Ричард Докинз - Капеллан дьявола: размышления о надежде, лжи, науке и любви
Это, в некотором смысле, проверяемая научная гипотеза. Более того, ее легко проверить, и если я сам не потружусь ее проверять, то только потому, что имеющийся у нас ограниченный запас времени и денег лучше потратить на проверку чего-нибудь более правдоподобного. Но любой гомеопат, который действительно в это верит, должен работать над этим с утра до ночи не покладая рук. В конце концов, если бы проверки гомеопатического лечения двойным слепым методом принесли надежные и воспроизводимые положительные результаты, он получил бы Нобелевскую премию не только по медицине, но и по физике. Он открыл бы совершенно новый физический принцип — быть может, новую фундаментальную силу, действующую во Вселенной. Принимая во внимание эту перспективу, гомеопаты, конечно, должны из кожи вон лезть, наперебой стремясь в лабораторию, соревнуясь, как альтернативные Уотсон и Крик, за этот научный венок. Но что-то этого не происходит. Неужели они сами не верят в свою теорию?
На это можно ответить, лишь прибегнув к жалким отговоркам: “Есть вещи, которые истинны на человеческом уровне, но не поддаются научной проверке. Скептическая атмосфера научной лаборатории неблагоприятна для задействованных здесь чувствительных сил”. Отговорки нередко приходится слышать от людей, практикующих альтернативные способы лечения, в том числе такие, которые не сталкиваются с теми же принципиальными затруднениями, что и гомеопатия, но тем не менее не выдерживают неоднократных проверок двойным слепым методом. Джон Даймонд — автор язвительный и остроумный, и один из самых забавных отрывков его книги — это описание экспериментальной проверки “кинези-ологии”, которую провел Рей Хайман, мой коллега из Комиссии по научному расследованию утверждений о сверхъестественном (CSICOP — Committee for the Scientific Investigation of Claims of the Paranormal).
Так получилось, что я на личном опыте знаком с кинезиологией. Ею пользовалась одна шарлатанка, к которой я, к стыду своему, однажды обратился. Я потянул шею. Мне порекомендовали одну профессиональную массажистку. Массаж, несомненно, может быть очень эффективен, а эта дама как раз принимала на выходных, когда мне не хотелось тревожить своего врача. Боль и отсутствие предрассудков убедили меня попробовать. Диагностическим методом, которым она воспользовалась, прежде чем приступить собственно к массажу, была кинезиология. Я должен был лечь и вытянуть руку, а она давила на нее, проверяя мою силу. Ключом к диагнозу было действие витамина С на мою способность к армреслингу. Но меня не просили принять этот витамин внутрь. Вместо этого (я не преувеличиваю!) мне положили на грудь запечатанный пузырек с витамином С. Это будто бы сразу вызывало резкое увеличение силы моей руки, на которую она давила собственной. Когда я высказал ей свой понятный скепсис, она радостно ответила: “Да, витамин С — изумительная вещь, не правда ли?” Лишь вежливость помешала мне немедленно уйти, и в итоге я даже (чтобы избежать скандала) заплатил за визит.
Чего здесь не хватало (сомневаюсь, что эта дама вообще поняла бы, о чем речь) — это ряда испытаний двойным слепым методом, в которых ни она, ни я не могли бы знать, содержится ли в пузырьке предполагаемое активное вещество, или какое-то другое. Именно так и поступил профессор Хайман в похожей ситуации, которую уморительно описывает Джон Даймонд. Когда, как и следовало ожидать, эта “альтернативная” процедура бесславно провалила проверку двойным слепым методом, ее адепт отреагировал следующими бессмертными словами: “Вот видите? Поэтому мы больше не пользуемся двойным слепым методом. Он просто не работает!”
Значительная часть истории науки, особенно научной медицины, была историей постепенного отвыкания от склонности поддаваться соблазну, полагаясь на чьи-то рассказы, в которых вроде бы (но это только кажется) видны закономерности. Разум — большой выдумщик и еще больший охотник до закономерностей. Мы видим лица в облаках и кукурузных лепешках, предсказания судьбы в чаинках и движении планет. Совсем непросто доказать, что та или иная закономерность реальна, а не порождена обманчивой иллюзией. Человеческий разум должен учиться не доверять врожденной склонности увлекаться и видеть закономерности там, где есть только случайность. Вот для чего нужна статистика, и вот почему ни одно лекарство, ни одну медицинскую процедуру не стоит внедрять, если их эффективность не доказана в ходе экспериментов с использованием статистического анализа, позволяющих последовательно исключать из рассмотрения порождения обманчивой склонности человеческого разума везде искать закономерности. Чьи-то частные соображения не могут служить доказательством общей тенденции.
