Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера
Таким образом, все это совершенно не соответствует жан-полевским видениям (в «Геспере») «золотого времени», когда «высшее образование единиц не оплачивается ценой одичания масс, миллионер Беттлер [24] исходит из того… что народ мыслит, а мыслители работают, для того чтобы обходиться без илотов». Но Жан-Поля наверняка событие интересует больше, чем цель, революционный процесс больше, чем результат (который у Мейерна, кстати, непрочен: роман кончается трагически — смертью и крушением). Во всяком случае, Жан-Поль заимствует для своего романа важные элементы фабулы со многими несущественными и двумя существенными изменениями: он переносит действие из седой старины в настоящее время и из экзотического «где-то» в Германию. Он усложняет сюжет, всячески запутывает его, делает неправдоподобным (например, сыновья благородного республиканца Диа из романа Мейерна превращаются у Жан-Поля в незаконных сыновей правящего князя). В этом и неумелая выдумка, и желание напряженной фабулой сделать привлекательным изображение внутреннего мира героя. Он хочет уравновесить слабостью то, в чем чрезмерно силен. Естественно, это не удается. Фабула, вместо того чтобы скреплять и развивать бедные действием события внутреннего мира, то отклоняется в сторону, то совсем пропадает; в конце романа он торопливо, как бы с неохотой, ее досказывает — «словно лекцию читает», как критически замечает Отто.
Следовать за ней в романе утомительно, принять ее всерьез трудно, но все же эта тривиальная фабула важна, ибо свидетельствует если не об умении автора, то о его политических взглядах. С нею связаны немногие революционные события, но она и показывает, что невозможно реалистически изобразить революционность в стране, где едва ли есть революционеры. Весь «Геспер» пронизан зарницами революции, однако гроза в нем так и не разражается.
Республиканский клуб, радикальные члены которого потом оказываются княжескими сынами, невольно производит впечатление пародии. Здесь много рассуждают и размышляют о Революции, Республике и Свободе, но скромные поступки, изображенные лишь мимоходом, сводятся к более мелкой — правда, для Германии и более реалистической — задаче: к реформе монархии. Виктор, главный герой (и в конечном счете единственный бюргер среди идеальных персонажей), от начала и до конца романа не способен повлиять на политические события; под занавес он женится на своей Клотильде и закончит жизнь врачом. Речь «Война дворцам» так и не прозвучит, народ, который она должна поднять на борьбу, на сцене не появляется, а все нити политического действия (оно сводится к затяжной интриге с похищением и подменой детей) держит в руках далеко не идеальный лорд: о нем говорится много противоречивого, но проявляется он главным образом как человек холодного расчета, считающий людей лишь средством для достижения своих целей.
Когда Жан-Поль в 1792 году начал подготовительную работу к «Гесперу» (шесть тысяч пятьсот довольно хаотических заметок, тщательно сохраненных, почему они и дошли до нас), он, воодушевленный революцией, намеревался завершить книгу революционной войной и победой. Когда же спустя два года он написал последнюю главу, с его надеждами на революцию в Германии было покончено. Вместо того чтобы дать «Советы о трехдневной лихорадке мировой революции», happy end намекает на возможность «революции сверху».
Таково «великое и государственное действо», но роман нельзя рассматривать, исходя лишь только из него. Это значило бы за довольно шаткой повозкой, на колесах которой все с трудом катится, позабыть о клади.
Судя по первым наброскам, роман предполагалось посвятить «республике любви и дружбы», и коль скоро сила автора во всем величии и блеске раскрывается главным образом в неповторимом изображении человеческих чувств, то роман характеризуют прежде всего последние два ключевых слова. Ни раньше, ни потом нигде чувства не раскрывались с такой языковой мощью и щедростью; подлинным действием романа можно считать душевные движения, душевные переживания или как бы еще ни называть состояние внутреннего мира героя. Виктор, в духовном отношении копия своего создателя, испытывает все чувства, какие дано испытать человеку, радуется смешному, любит, наслаждается дружбой, счастьем, природой, поклоняется возвышенному, но ему же ведомы соблазны чувственности, отчаяние, меланхолия, безнадежность и страх смерти. Эта смена чувств обусловлена характером Виктора в большей степени, чем внешними событиями, о которых автор в самые важные моменты забывает. Тут есть полнота чувств, но недостает силы, чтобы справиться с нею.
