей" нанесли вреда науке, даже трудно сказать. И еще труднее назвать масштабы нанесенного ими ей ущерба, если всего лишь один "крепко стоящий" академик или министр просвещения, пользуясь неограниченными полномочиями, мог натворить столько бед и умертвить столько ценных идей, попутно расправившись и с их авторами, что потом целому поколению ученых с трудом удавалось восстановить былой статус-кво и вернуть в прогрессивное русло научную и изобретательскую мысль.
Более всех "отоспался" на науке незабвенный "народный" академик Трофим Лысенко, задумавший переделать природу "по образу и духу своему". Подозрительными путями прорвавшийся в самые "верха" и получивший благословение сталинского руководства на перекраивание фундаментальных законов естествознания, Лысенко на основе выдвинутой им ошибочной концепции стал с методической последовательностью наносить мощные удары по передовым рубежам советской биологии, последствия которых до сих пор заявляют о себе "во весь голос". Но этого ему показалось мало. Одержимый идеей повернуть реки вспять, этот случайно оказавшийся в большой науке никчемный человек стал еще и свирепо уничтожать ее лучшие кадры.
С его "тяжелой" руки сначала были необоснованно отстранены, а затем и попросту морально и физически уничтожены такие талантливые исследователи, как Н.К. Кольцов, Н.И. Вавилов, С.С. Четвериков, Г.А. Надсон, Г.А. Левитский… Список можно продолжать до бесконечности. "Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся!" — это вырвавшееся из самого нутра восклицание Вавилова в полной мере можно переадресовать любому из сталино-лысенковских жертв. По его милости эти современные "джордано бруны" не единожды стояли перед выбором — смерть или отречение от собственных убеждений, но в отличие от "сдавшегося" Г. Галилея до последних минут жизни сохраняли верность себе и науке.
"Лысенковщина" оказалась на редкость живучей. Набравшая силы в период мрачного сталинского произвола она продолжала душить интеллект и в период "веселой" хрущевской оттепели, глумилась над "диссидентами" в застойные брежневские времена и продолжает каркать из-за угла при нынешнем расширенном воспроизводстве научного бесплодия! Характеризуя весь этот беспощадный террор, при котором направо и налево летели головы смельчаков и "непримиримых", брались "под стражу" их идеи, мысли и труды, вполне можно говорить о конвейерном процессе сокрушения интеллекта и обесценивания человеческой личности. На откуп отдельных лиц отдавались целые научные дисциплины, им предоставлялось "эксклюзивное" право распоряжаться "людским фондом" на свое усмотрение. Всякий талант, не признающий над собой монопольную власть научных боссов, был автоматически обречен на изгнание из своей профессиональной сферы, а затем и из собственной страны.
