Наум Халемский - Форварды покидают поле
— У них, я считаю, одно преимущество, — заметил Санька, — они все в бутсах.
Я взглянул на свои босые ноги, и мне стало не по себе. Где уж мечтать о бутсах, если простых ботинок не на что купить! Играл я обычно босиком, но, учитывая серьезность предстоящей встречи, Федя дал мне свои старые ботинки. Они были очень велики и к тому же нуждались в капитальном ремонте. Бутсы стали моей навязчивой идеей. Я видел их во сне, подолгу простаивал у витрины спортивного магазина, рассматривал белые, чуть голубоватые бутсы. Даже Точильщик играл в австрийских ботинках, привезенных отцом с гражданской войны. В этом таилось и Степкино преимущество — некоторые игроки побаивались его, хотя вел он себя на поле очень деликатно. Тем не менее он, без всякого злого умысла и намерения, мог отдавить кому угодно пальцы железными подковками.
На Собачьей тропе уже было полно болельщиков. Непонятно, по какому телефону узнают они об игре? Зрители сплошной стеной окружили окопанное узкой канавкой поле, на котором с обеих сторон стояло по две штанги без верхних перекладин, что нередко приводило к острым конфликтам, а то и дракам. На этом пустыре играли десятки уличных команд. Не раз сооружались настоящие ворота, но зимой верхние перекладины растаскивали на топливо. На поле давно стерлись линии штрафной площадки, лицевые линии, в центре выросла густая трава.
Гарибальдийцы уже начали разминку. Все они были в оранжевых майках и черных трусах, в белых с синей каймой гетрах и настоящих бутсах, а голкипер[3] даже носил нарукавники и щитки на коленях, напоминая рыцаря, стоящего у входа в Исторический музей. Черноярцы собрались под акацией на высотке, где команды оставляли одежду под охраной малышей. Я чувствовал себя неловко в старых линялых трусах. Обычно играли в штанах, но сегодня на поле были настоящие спортсмены, в форме. Рассматривая мою нижнюю сорочку и старые трусы, Федя в отчаянии махнул рукой и сказал:
— Ну и шайка-лейка! Придется играть без маек.
Керзон не на шутку испугался и стал просить капитана разрешить ему играть в свитере. Рядом с крепкими, мускулистыми ребятами тощий и непомерно долговязый вратарь выглядел карикатурно.
Когда команды вышли на поле, солнце уже спустилось до крыши больницы. Игру с центра начали гарибальдийцы. Я сразу же забыл обо всем на свете и бросился па левого крайнего, но он мгновенно передал мяч своему центру форвардов. У того завязался поединок с нашим беком[4] Славкой Коржом. В конце концов Славка вышел победителем: ему удалось сорвать первую атаку в сторону наших ворот, и даже я, презиравший Коржа, испытывавший мстительную радость, когда его постигали неудачи, теперь восхищался напористостью, с которой, он пошел на форварда. Наша взаимная ненависть зародилась давным-давно. Семейство Коржей жило в шикарном собственном доме и владело писчебумажным магазином. Карманные деньги Славки — младшего отпрыска коммерческого рода — равнялись бюджету всей нашей семьи. Это не мешало Коржу отличаться скупостью Гобсека. Славка был выше меня на полголовы и внешне производил впечатление гиревика. Он не переставал бахвалиться своей силой и непобедимостью среди ребят нашего возраста, пока случай не столкнул его со мной. Совершенно неожиданно для всех и для себя самого я не только не сдрейфил, а сразу же ошеломил противника жестоким ударом. Корж взвыл и, закрыв лицо руками, убежал прочь. С тех пор он слегка косил правым глазом, за что был прозван Косым, и настолько привык к прозвищу, что даже не откликался, когда его звали по имени. Наша взаимная ненависть все возрастала. Нередко повторялись поединки, и мне, по правде говоря, доставалось. Но Славкино могущество было подорвано. Не раз пытался он помириться со мной, но я не хотел его дружбы. Даже когда Славка вдруг раскошелился и купил для команды настоящий мяч с камерой и покрышкой, вызвав общий восторг, мы со Степкой остались равнодушными.
