Всеволод Багно - На рубеже двух столетий
Жму руку всем вам.
Адрес — два слова: Азербайджан, Кельбаджары, мне.Просьба к Евгению Евгеньевичу написать о Миклашевских[784], о Бонч-Бруевиче[785], о Вересаеве[786]. Как Гиппиусы — Александр и Владимир? Чего еще нового на ваших дорогах?
Да, вот еще — если Евгений Евгеньевич проедет в Москву или просто письменно предложить Бонч-Бруевичу — может быть, он купил бы список переписанных у вас отрывков из моих книг (потом я нашел бы, может быть, время переписать бы свое недавнее или позднейшее и тоже предложить ему, конечно, только при оплате!)[787].
______________________ Публикация Александра Кобринского (Санкт-Петербург)Неопубликованный перевод Николая Гумилева: «Баллада о темной лэди» С. Т. Кольриджа
Далеко не все переводы, выполненные Николаем Гумилевым для издательства «Всемирная литература», в свое время были опубликованы. К их числу относится и «Баллада о темной лэди»[788] Кольриджа. В РГАЛИ в фонде Л. В. Горнунга (ф. 2813, оп. 1, № 48, л. 3–8)[789] хранится рукописная копия, снятая П. Н. Лукницким в издательстве, с его кратким примечанием в конце (л. 8):
«Находится во „ВЛ“.
Карандаш воспроизводит руку М. Л. Лозинского.
Лиловые чернила — текст, напечатанный на пиш. машинке.
П. Л.
16. XII. 24».
На самом деле речь идет о двух стихотворениях Кольриджа, написанных в 1798 году: «Introduction to the Tale of the Dark Lady» и «The Tale of the Dark Lady. A Fragment»; начиная с 1800 года «Вступление к Балладе о темной леди» публикуется отдельно под названием «Love». Перевод этого стихотворения сделан С. Я. Маршаком около 1915 года[790].
Хорошо известен другой перевод Гумилева из Кольриджа, «Поэма о старом моряке». В предисловии к изданию 1919 года Гумилев, в частности, писал: «Поэты Озерной школы <…> выступили на защиту двух близких друг другу требований, — поэтической правды и поэтической полноты <…>. Во имя поэтической полноты они пожелали, чтобы их стихотворения удовлетворяли не только воображению, но и чувству, не только глазу, но и уху. Эти стихотворения видишь и слышишь, им удивляешься и радуешься, точно это уже не стихи, а живые существа, пришедшие разделить твое одиночество»[791]. Как представляется, эти слова можно отнести и к «Балладе о темной лэди».
При публикации текста было решено привести (в примечаниях) и правку М. Л. Лозинского, поскольку, если бы перевод был напечатан в издательстве «Всемирная литература», эта правка, скорее всего, была бы учтена. Пунктуация приведена к современным нормам, кроме отдельных случаев, рассмотренных как авторский знак.
Кольридж ВСТУПЛЕНИЕ К БАЛЛАДЕ О ТЕМНОЙ ЛЭДИ (Любовь)Все мысли, страсти, все мечты,
Что смертными владеют нами,
Посвящены одной любви,
Ее питают пламя.
И часто вспоминаю я,
Как бы счастливый день вчерашний,
Тот час, когда я на горе
Лежал за старой башней.
С вечерними огнями слив
Свой отсвет, месяц крался слева,
И там, любовь моя, была
Со мною Женевьева[792].
Она облокотилась там
На изваянье паладина
И слушала меня, смотря,
Как искрилась долина.
Она так мало знала слез,
Мой свет, восторг мой, Женевьева!
Ей нравилось внимать словам
Печального напева.
Я песню грустную ей пел,
Таких уже не слышно ныне,
И грубая та песня шла
К заброшенной руине.
Смущенно слушала она,
Склоняя долу взор свой дивный,
И ведала, что ей в лицо
Смотрю я безотрывно.
Я пел о Рыцаре тех мест,
Носившем латы красной меди
И ждавшем долгих десять лет
Властительную лэди.
О том, как он страдал, но ах!
Мелодия, звуча устало,
Хоть пел я о чужой любви,
Мою передавала.
Смущенно слушала она,
Склоняя долу взор свой дивный,
Прощая мне, что ей в лицо
Смотрю я беспрерывно.
