Герберт Уэллс - Краткая всемирная история
Весь мир, основанный на системе частного владения, наблюдал за русским экспериментом со смесью любопытства, недоверия и уважения. Но и старая система работала плохо — покупательная способность все более сокращалась. Капитализм уже не казался самодостаточным, в мире появилось слово «планирование». По мере того как возрастала экономическая напряженность, множилось и число «планов». К 1933 г. у каждого уважающего себя политика был свой план. Хотя бы таким образом мир все-таки принес России свою дань уважения.
До 1934 года, несмотря на неурожай 1933-го, казалось, что дела в России идут успешно. Производство росло, поголовье скота восстанавливалось. В страну приезжало немало туристов из Европы и Америки, которых угощали икрой и водкой. Появились первоклассные научные достижения, в частности в генетике и исследовании Арктики, а также великие стройки, например Днепрогэс и Турксиб[73]. Произошло коренное преобразование и перестройка промышленности. Вместе с тем продолжалось жесткое подавление критики и любых форм оппозиции, которая была загнана в подполье и объявлена преступной. Раздоры проникли в самое сердце нового режима. Безвременная смерть Ленина повлекла за собой ожесточенную борьбу за власть между Троцким, блестящее военное руководство которого помогло отстоять республику в 1919—1920 гг., и секретарем Коммунистической партии Сталиным. Ни один из них не обладал популярностью Ленина. Троцкий был талантлив, но тщеславен; Сталин обладал угрюмой цепкостью. В июне 1928 г. изгнанный из Центрального комитета Троцкий был выслан сначала в Турцию, а затем переехал во Францию, Норвегию и наконец в Мексику. Он не прекращал ожесточенной полемики против своих былых соратников, раскалывавшей «левое» движение во всем мире.
По всей видимости, и в России шла подпольная борьба оппозиционных чиновников и государственных служащих против Сталина, но почти все в этой истории покрыто мраком неизвестности. Сопротивление несомненно существовало, так же как саботаж и предательство. Вполне вероятно, что оппозиция, пусть и неорганизованная, имелась еще при Ленине, но после его смерти она приняла более организованный характер. Какое-то время советское правительство проявляло в борьбе с оппозицией определенную умеренность. Некоторые высшие чиновники (и даже несколько английских инженеров) были преданы суду за намеренное вредительство в промышленности. Затем начались политические процессы, но до убийства Кирова, одного из доверенных министров Сталина, большинство обвиняемых приговаривались разве что к заключению или ссылке. Киров был убит 1 декабря 1934 г. в своем кремлевском кабинете[74], и после этого Сталин стал еще более жестоким. Интриги его прежних соратников грозили подорвать возрождение России; он понимал, что необходимо любой ценой сохранить сплоченность перед лицом враждебного окружения. Единственный его друг, с которым он мог говорить откровенно, Максим Горький, умер в 1936 г.[75] Теперь один политический процесс следовал за другим, показания подсудимых добывались все более беспощадными методами, и смертные приговоры стали обычным явлением[76]. Один за другим гибли бывшие вожди, пока их не осталось всего двое-трое. Сталин превратился в самодержца, для которого компромисс и отступление были уже невозможны. Тем не менее материальная жизнь в России продолжала улучшаться, тяготы облегчались, и народного недовольства заметно не было.
LIX. ЛИГА НАЦИЙ
Первая мировая война оказалась столь ужасной, что стала для нас как бы концом целой эпохи, предвещавшим начало новой и лучшей эры в истории человечества. Но разум склонен верить в воздаяние и отказывается принимать безразличие судьбы к нашим воображаемым заслугам и достоинствам. Послевоенные предрассудки чрезвычайно медленно стушевывались в умах людей; лишь теперь мы начинаем понимать, что этот всемирный конфликт (при всей его катастрофичности) ничего не разрешил и ничему начало не положил. Погибли миллионы, мир разорен и ввергнут в бедствия и лишения. В лучшем случае война явилась острым и устрашающим напоминанием о неразумности и беспорядочности нашей жизни, где почти нет места планированию и предусмотрительности. Организованные эгоисты, наделенные национальными и имперскими вожделениями, ввергли человечество в катастрофу, а вышли из нее почти неослабшими, и опасность нового катаклизма никуда не исчезла. Войны и революции ничего не дают, их единственная польза — в том, что своими грубыми средствами они устраняют все лишнее и устаревшее. Первая мировая война уничтожила несколько монархий, но над Европой по-прежнему реяло множество флагов, сохранились мешающие всем границы, а огромные армии продолжали накапливать колоссальные арсеналы оружия.