Когда Жан-Поль посылает своему другу Эмануэлю последний том, он обратил его внимание на «пламенные главы», которые ему особенно дороги: в них чувствительность достигает своего апогея. Другие его замечания также говорят о том, что он считал роман — в последние годы самокритично — скорее жемчужинами, нанизанными на нитку, чем изображением развития, оно и на самом деле (по сравнению, например с «Вильгельмом Мейстером» или «Титаном») едва заметно. У Виктора нет плана жизни, он не ставит перед собой никакой цели, разве только стать взрослым. Молодой человек, одаренный юношеской пылкостью и остроумием, высоким духом и большой душой, сталкивается с немецкой действительностью, мелкой действительностью мелкого государства Флаксенфинген, — вот и все, к чему сводится «Жизнеописание». Ситуации, в которые он поставлен, те же, в которых находится — или будет находиться — его автор. Ибо наряду с природой, пасторским домом, деревней и провинциальным городом место действия — княжеский двор, с которым Жан-Поль познакомится после «Геспера» и благодаря ему. Воображаемому повествователю, которого зовут Жан-Поль, главу за главой доставляет собака; этот прием — находка, он позволяет выразить условия жизни действительного повествователя: описывая один день, когда пришла собачья почта, он и на самом деле мало знает о следующем дне. Действительная жизнь автора почти та же, что в книге. Переживаемое и описываемое почти сливаются. Вымышленный автор ждет собаку, — действительный — жизнь или же предвосхищает ее своим описанием, создает замену жизни. «Почти все лучшие сцены „Геспера“ никогда не были мною пережиты, и потому я слишком предавался в них лирике и многословию, мне хотелось насладиться воображаемой действительностью», — записал он в 1813 году в тетрадь «Мысли». Но и за двадцать лет до этого, во время работы, он говорит о кульминациях как о своих «любимых блюдах», которые он слишком часто подавал на стол. «Поскольку я в этой первой части заботился только о собственном наслаждении… она придется по вкусу лишь немногим, даже очень немногим».
В этом он, правда, ошибся. Хотя в том же году вышли «Вильгельм Мейстер» Гёте и «Вильям Ловель» Тика, «Геспер» стал самой модной книгой года, а автор сразу прославился. Эта смесь бюргерских добродетелей, сентиментальности, острой общественной критики и революционного духа так точно задела нерв времени, что образованные круги Германии узнали здесь себя — или, вернее, себя такими, какими они видят себя в мечтах. Резонанс, вызванный «Геспером», можно сравнить с резонансом «Вертера». И Жан-Поль, подобно Гёте, никогда не сможет повторить этого успеха: он напишет книги более сильные, но тем не менее такого восхищения уже не вызовет.
Многие соглашаются теперь с мнением Морица, что «Незримая ложа» «еще выше Гёте». Старые и новые друзья в восторге. Поклонники засыпают автора «Геспера» письмами и одолевают визитами. Дамы боготворят его и наперебой приглашают в гости. Глейм анонимно посылает ему шестьдесят талеров и предоставляет почетное место в своем Хальберштадском храме славы. Лафатер заказывает его портрет и просит приехать в Цюрих, сообщает, что его ждет здесь также и Песталоцци. На Гердера роман произвел такое сильное впечатление, что он целыми днями не может работать. Виланд читает роман трижды кряду и говорит, что этот «человек превзошел Гердера и Шиллера», что он обладает «всеобъемлющим кругозором, как Шекспир». Гёте пишет Шиллеру: «Кстати, в настоящее время „Дни собачьей почты“ — то произведение, на которое наша благородная публика изливает свой избыток славословия», а княгиня Ангальт-Цербстская посылает ему в Гоф шелковый кошелек с вышитой надписью: «Великому гению Геспера». Франц Кох, «музыкант, играющий на губной гармонике», выведенный в романе, благодарит за действенную рекламу и печатает на афишах рядом со своим именем имя Жан-Поля. Создатели мод предлагают «сюртуки а-ля Жан-Поль», к табаку в пачках прилагаются его портреты, в продажу под названием «Гесперовский порошок» поступает желудочное снадобье по рецепту, упомянутому в романе. Наконец пришла с трудом добытая слава.
Разумеется, читать «Геспера» и тогда было нелегко, и в словах восторга все же часто слышится упрек, что автор чрезмерно и без нужды мешает насладиться книгой. Каролина Гердер жалуется, что изумительные подробности не сливаются в одно целое и вся эта «тысяча чувств» мешала ей читать. Более «слабая восприимчивость» читателя не берется в расчет, замечает один знакомый из Байройта и советует автору «повесить свои миниатюры на такой высоте, чтобы они были доступны обычному глазу». И когда Фуке в автобиографии восторгается «Геспером», он не забывает упомянуть об очень «утомительных» усилиях, которые понадобились, чтобы «более или менее овладеть ключом к этим магическим воротам».
