Валерий Хайрюзов - Почтовый круг
Для большей убедительности он достал фотографию.
Я мельком взглянул на нее и чуть не рассмеялся. Бывает же такое: на меня смотрела соседка по квартире Ольга. Я часто ходил к Рыжиковым звонить по телефону. Я еще раз взглянул на фотографию, повернул обратной стороной. И надпись, как полагается: «Вадику от Оли».
— Жди, — сказал я. — Если Витим до захода солнца не откроется, то пойдем пролетом до Иркутска.
— Я буду в соседней комнате, — повеселел Вадик и тотчас принес нам полный пакет крупных желтоватых яблок. — Берите, берите, у меня целый ящик.
Вадик ушел, а в комнате остался тонкий, душистый запах, напоминавший об осени, о том, что где-то есть тепло…
Ко мне подошла синоптик и сказала, что в Витиме снегопад прекратился. Я заглянул в соседнюю комнату. За столом сидел пожилой летчик. Повернувшись ко мне серым, задубевшим от морозов лицом, он приветливо произнес:
— Заходи, друг.
— Спасибо, сейчас вылетаем.
Я вышел на улицу и чуть не задохнулся. Холодный, пахнущий сыростью воздух тугой обжигающей пробкой влез в легкие, выбил слезы. Возле аэровокзала меня догнал Вадик. На нем была потертая куртка с меховым капюшоном, совсем как у видавшего виды воздушного волка.
В Витиме, где мы совершили посадку, Вадик неожиданно исчез. Пассажиры уже сидели в самолете, дядя Коля беззлобно ругался у трапа.
— Двигатели стынут, а этот чертушка упорол куда-то!
— Может, он здесь остался, а мы ждем.
Наконец из-под самолета, засыпанный снегом, вынырнул Вадик. В руках он держал две елки: одну огромную, пушистую, другую маленькую, ровненькую, как ежик. Он протянул малютку дяде Коле и, едва разжав замерзшие губы, проговорил:
— Не сердитесь. Вот, возьмите на память.
«Другую ей везет», — догадался я, и мне тоже захотелось сделать что-нибудь для него. Сюрпризы — так уж всем!
В Киренске я позвонил в Иркутск Рыжиковым. К телефону подошла Ольгина бабушка. Слышимость была плохая: бабушка то и дело переспрашивала меня.
— Пусть Ольга встретит самолет, везем елку, — кричал я в трубку. — Да, да, ровненькую, высокую, под самый потолок.
Когда я вернулся в самолет, Вадик нетерпеливо спросил:
— Когда прилетим?
— Не переживай, успеешь.
— Да я боюсь, что ее дома не застану.
В Иркутске перрон был пуст. Пассажиры заторопились к выходу. «Неужели не пришла?» — волновался я, оглядывая привокзальную площадь. И тут вынырнула из зала ожидания, заспешила к нам навстречу… Ольгина бабушка.
Через некоторое время Вадик перевелся в Иркутск, я взял его к себе в экипаж. Ольга частенько летала с нами, по-моему, ее ставили в эти рейсы специально.
Пассажиров сегодня много — целый автобус, они сразу же делятся на два потока: те, кто летит налегке, спешат к входной двери, с чемоданами — идут к переднему багажнику. В салоне становится шумно, перед глазами мелькают дубленки, плащи, куртки. В дубленках и летних куртках летят до Усть-Кута. В основном это вертолетчики и строители Байкало-Амурской магистрали. Вертолетчики синей кучкой располагаются впереди, чуть сзади них в рыжих меховых шапках — пассажиры, летящие до Якутска. Эти ведут себя спокойно, добравшись до кресла, закрывают глаза.
По проходу, тычась в спины людей, мечется толстощекий пассажир, раздраженно выговаривая бортпроводнице:
— Почему вы садите меня вперед? Это места для женщин с детьми. Вот летит женщина в положении. Это ее законное место.
Он подтолкнул вперед молоденькую женщину. Та, пряча глаза, боком села на переднее кресло. Ольга опустила подлокотник, помогла ей пристегнуть ремень.
А толстощекий, пройдя в задний ряд, еще долго возился там, проверяя крепость привязных ремней.
Последним в самолет поднялся Вадик с сопроводительной ведомостью в руках. Ольга начала разносить конфеты. Один, из вертолетчиков, улыбаясь, взял у нее карамельку, а взамен насыпал горсть шоколадных конфет. Ольга смущена; я вижу, как у нее заалели уши, она оглянулась на нас. Вадик, нахмурившись, ушел в пилотскую кабину.
Ольга с подносом двинулась дальше, и толстощекий пассажир, что-то пробормотав про шутки Аэрофлота, сгреб шоколадные конфеты себе. Вертолетчик, приподнявшись, покрутил около виска пальцем. Толстощекий ритмично задвигал челюстью, лицо у него было холодное, как амбарный замок. Сидящая рядом с ним голубоглазая, с ласковым лицом женщина насмешливо покосилась на соседа. На вид ей лет сорок, не больше. Я скользнул взглядом по пассажирке и вдруг почувствовал смутное беспокойство: знакомые глаза. Я попытался вспомнить, где же встречал эту женщину, но память работала вхолостую, не выдав даже крохотной зацепки. Когда Ольга вернулась в кабину, я попросил ее:
— Узнай, пожалуйста, фамилию пассажирки. Она сидит рядом с толстощеким.