Между тем игра продолжалась в довольно бурном темпе. Славка отличался точным и сильным ударом, благодаря чему нам нередко удавались неожиданные прорывы по краям. Вот и сейчас он точно передал мяч Саньке, а сам перебежал на половину поля противника. Санька оттянул на себя все внимание защиты и полузащиты гарибальдийцев и передал мяч свободному Коржу. Тот ловко обвел двух игроков, вышел на штрафную площадку, но так как левая нога у него «костыляла», то есть он мог бить только правой, то вынужден был остановить мяч. Гарибальдийцы успели стенкой закрыть перед ним ворота, но совершенно неожиданно он через головы гарибальдийцев перебросил мне мяч. Я не решился ударить с ходу, боясь промазать, и отпасовал Славке. Все последующее произошло в какое-то неуловимое мгновение. Возвращаясь к центру поля, откуда гарибальдийцы должны были начать игру, и наблюдая, как ребята обнимают и похлопывают Косого по плечу, я испытывал странное чувство радости и неприязни одновременно. Радовало наше преимущество над гарибальдийцами и злил успех Славки. «Никакой нужды не было передавать ему мяч, — казнился я. — Мог и сам пробить по воротам или отдать Степке, ведь он бежал слева от меня. Теперь Косой и вовсе задерет нос». Мной овладела апатия. Я с тупым безразличием наблюдал за попытками соперника овладеть инициативой, пробиться сквозь нашу защиту. Федю им не взять! И действительно, капитан отобрал мяч у центра форвардов «Гарибальдийца» и спокойно отпасовал Коржу. Тот медленно, не обращая внимания на хавбека, следовавшего за ним по пятам, решил повторить однажды удавшуюся комбинацию. Оставил свою зону и Федя, даже хавбек Илья бросился к воротам противника. Но тут Славка вдруг засуетился и потерял мяч, его перехватил юркий хавбек гарибальдийцев и сильным ударом послал на свой левый край. Там им мгновенно овладел низкорослый форвард и, словно камень с горы, стремительно понесся к нашим воротам. Мяч катился, будто прикрепленный резинкой к его ноге. Я с мстительной радостью следил за всем происходящим. «Зазнайки, хотели нам, форвардам, показать, как надо атаковать! Доигрались…» — бормотал я, наблюдая, как Федор и Славка отчаянно пытаются нагнать форварда. Но тот использовал представившуюся возможность. Керзон беспомощно взмахнул руками и упал, а мяч уже трепыхался в сетке, как рыба в бредне. Разъяренный капитан, не зная, на ком выместить злобу, бросился к судье и, не стесняясь в выборе выражений, размахивая кулаками, стал доказывать, будто гол был забит из офсайта. Судья хранил мрачное молчание, спокойно указывая правой рукой на центр поля. На помощь Феде поспешил и Корж, тучи над судьей стали сгущаться, однако скандированные возгласы зрителей «С поля, с поля!» отрезвили капитана. Решительно повернувшись к пришедшему на помощь Коржу, Федя съездил ему по шее, подчеркнув этим свое исключительное право вести переговоры с судьей.
Меня разбирала досада. Зрители с негодованием осуждали наглое поведение черноярцев, их симпатии явно были па стороне гарибальдийцев. А симпатии зрителей — могучая сила! Игра явно не клеилась, и я искренне обрадовался, когда сирена судьи возвестила об окончании первого тайма.
Федя вел себя так, как часто ведут себя виноватые люди: ходил туча тучей и изливал досаду на всех и вся.
— Форварды все «на костылях», хавбеки — кто в лес, кто по дрова. Если и во втором тайме будем так «костылять», унесем мешок голов!
Не знаю, как все остальные, но я старался не слушать капитана — осточертели все эти поучения и попреки. Во мне боролись физическая усталость и душевное возбуждение. Машинально растирал я пальцами стебелек мяты, с наслаждением вдыхал острый ее запах. Деспотизм Марченко, подавляющий наше достоинство, перейдет всякие границы, если все будут вести себя подобно Керзону. Он, как всегда, полон трепетной, рабской услужливости. Протягивая капитану лоснящиеся румяные пончики, он по обыкновению подливает масла в огонь.
— Сеньоры, у меня ведь все поле как на ладони. Вы спросите, кто играет, а кто бегает, как беременная сука. Я вам отвечу ясно, чтоб мне сгореть на медленном огне. Форварды (жест в мою сторону) разжирели, как свиньи. Слово джентльмена — играет один капитан: он в защите, он и в нападении, как поется в одной блатной песне — «Фигаро здесь, Фигаро там». Вовка бегает по полю, будто он на сносях и вот-вот родит двойню. Нет, так наше предприятие долго не продержится. Вовка Радецкий считает себя уже знаменитым Бутусовым. Мячик ему нужно подавать на тарелочке. Его корешок, сеньор Точильщик, тоже не ай-ай-ай.
Ответом было ледяное молчание, но Керзон уже не мог остановиться.
— Нет, хлопцы, лучше сразу тикать с поля, чем так играть. Ей-богу, Вовка, будешь хлопать во втором тайме — мы все тебе морду набьем.
— Ты, нэпманская душа, за всех не расписывайся! — вскипел я.
Капитан примиряюще бросил:
— Хватит вам, играть надо, а не трепать языком.