Мирная Версальская конференция не была способна на что-то большее, чем объявить об окончании войны. Туда не были допущены немцы, австрийцы, турки и болгары, которые вынуждены были принять продиктованные им решения. Это было собрание победителей. Даже выбор места оказался неудачным: в 1871 году в Версале со всеми атрибутами торжествующей вульгарности была провозглашена новая Германская империя. Мелодраматическое зеркальное повторение этой сцены в зале Зеркал Версальского дворца являлось не чем иным, как нарочитой демонстрацией силы.
Народы-победители остро ощущали свои потери и страдания и совершенно не обращали внимания на то, что побежденные находились точно в таком же положении. Война возникла как неизбежное и естественное следствие соперничающих национализмов при полном отсутствии объединительных устремлений. Суверенные нации оказались замкнутыми на слишком малых пространствах при наличии мощного оружия. Организованные для войн государства будут воевать с той же неизбежностью, с какой несутся куры на птицефабрике, но эмоции искалеченных войной народов отказывались принимать эту очевидную истину, и потому вся ответственность возлагалась на побежденных. Впрочем, то же самое случилось бы и при ином исходе войны. Французы и англичане обвиняли немцев, немцы — русских, французов и англичан, и только интеллектуалы понимали, что все дело в раздробленности политического устройства Европы. Версальский договор предназначался быть актом показательного возмездия, в нем содержались колоссальные санкции в виде огромных репараций, налагаемых на побежденные государства. А политика победителей по восстановлению международных отношений посредством создания Лиги наций оказалась неискренней и совершенно недостаточной.
Что касается Европы, то весьма сомнительно ее желание организовать международные отношения с целью поддержания мира. Идея Лиги наций была предложена американским президентом Вильсоном и поддерживалась в первую очередь Соединенными Штатами, которые так и не выработали никаких отчетливых идей в международных делах, не считая доктрины Монро, защищавшей Новый Свет от европейского вмешательства. И вдруг эту страну призвали к решению огромных проблем современности, несмотря на ее полную к этому неспособность. Американцы по своей природе — сторонники прочного мира во всем мире, однако с этим связано традиционное недоверие к европейской политике и привычка не ввязываться в дела Старого Света. Америка только-только начала вырабатывать свое собственное понимание мировых проблем, когда подводная война немцев втянула ее в конфликт на стороне Антанты. План президента Вильсона по созданию Лиги наций был попыткой чисто американского решения, опасного и поверхностного. Но в Европе его приняли как вполне зрелое понимание международной ситуации. В 1918—1919 гг. человечество настолько устало от войны, что было готово на все, лишь бы воспрепятствовать ее повторению, но ни одно правительство не хотело ради этого хотя бы на йоту поступиться своим суверенитетом. Публичные речи президента Вильсона, предлагавшего создать Всемирную Лигу наций, какое-то время казались призывом к народам через головы правительств и принимались с колоссальным энтузиазмом. К несчастью, Вильсону приходилось иметь дело не с народами, а с правительствами; он был человеком, способным на потрясающие прозрения, но в практической политике оставался ограниченным и эгоистичным, и поднятая им волна всеобщего воодушевления бесследно рассеялась.
Когда президент явился в Европу, она была подобна мягкой глине, ждущей руки мастера. Никогда прежде народы не были так готовы следовать за новым Моисеем к земле обетованной, где запрещены войны. Именно Вильсон представлялся великим вождем. Во Франции перед ним преклонялись с благоговением и любовью. Руководители парижских рабочих говорили мне, что, увидев его, проливали слезы, а их товарищи готовы были пройти огонь и воду ради осуществления его благородных замыслов. Для трудящихся Италии имя Вильсона было гласом небесным, призывающим к обновлению мира. Немцам он казался единственным якорем спасения. <…> Не только в Германии, но и в Австрии Вильсон прославился как спаситель, и одно упоминание его имени было бальзамом для страждущих…