Несмотря на это, нам нередко приходится слышать, как врач начинает свое заключение словами вроде: “Испытания говорят об обратном, но мой клинический опыт... ” Может быть, это более веское основание для смены врача, чем подсудная медицинская небрежность? По крайней мере, это, казалось бы, следует из всего вышесказанного. Но это преувеличение. Разумеется, прежде чем то или иное лекарство получает сертификат, оно обязано быть должным образом испытано и одобрено цензурой статистической достоверности. Но клиническим опытом зрелого врача можно, по крайней мере, отлично руководствоваться при выборе тех гипотез, проверка которых может стоить труда и денег. Можно сказать даже больше. Правильно это или неправильно (часто правильно), но мы действительно принимаем личное заключение уважаемого человека всерьез. Это относится, например, к заключениям эстетического свойства, в связи с чем знаменитый критик может решить судьбу пьесы на Бродвее или в Вест-Энде. Нравится нам это или нет, люди подвержены влиянию россказней, личностей и частностей.
И это, как ни парадоксально, придает словам Джона Даймонда еще больше убедительности. Это человек, которого мы любим и уважаем за его биографию, и мысли которого нам хочется читать потому, что он так хорошо умеет их излагать. Люди, которые могли бы не прислушаться к массиву безымянной статистики, цитируемой безликим ученым или врачом, прислушаются к Джону Даймонду — не только потому, что он пишет увлекательно, но и потому, что он умирал, когда писал эту книгу, и знал это. Умирал, несмотря на все усилия тех самых средств медицины, которые он защищал от оппонентов, чьим единственным оружием служат россказни. Но на самом деле парадокса здесь нет. Может быть, он и привлек наше внимание своими исключительными качествами и своей биографией. Но его слова вовсе не пусты. Они были бы разумны и убедительны, даже если бы их автор не заслужил заранее нашего восхищения и нашей любви.
Джон Даймонд никогда не собирался с миром погрузиться в этот сон[210]. Он покинул нас под гром орудий, ведь полемика, которую он так превосходно ведет на страницах “Змеиного масла”[211], занимала его до последнего дня работы назло... не столько часам, сколько самой крылатой колеснице времени. Он не был в ярости ни из-за гибнущего света, ни из-за своего проклятого рака, ни из-за жестокой судьбы. Какой в этом смысл, какое им до этого дело? Его мишени могли дрогнуть от попадания. Это мишени, по которым стоит бить изо всех сил, мишени, обезвредив которые, мы сделаем мир лучше: циничные шарлатаны (или откровенно глупые выдумщики), добычей которых становятся легковерные горемыки. И самое замечательное в том, что хотя этот доблестный человек умер, его орудия не замолчали. Он оставил после себя сильную огневую позицию. Эта опубликованная посмертно книга дает новый залп. Открыть огонь! Стрелять, стрелять без остановки!
Часть V “Даже ряды тосканские... ”
Стивен Джей Гулд и я не утомляли разговорами солнце и не провожали его спать[212]. Когда мы встречались, мы были достаточно любезны друг с другом, но было бы нечестно намекать, будто мы были близкими друзьями. О наших научных разногласиях написана целая книга — “Докинз против Гулда: выживание наиболее приспособленного” философа Кима Стирелни[213], а Эндрю Браун в своей книге “Дарвиновские войны: как глупые гены стали эгоистичными богами”[214] доходит даже до того, что делит современных дарвинистов на “гулдианцев” и “докинзианцев”. И все же, несмотря на наши разногласия, не только уважение к покойному заставляет меня включить в эту книгу раздел о Стивене Гулде, написанный во многом в положительном ключе.
“И даже ряды тосканские... (Стив, с его потрясающей памятью, без труда закончил бы цитату)... невольно кричали ‘ура‘”[215]. Маколей прославлял восторг, который в смертный час может объединять врагов[216]. “Враги” было бы слишком сильно сказано по поводу чисто научных разногласий, но “восторг” вполне подходит, и в очень многих вопросах мы стояли плечом к плечу. В своей рецензии на мою книгу “Восхождение на пик Невероятности”[217] Стив взывал к нашему чувству товарищества перед лицом общего врага, и я отвечал ему тем же:
