Лев Кривицкий - Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции
Кстати, Шмальгаузен считал, что «раздвоение» форм могло произойти не посредством мутаций, а на основе длительных модификаций. Ведь если бы одна из форм произошла от другой посредством мутации, она отличалась бы сниженной жизнеспособностью, чего не наблюдается.
Шмальгаузен рассматривает отбор как важнейший регулятор эволюции. В этом заключается творческий вклад отбора в его взаимодействие с борьбой за существование и совершаемой в этой борьбе эволюционной работой. Эта роль отбора не требует специальных доказательств, вымученных неодарвинистской традицией и к тому же несостоятельных. Она доказывается всем, что мы знаем о дикой природе, в которой каждая особь стремится выжить и дать потомство, но это удается только тем, кто достаточно приспособлен и мобилизован, кто вырабатывает наилучшие качества применительно к изменяющимся обстоятельствам, кто совершенствует тем самым свои приспособительные возможности.
«Теория естественного отбора, – пишет Шмальгаузен, – полностью оправдала себя в течение дальнейшего развития биологического знания. Естественный отбор – это регулирующий механизм эволюции, но не ее исходная материальная основа. Ч. Дарвин указал и на эту основу – изменчивость и наследственность. Однако закономерности изменчивости и наследственности, несмотря на огромный эмпирический материал, собранный Дарвином, оставались в то время совершенно неизвестными» (Там же, с 197).
Отбор не является материальной основой эволюции, он лишь регулирует эту основу. Как и неодарвинисты, Шмальгаузен относит к материальной основе эволюции изменчивость и наследственность, но не упоминает о борьбе за существование, т. е. об активности организмов в борьбе за выживание, ведущей к самопреобразованию, что является самой сущностью материальной основы эволюции. В этом заключается и самая сущность дарвинизма. Простая изменчивость и наследственность, регулируемая отбором, является лишь расходным материалом эволюции. Борьба за существование, сопровождающаяся новыми формами биологической работы, есть мобилизационное начало материальной основы эволюции, которое при содействии и регулирующем действии отбора придает изменчивости и наследственности обновленное содержание. Отбор также подводит итоги борьбы и выделяет для продолжения существования в потомстве носителей наиболее конкурентоспособной и работоспособной изменчивости и наследственности.
Касаясь проблем изучения закономерностей наследственности и изменчивости, Шмальгаузен создает настоящий панегирик торжествующему геноцентризму:
«Только текущее столетие пролило свет на эти проблемы. Благодаря блестящим экспериментальным исследованиям мы можем в настоящее время сказать, что в основном механизм изменчивости и наследственности уже вскрыт. Таким образом, в настоящее время хорошо изучена материальная база эволюционного процесса и известен механизм его регуляции. Это – начальные и конечные звенья в элементарном цикле эволюционных преобразований. Роль этих звеньев достаточно ясна и легко поддается количественному учету. Для этого были введены понятия мутационного «давления» (т. е. скорости или частоты возникновения наследственных изменений) и «давления» естественного отбора (т. е. его эффективности в известных условиях). Эти понятия легли в основу генетической теории естественного отбора» (Там же).
Выходит, что основополагающие механизмы эволюции уже известны и ученым больше нечего делать в этой важнейшей области мировоззренчески значимых биологических исследований. Осталось только уточнить некоторые второстепенные детали. Эволюционная морфология на этот праздник торжествующего геноцентризма вовсе и не приглашена, она осталась не у дел, в качестве лишь иллюстрации к «генетической теории отбора».
Но Шмальгаузен не был бы Шмальгаузеном, если бы не понимал, что далеко идущие выводы из фактов популяционной генетики плохо стыкуются с фактами эволюционной морфологии, в развитие которой он внес фундаментальный вклад. И сразу после восхвалений «генетической теории отбора» он заявляет:
«Несмотря на большое значение уже достигнутых результатов, такие исследования не вскрывают всего механизма эволюции и не дают полного объяснения его закономерностей» (Там же).
