Норбер Кастере - Моя жизнь под землей (воспоминания спелеолога)
Однако я не ограничился одним жанром. Мне захотелось написать приключенческий роман "Terre ardente" ("Пылающая земля") и роман из спортивной жизни "La longue course" ("Длинная дистанция"). Я даже изобразил, конечно в несколько беллетризированной форме, однако основываясь на действительных фактах и научных данных, жизнь летучей мыши.
Позволено ли мне будет сказать, что "Une vie des chouve souris" ("Жизнь летучей мыши") имела известный успех? Во всяком случае, я могу утверждать, что ее оценили дамы, заинтересованные, даже плененные приключениями маленькой мурины[64] Мио. Заставить женщин полюбить летучую мышь! Никогда бы не подумал, что я могу быть до такой степени убедительным!
Будучи исследователем и писателем, я не имел права, я просто не мог не стать также лектором. Никто не заставлял меня заниматься подземными исследованиями и тем более не просил писать о моих открытиях и издавать книги. Но рассказывать перед аудиторией о том, что я повидал под землей, меня начали приглашать очень рано.
Поскольку никто не бывает пророком в своем отечестве, случилось так, что на первое публичное выступление меня пригласили в Лондон, куда я приехал, чтобы навестить мисс Г., молодую специалистку по первобытной истории, которую за год до этого я побудил посетить несколько пиренейских гротов.
С помощью словаря и мисс Г. я составил по-английски сообщение о моем недавнем открытии в пещере Монтеспан, и в тот же вечер в отеле Пикадилли, в штаб-квартире Первобытноисторического общества Восточной Англии, я оказался, как на скамье подсудимых, перед избранной и очень смущавшей меня аудиторией.
Сидя по правую руку от председателя за пюпитром, на котором я лихорадочно раскладывал листки с записью доклада, я слушал, ничего не понимая, довольно длинную преамбулу и переживал все муки страха, задавая себе с ужасом вопрос: как я мог совершить такое безумие и принять предложение сделать доклад по-английски, тогда как я никогда не выступал даже по-французски в своей родной стране?
Председатель продолжал что-то говорить. По-видимому, он спросил о чем-то аудиторию, и мне показалось, что я уловил одобрительный шумок.
Председатель обратился ко мне по-французски. Он сказал, что нет лучшего места для изучения первобытной истории, чем Франция, и поэтому большинство членов ассоциации знают знаменитые гроты Дордони и Пиренеев и более или менее понимают по-французски. Так что, если мне удобнее и легче, я могу говорить на французском языке при условии, что буду говорить медленно и отчетливо.
Это меняло дело, и я сразу освободился из ужасного положения, в которое попал.
Таково было начало нескольких тысяч лекций, с которыми мне пришлось выступать не только во Франции и Англии, куда я неоднократно возвращался, но также в Шотландии, Ирландии, Голландии, Дании, Бельгии, Люксембурге, Швейцарии, Италии, Югославии, Испании, Тунисе, Алжире, Марокко и Соединенных Штатах Америки.
В отношении публичных выступлений нельзя сказать, что трудны только первые шаги. Учиться выступать приходится очень долго, и страх, сохраняющийся в течение очень длительного времени, может вдруг совершенно неожиданно вернуться. Бывает даже так, что лицо, представляющее докладчика (персонаж, которого в одинаковой мере опасается как сам докладчик, так и публика), ставит его в исключительно неловкое положение.
Например, в Нанси, в зале Пуарель, человек, представлявший меня публике, оказался слишком многословным и слишком увлекся похвалами, очень подробно и пространно рассказывая о моих подземных кампаниях и "подвигах".
Все это время я, к сожалению, стоял за кулисами, и после напыщенной заключительной части оратор простер руку в мою сторону. Я вышел, стараясь быть как можно проще и скромнее, и вдруг мой мучитель присвоил мне еще один эпитет, который приберег под конец. Положив руку мне на плечо, как импресарио, представляющий боксера, он вдруг воскликнул: "Вот гигант пещер!" — и удалился.
Оставшись один, я вышел вперед, подавленный и смущенный тем, что мне приходится показываться публике с физическими данными, весьма мало соответствующими тем, которые были обещаны, и жалобным голосом, в знак бессилия разводя руками, сказал:
— Метр шестьдесят шесть!
Взрыв смеха и аплодисментов — мое признание и лаконичный протест против неуместного восхваления сломали лед и спасли положение.
Что касается выступлений, подчас весьма оригинальных, мне хочется рассказать об одном моем выступлении в зале Плейси. Я приехал в Париж, чтобы рассказать о ледяных пещерах, которые открыл и исследовал сначала вместе с женой, а потом с двумя дочерьми. Господин Кисген, очень симпатичный директор и вдохновитель журнала "Connais-sance du Monde" ("Познание мира"), выразил сожаление, что я не привез с собой Мод и Жильберту, поскольку они тоже принимали участие в исследованиях. Я написал им, чтобы они приехали в Париж, но они побоялись оставить младших сестренок одних в Сен-Годенсе и приехали все вчетвером.
Публика была озадачена, увидав на сцене группу из пяти человек, державшихся за руки.
— Нет, дамы и господа, — сказал я, — мы не собираемся делать пирамиду, и мы не умеем выполнять сенсационные прыжки! Но, прежде чем говорить о пещерах, позвольте мне представить вам мою команду, моих помощников. Вот Мод, вот Жильберта, вместе с которыми я открыл и обследовал ледяные пещеры, расположенные на самой большой высоте в мире. А вот Раймонда и Мари, которые идут по их следам, а также по стопам своей матери, которая была великолепным спелеологом.
После этого я отпустил детей, которые ринулись за кулисы. Выход был несколько "театральным", но публика приняла нас с восторгом и большой симпатией.
Формальная сторона представления не единственное испытание на пути лектора. Настоящие испытания начинаются с налаживания контакта с аудиторией, особенно если у лектора есть какой-нибудь действительный или кажущийся ему недостаток. Для меня таким недостатком является мой акцент южанина.
Как только я произношу традиционные слова "мадам" и "месье" где-нибудь в Лилле, Турсе, Эпинале или Бресте, я неизбежно замечаю усмешки на лицах публики первых рядов, и начинается перешептывание.
Везде, как правило, подсмеиваются над южным акцентом, особенно если он ярко выражен и несколько тяжеловесен. Но я на опыте узнал, что часто улыбки, расцветавшие при моих первых словах, выражали не столь насмешку и желание поддразнить, сколько удовольствие от теплого, чеканящего слово голоса, вызывающего представление о голубом небе и жарком солнце юга.
Однажды в Бельфоре одна дама, желая доказать свою проницательность и основываясь на моем акценте, сказала мне:
— Вы, конечно, баск?
— Нет, мадам.
— Из Бэарна?
— Нет, мадам.
— В таком случае каталонец?
— Никак нет, мадам. Я гасконец.
— Как, значит, вы гасконец! Почему же вы сразу этого не сказали?
— О мадам, ведь хвастаться нехорошо!
Кроме того, мой южный акцент оказывал мне хорошую услугу, когда мне приходилось говорить по-французски с иностранцами, и, например, в Белграде, Амстердаме или Сан-Франциско я не раз слышал, что говорю более отчетливо и меня легче понимать, чем лекторов-парижан.
Заговорив об иностранцах, я приведу здесь один разговор, поистине необычайный по своей лаконичности, который произошел у меня с одной американкой перед самым началом лекции в Чикаго. Эта дама подошла ко мне просто из желания заговорить со мной.
— А у меня во Франции есть двоюродный брат, — сказала она. — Он священник.
— Он живет в Пиренеях?
— Да, в маленьком пиренейском селении.
— Случайно не в Мае д'Азиль?
— Да, именно в Мае д'Азиль.
— Уж не доктор ли это Бордрей?
— Ну да, это как раз доктор Бордрей! Как вы угадали? Вы с ним знакомы?
— Мадам, во время войны 1914 года я лежал у него в походном госпитале. Он спас мне жизнь. Мир, как видите, весьма тесен.
Разъезжающий лектор — вечный странник, который везде и всюду бывает и которого приглашают выступать как в столицах, так и в скромных районных центрах. Он должен обзавестись тройной броней против всяческих превратностей, неожиданностей и случайностей.
С точки зрения лектора, Пуатье — очень хороший город, в котором я много раз выступал с успехом. Однажды приезжаю доверчиво и совершенно спокойно и вдруг оказываюсь перед чрезвычайно немногочисленной, почти пустой аудиторией. Мне объясняют, что в этот же вечер дают бал драгуны, а это — событие года, которого ждут, на которое все в Пуатье стремятся попасть.
В другой раз, приехав в Лезиньян в департаменте Од, я застаю местного организатора лекции в полном расстройстве и самом траурном настроении. И есть отчего: одновременно со мной в этот маленький городишко приехал цирк Пиндер.
С обоюдного согласия мы решаем просто отменить мою лекцию, ибо я не чувствую себя в силах конкурировать со львами, акробатами и другими цирковыми аттракционами.