Оторвавшись от бетона Иркутского аэропорта, мы в развороте разрезали крылом белую ленту реки Ушаковки и взяли курс на север. Самолет вошел в облачность, в кабине стало темно, подсвеченные красным светом приборы напоминали глаза человека, страдающего бессонницей. Через несколько минут впереди посветлело, и вдруг вязкая ветошь облаков разом ухнула куда-то вниз — казалось, самолет выскочил в безвоздушное пространство.
В кабину вновь протиснулась Ольга, улыбаясь, сообщила:
— Гамаюнова Наталья Семеновна.
«Вот как! Моя учительница», — едва не вырвалось у меня.
Я включил автопилот, вышел из кабины. В переднем багажнике было шумно. Я причесал волосы, поправил галстук и только после этого открыл дверь в пассажирский салон. На меня настороженно посмотрела беременная женщина, сидевшая на переднем кресле. Остальных пассажиров сморил сон. Откинувшись на спинку сиденья, спала и Наталья Семеновна. За годы, что мы не виделись, она сильно располнела, тугие темные косы сменила осветленная перекисью короткая стрижка. И вместе с тем это была она, моя учительница. И было светло и радостно видеть ее в моем самолете. Постояв немного в проходе, я вернулся обратно.
Локатор начал барахлить. На экране веером побежали крохотные светлячки. Штурман попробовал настроить прибор, чтобы определить, когда начинать снижение.
— Сто двадцать, пора вниз, — неожиданно произнес дядя Коля. Штурман недоверчиво посмотрел на него и запросил у диспетчера удаление. Ответ пришел тотчас:
— Сто двадцать один километр.
— Ты что, Николай Григорьевич, на плоскогубцах подсчитал? — от удивления открыл рот Барабанов.
Для дяди Коли эта трасса что дом родной — тысячу раз пролетал над этими местами.
Летать с дядей Колей — одно удовольствие, и мне жаль расставаться с ним. Вообще-то он, возможно, полетал бы еще, но, говорят, подтолкнула это решение неудачная шутка. Летел он с другим экипажем и после набора высоты, когда самолет шел уже на автопилоте, дядя Коля задремал. Сидевший сзади штурман прилепил к очкам бортмеханика красную бумагу, а потом нажал кнопку «Сигнал пожара на самолете». Дядя Коля, обычно сам любивший пошутить, очень расстроился, показалось, что это дали сигнал ему: пора, мол, тебе на землю.
С тем экипажем он больше не летал, попросился обратно ко мне.
Усть-Кутский аэропорт встретил нас ревом моторов, на стоянке виднелось больше десятка самолетов. Пассажиры поднялись с кресел, потянулись к выходу.
Я подождал у трапа, когда сойдет Наталья Семеновна. Увидев меня, она рассмеялась, поставила чемоданчик на снег.
— Я вспоминала, вспоминала, где же слышала вашу фамилию, а потом мне бортпроводница сказала.
— Здравствуйте, Наталья Семеновна. Куда вы сейчас?
— На БАМ, в Звездный, муж там прорабом работает. До этого мы в Абакане жили, а потом мостопоезд перевели сюда. Вот не думала, что с тобой полечу.
— Где, как не в дороге, встретиться, — улыбнулся я. — Иногда выпадает такой день, ну, думаешь, нарочно подстроил кто-то — встретишь всех. Вот и сегодня, по-моему, такое…
К нам подошел осанистый мужчина, по всей вероятности, муж моей учительницы, приветливо поздоровался, поднял чемоданчик, и они направились вдвоем к ожидавшей их машине.
Последними выходили вертолетчики. Тот, кто угощал конфетами, остановился около Ольги.
— Девушка, давайте к нам. Такие места покажем: тайгу, горы. Это же не техника, — кивнул он на наш самолет, — шумит, да и только.
Ольга улыбнулась, покачала головой.
Диспетчер разрешил нам вылет до Ленска. Погода там была хорошая, видимость — десять километров, запасной — Мирный.
В Усть-Кут тем временем один за одним прилетали самолеты. И на аэродромах бывают часы «пик», когда в воздухе возникает «пробка», — обычно после ненастья.
Наконец-то нам разрешили выруливать на старт. Сыпал мелкий снег, фары выхватили вертолет, похожий на гигантскую черепаху. Отвернув в сторону по узкой, чем-то напоминающей трассу для бобслея, рулежной дорожке мы тихонько стали выкатываться к взлетной полосе. Самолет, что строптивая лошадь, взбрыкивал, порывался вильнуть к снежному брустверу, за которым, нахохлившись, мерцали стеклами винтокрылые работяги, возле них — бочки, ящики, стремянки и прочее аэродромное имущество. Поодаль, над высоким осинником, точно заградительные аэростаты, скорее угадывались, чем виднелись, залепленные куржаком сосны.