В этом весь Шмальгаузен! Казалось бы полностью поддержав поспешные выводы о раскрытии механизмов эволюции, оставившие в стороне борьбу за существование и другие проявления активности организмов, он тут же спохватывается и констатирует, что «генетическая теория естественного отбора» при всех своих успехах кое-что прояснила относительно изменчивости и наследственности, но, по существу, не вскрыла ни механизмов эволюции, ни ее глубинных закономерностей. Сам Шмальгаузен гораздо ближе подобрался к объяснению этих механизмов и закономерностей. Но гром фанфар и литавр по поводу открытий геноцентрической теории отбора заглушил его одинокий голос, и только сегодня мы начинаем осознавать всё величие его научного подвига.
В конце книги автор доносит до читателей осевую мысль своего исследования, которая полностью расходится с представлениями об эволюции геноцентрическо-мутационистского неодарвинизма:
«Мы рассматриваем индивидуальную приспособляемость как существенное условие, при котором только и могут сказаться все преимущества высокой активности организма в борьбе за существование. В процессе эволюции меняется и совершенство приспособляемости организмов» (Там же, с. 389).
Предвидя неизбежные при таком подходе обвинения в ламаркизме, которые для полностью доминировавших в то время в теории эволюции сторонников геноцентрической теории отбора означали полную дискредитацию подвергнутых этим обвинениям ученых, Шмальгаузен оправдывается:
«Теория стабилизирующего отбора не является ламаркистской. Она полностью входит в наши современные представления о дарвинизме. Однако она учитывает и нечто новое – создание устойчивого наследственного аппарата как основы для механизма индивидуального развития и для его прогрессивной автономизации» (Там же, с. 410).
Но как ни старался Шмальгаузен подогнать свои представления об эволюции под «современные представления о дарвинизме» вплоть до противоречий самому себе, главные результаты его научного творчества, безусловно развивавшие рациональные моменты ламаркистских исследований, но придавшие им дарвинистское содержание, не вписывались в геноцентрические представления и вскоре были забыты. Настало время вспомнить о них.
29.6 Эволюционная морфология против лысенковщины. Критика ламаркизма, неодарвинизма, мутационизма и ранней генетики
Обладая огромным авторитетом среди биологов, И Шмальгаузен сделался одним из лидеров сопротивления лысенковщине. Критика им «мичуринской» биологии, то есть идеологического и псевдонаучного содержания писаний Лысенко и его приспешников, представляет собой не только образец публицистического, полемического творчества своей эпохи, но и пример защиты и развития новых научных идей путем дискредитации псевдонауки. Это особенно важно и в высшей степени актуально для нашего времени, когда псевдонаука и так называемый «научный» креационизм в потребительском массовом сознании через СМИ активно теснят науку, не получая от нее достаточного отпора.
В 1948 г. большим тиражом был издан учебник И.Шмальгаузена «Проблемы дарвинизма», вобравший в себя содержание всех теоретических наработок ученого в последовательном, системном и предельно ясном изложении. Этот учебник очень быстро и широко распространился в студенческой среде, среди научных работников и преподавателей вузов, став одной из основ биологического образования в СССР. В задавленном агрессивной идеологией обществе учебник предлагал своего рода параллельную идеологию биологического знания, основанную на дарвинизме как истинно научном мировоззрении и связанную со всеми научными открытиями своего времени.
И хотя власть в сталинистской империи поддерживала и поощряла изучение дарвинизма как подтверждения научности и правоты диаматовских взглядов на природу, терпеть сосуществование какой-то параллельной и высококонкурентной научной идеологии, не подверженной руководству и исправлению, она не могла. Власть полностью монополизировала право на идеологию, она сама должна была решать, что истинно и что ложно в науке, а истинным должно было быть признано то, что в данный момент соответствовало воле высшего руководства, казалось ему более соответствующим господствующей идеологии.
Именно поэтому власть поддержала фанатичного и невежественного академика Трофима Лысенко и выдала ему мандат на истину. В «творческом дарвинизме» Лысенко были перемешаны элементы дарвинистской фразеологии, вульгаризованного ламаркизма, диаматовской догматики и ненаучной фантастики, обещавшей сотворение таких же «чудес» в покорении природы и практике сельскохозяйственного производства, каких сталинская индустриализация достигла в покорении человека и практике военно-промышленного производства.