Когда ж я спел о том, как был
Сведен с ума презреньем Рыцарь,
Как он, скача и день, и ночь,
Не смел остановиться;
Как то в нахмуренных лесах,
То на горах, где вереск тощий,
То возникая посреди
Зеленой, светлой рощи, —
Вставал, смотрел ему в лицо
Прекрасный Ангел горделивый
И знал, что это Злобный Дух
Тот Рыцарь несчастливый!
Как он настиг в лесу воров
И, сам не зная о победе,
От пытки горше смерти спас
Властительную Лэди!
И как, к ногам безумца пав,
Она рыдала в исступленьи,
Старалась искупить свое
Минувшее презренье; —
И как однажды вдруг ему
Вернулась ясность дум былая,
Когда на желтые листы
Упал он, умирая; —
Как он промолвил — но когда
Нежнейшую запел я фразу,
Мой дрогнул голос, замер звук,
Ее смущая сразу!
Все получило силу чар
Над Женевьевою наивной
И музыка, и песня мук,
И этот вечер дивный.
Надежды, ужасы надежд
Неразличимою толпою,
Желанья нежные, давно
Таимые душою!
Она заплакала, смеясь,
От страсти и любви краснея,
И слышал имя я свое,
Как будто был во сне я.
Вздымалась грудь — она пошла,
Свое лицо от взоров пряча,
И вдруг с тревогою в глазах
Ко мне рванулась, плача.
Руками стан мой обвила
И страстно так и так несмело,
Откинув голову назад,
В мое лицо смотрела.
Была ль то страсть, иль был то страх,
Или стыдливое искусство,
Но дрожь ее мог уловить[793]
Не взор, а только чувство[794].
Я успокоил дикий страх
И стыд смирил, терзавший деву[795],
И так и добыл я мою[796]
Невесту Женевьеву[797].
* * *
И я теперь опять пою
Балладу страсти и печали:
О, Женевьева! Слышишь звон,
То струны прозвучали.
Когда я пел о том, как был
Сведен с ума презреньем Рыцарь,
Как он, скача и день, и ночь,
Не смел остановиться, —
Я обещал тебе рассказ
О горестной мужской[798] победе;
Узнай же, что за горький рок
Достался Темной Лэди.
Под той березою густой,
Развесистой и серебристой
Бежит по скалам ручеек
И все кругом так мшисто.
Там Лэди темная на мху
Сидит одна в тоске суровой,
И слезы сохнут на глазах
И набегают снова.
Три раза бегал юный паж
Близ замка по скалистым склонам,
Пытаясь рыцаря найти,
Что носит шлем с гриффоном.
Уж солнце низко в небесах,
А целый день она томится,
Мгновенья числит и дрожит —
Что с ним могло случиться?
Вот слышен шорох за ручьем,
Качнулась ветвь, рукой задета!
«То он! Любимый Рыцарь мой!
Лорд Фоклэнд, ты ли это?»
Она бросается к нему
В объятья, плача и ликуя,
И гасит на своих[799] щеках
Слезами поцелуи.
* * *
«Из-за тебя меня казнят
Друзья насмешкой ядовитой!
Скрой на груди своей меня
И будь моей защитой!
Я отдала тебе навек,
Мой Генри, что всего дороже,
Дала и сердце и покой,
Я все дала, о Боже!»
И Рыцарь деве говорит,
Он прижимает к сердцу руки:
«Есть девять замков у отца,
Известных всей округе.
Прекраснейший из девяти
Моя любимая получит.
Лишь подожди восхода звезд
И примешь замок лучший:
Лишь подожди, чтоб этот свет
Был скрыт вечернею рукою,
Мы под мерцаньем звезд во тьме
Прокрадемся с тобою!» —
«Во тьме? Во тьме? Нет, не во тьме?
И под мерцаньем звезд? Что это?
О Генри, полдень был, когда
Ты мне давал обеты!
И в полдень пусть ведет меня
От материнской двери милый,
Чтоб дети в белом на пути
Кричали что есть силы!
Чтоб музыканты впереди
Толпились, весело играя,
Чтоб дети в снежно-белом шли,
Вокруг цветы бросая.
Тогда, любовь, и я пройду, —
На черных косах жемчуг дужек —
Средь наших статных молодцов
И розовых подружек».
Вяч. Иванов и Вл. Соловьев
