Генрих Френкель - Брамштендте - Йозеф Геббельс (Ростов-на Дону, 2000)
Потом еще погадали насчет того, кто станет преемником Рузвельта, и сошлись на том, что им будет Трумэн, человек гораздо более умеренных взглядов, чем его непримиримый предшественник. После разговора с Гитлером, оставившего обоих собеседников в настроении приподнятого ожидания, Геббельс позвонил в Кюстрин, тому офицеру, который сомневался в его предсказаниях, и сообщил ему о смерти «американской царицы». Эта маленькая победа над очередным оппонентом доставила министру огромное удовольствие; когда он положил трубку, все его лицо сияло от радости.
Действительно, положение гитлеровцев было таким, что они рады были в поисках спасения ухватиться за любую самую тонкую соломинку и вспомнить какие угодно примеры из истории, чтобы подбодрить себя, думая о будущем. Весь день и всю ночь Гитлер, как и Геббельс, пребывал в состоянии радостного ожидания, которое, однако, улетучилось на следующий день. Враждебность западных держав ничуть не уменьшилась, и война продолжалась, уже без Рузвельта. К вечеру настроение Геббельса совсем упало. «Судьба вновь показала нам свой мрачный оскал, оставив нас в дураках!» — сказал он.
Спустя несколько дней, 17 апреля, Геббельс участвовал в просмотре только что законченного фильма «Кольберг» — очередного произведения на тему «Держись во что бы то ни стало!», как их прозвали в народе. Чтобы закончить эту картину, Геббельс до предела ужесточил мероприятия по экономии средств, проводившиеся в рамках «тотальной войны». Фильм рассказывал о мужественном сопротивлении гарнизона крепости Кольберг войскам Наполеона, вторгшимся в Германию. «Господа, — обратился Геббельс к своим сотрудникам после просмотра фильма, — пройдет сто лет, и на экранах будут показывать картины о наших жестоких и страшных временах. Каждый из нас имеет возможность сам выбрать себе роль, которую он будет играть в таком историческом фильме. Если мы будем храбры, то и фильм получится волнующим. Так что, мои господа, от вас самих зависит, чтобы будущая публика не высмеяла и не освистала вас, увидев на экране!»
По свидетельству Земмлера, это было последнее собрание сотрудников министерства. На нем присутствовало всего около пятидесяти человек; министр (как вспоминал Земмлер) покинул зал с бледным лицом и сияющими глазами, а оставшиеся не могли понять, что все это значит и как им себя вести: просто посмеяться — или выругаться от души!
Спустя день жена Земмлера с ребенком покинула Берлин с одним из последних грузовиков министерства, отправлявшимся на юг; он отдал ей свой дневник. Через несколько дней состоялся еще один отъезд. Мать Геббельса, которой было уже восемьдесят лет, до этого все еще жила в Берлине у своей дочери Марии. Ее отъезд откладывали со дня на день, потому что ребенок, родившийся у Марии в январе, был еще очень мал, а потом ее муж был ранен в руку. Настал день, когда задерживаться дольше стало просто невозможно; никакого транспорта не было, и старухе пришлось покидать горящий Берлин пешком, опираясь на руку своей дочери. Так они путешествовали три месяца; раненый Киммих толкал перед собой тачку с пожитками, удерживая ее здоровой рукой; другая рука была у него на перевязи.
19 апреля, накануне дня рождения Гитлера, Геббельс произнес свою последнюю речь по радио. Он попытался внушить слушателям надежду, но его слова невольно звучали как прощание человека, ожидающего скорой смерти рядом со своим фюрером. Вот что он сказал:
«В тот момент войны, когда вся мощь сил ненависти и разрушения, наверное, в последний раз обрушилась на наши фронты с востока, запада, юга и юго-востока, чтобы прорвать их и нанести рейху смертельный удар, я обращаюсь к народу в канун 20 апреля от имени фюрера, как делал это всегда, начиная с 1933 года. Так было и в счастливые, и в несчастные для нас времена; но никогда еще ситуация не была такой острой, и никогда еще немецкий народ не сталкивался с такими опасностями, когда ему приходится напрягаться в последних сверхчеловеческих усилиях, чтобы защитить рейх и спасти свое имущество и саму жизнь.
Сегодня нет нужды произносить ко дню рождения фюрера обычные слова поздравлений и пожеланий счастья. Сегодня нужно сказать более важные вещи от лица тех, кто имеет особые заслуги перед фюрером и перед народом. Я нахожусь рядом с фюрером более двадцати лет, со времени зарождения его движения и принятия власти, и я отдал ему свои лучшие силы. Я делил с ним радости и горести всех незабываемых военных лет, начиная с 1939 года и до сегодняшнего дня, когда судьба подвергает последним, самым суровым испытаниям его самого и его народ, чтобы потом — я в этом уверен! — увенчать его лаврами победителя! Могу сказать, что наше трудное и великое время нашло в фюрере своего единственного достойного представителя. Только ему должны мы быть благодарны за то, что Германия еще жива, а с ней жива и вся западная цивилизация и культура, подвергающаяся сейчас страшной опасности.
Наши враги утверждают, что солдаты фюрера прошли по всем странам Европы как завоеватели; на это мы можем сказать: везде, где бы они ни появлялись, они несли с собой счастье и благополучие, порядок, спокойствие, общественную гармонию, изобилие, работу и достойную жизнь.
Враги говорят, что их войска приходят в эти страны как освободители; но везде, где они оказываются, воцаряются бедность и страдания, разорение, хаос и разруха, безработица, голод и болезни, и провозглашенная свобода оборачивается жалким прозябанием, подобным жизни отсталых племен в глубинах Африки, где не знают, что такое жизнь, достойная человека.
Мы должны рассеять этот туман лжи, которым евреи, большевики и плутократы прикрывают разрушение мира, и противопоставить ему ясную программу строительства счастливой жизни для народов Европы. Только один человек со своей крепкой и несгибаемой волей способен противостоять этой противоестественной коалиции врагов, являющихся лакеями мировых заговорщиков. Теперь Европа стоит перед выбором; она может оказаться на стороне сил анархии и разрушения и навлечь на себя бесчисленные бедствия. Времени больше нет; европейцы должны решить свою судьбу. Дело идет о жизни и смерти!»
Да, европейцы решали свою судьбу; но существовал еще один, более злободневный вопрос: когда русские армии закончат окружение Берлина и перекроют последние магистрали, идущие из столицы? Те, кто хотел уехать из Берлина, уже не могли больше медлить. Геринг покинул бункер, довольно сухо попрощавшись с его обитателями, и, не мешкая, направился в Оберзальцберг. Гиммлер уехал в санаторий «Хоэнлихен»; Риббентроп скрылся где-то на севере. Никого из них Гитлер уже больше не увидел.
Геббельс не тратил времени на прощальные церемонии. Он и его люди (из которых дезертировали лишь немногие) продолжали работать, несмотря на то, что к ночным бомбежкам добавились ежедневные артиллерийские обстрелы. Иногда появлялся Шпеер, занятый заботами о том, что нужно будет сделать после катастрофы, как помочь немцам и спасти то, что еще можно спасти. Он саботировал приказы Гитлера и Геббельса о всеобщем уничтожении, имея для этого сильного помощника в лице Карла Кауфманна, гауляйтера Гамбурга. Эти два человека спасли Германию от голода, грозившего ей в случае осуществления всех планов Гитлера.
21 апреля Гитлер отдал приказ о массированной атаке русских позиций, который так и не был выполнен.
22 апреля фюрер позвонил фон Цорну и, ругаясь от бешенства, пытался добиться у него ответа, почему не исполняются его приказы. В это время весь правительственный квартал уже представлял собой одни сплошные руины, но в бесчисленных бомбоубежищах и бункерах, находившихся под министерствами и во дворах, еще продолжали работать (или пытались это делать) чиновники госаппарата. В один из последних дней осады Геббельс и Науманн стояли у окна развалины, оставшейся от их министерства. «То, что мы здесь пережили, — сказал Геббельс, — это величайшая драма в истории; такой не бывало ни в этом столетии, ни в предыдущих, со времен Голгофы!» Эта прочувствованная фраза прозвучала на фоне грохота разрывов, напоминавших о том, что так оно все и есть и что Божья кара уже не за горами.
22 апреля Гитлер собрал свой штаб, на заседании которого в последний раз обсуждалось «создавшееся положение». Во время беседы им овладел очередной приступ бешенства; он полностью потерял контроль над собой и никак не мог успокоиться, а собравшиеся сидели вокруг, не говоря ни слова, объятые ужасом. Он проклинал своих злобных врагов, а с ними — и немецкий народ за его подлость и трусость, за его предательство, из-за которого он погибает здесь, под развалинами Берлина. Три часа подряд он бушевал и грозился, не слыша в ответ ни единого возгласа возражения. Потом совершенно внезапно он успокоился, и стало тихо. Это был последний взрыв чувств, во время которого сам Гитлер осознал всю тяжесть своего положения. Геббельс не присутствовал при этой страшной и мерзкой сцене и узнал о ее результатах позже, из сообщения радио, передававшего приказ фюрера: Берлин оборонять до конца; фюрер остается в столице и сделает все, что можно сделать.
