Максим Чертанов - Герберт Уэллс
К «основному» скандалу, связанному с беременностью Эмбер, прибавился еще побочный, носивший комический характер. Несколькими годами раньше Ривз рекомендовал Уэллса в «Сэвил-клаб» — это был один из двух солидных лондонских клубов для писателей; созданный в противовес консервативному «Атенеуму», он постепенно стал таким же престижным: его членами состояли Томас Гарди, Стивенсон, Иетс. Уэллс «Сэвил» любил, как любил все престижное, и посещал регулярно, но теперь Ривз — по бытовавшей легенде — публично в клубе поклялся застрелить соблазнителя дочери. Уэллс прекратил членство в клубе: в письме к другу, юристу Сиднею Хейнзу, он годом позднее объяснял причину своего поступка тем, что не хотел своим присутствием раздражать Ривза[42]. Вряд ли наш герой, зная Ривза как человека миролюбивого, всерьез боялся быть застреленным — хотя об угрозе упоминал не раз, — скорей всего он просто желал избегнуть публичной перебранки; но окружающие охотно распространяли слух о том, что он вышел из клуба, боясь за свою жизнь. Все это было еще некрасивее, чем сцена с Бландом на вокзале.
Мод Ривз приняла сторону мужа и ополчилась не только на соблазнителя, но и на дочь. Эмбер потребовала от Уэллса, чтоб он ее «увез»; деваться ему было некуда, и в начале мая они уехали во Францию, в нормандское местечко Ле-Туке, где сняли меблированный домик. Он принял решение жить вместе с Эмбер. Написал Ривзу письмо, в котором сообщал, что его намерения относительно Эмбер и ребенка «серьезные» (за исключением официального брака); Ривза и его жену это письмо взбесило. Он также предложил своему знакомому, драматургу Генри Артуру Джонсу, срочно купить «Спейд-хаус» — за 3200 фунтов, то есть с убытком для себя, — и, проявив чудеса расторопности, приобрел два новых дома: для Кэтрин и детей (на имя Кэтрин) — в Лондоне, по адресу: Хэмпстед, Чёрч-роу, 17; для Эмбер, ребенка и себя — в Уолдингеме, графство Сассекс. Кэтрин и мальчики, совершенно ошарашенные, были вынуждены торопливо собраться и переехать.
Ни Эйч Джи, ни Эмбер не были счастливы в Ле-Туке. Он мог жить только в Англии, среди друзей, и боялся изгнанничества. Он предложил Эмбер вернуться в Лондон и жить «без оглядки на общество». Но она этого не хотела. До сих пор она жила играя, а теперь игры кончились. Она не была готова к роли попирательницы устоев. Они раздражали друг друга. Она сказала, что ей ничего не остается, как выйти за Бланко-Уайта. Он, надо полагать, почувствовал облегчение. Она вернулась к родителям, он — к жене. «Мы решили распрощаться с Сандгейтом и его чересчур здоровым, в сущности убаюкивающим, образом жизни. Необходимо было покончить с однообразием наших дней и вечеров, лишенных каких бы то ни было событий. Вот продадим дом и купим новый в Лондоне», — пишет Уэллс, представляя дело так, будто решение о продаже «Спейд-хауса» было принято им совместно с женою уже после разрыва с Эмбер. Но это ложь: письмо к Джонсу датировано 24 мая, когда о прекращении связи с Эмбер и речи не было.
Эйч Джи начал писать сразу два романа — оба о том, как мужчина, оставив жену, обретает счастье, — а меж тем его жена все простила и продолжала привечать Эмбер как друга семьи. Ривзы не были так снисходительны. Занятая ими позиция выглядит довольно странной. Будучи людьми небедными, они не согласились оказать дочери и ее будущему мужу достаточной помощи, однако не возражали против того, чтобы чета Бланко-Уайтов принимала такую помощь от Уэллса. В июне состоялась свадьба Эмбер. Она въехала в коттедж, купленный отцом ее будущего ребенка; ее муж постоянно с нею не жил. Кэтрин навещала ее и утешала. Уэллс также регулярно посещал ее: считалось, что у них «деловые отношения», но прозорливая Беатриса писала, что сюжет «Дней кометы» воплощается в жизнь, и оказалась права, так как сам Уэллс впоследствии признал возобновившуюся связь с Эмбер. «В совершенном отчаянии она кинулась ко мне и опять уехала, а я вел себя как непостижимый, нерешительный осел. Она пожелала, чтобы до рождения ребенка Бланко-Уайт и близко к ней не подходил и чтобы она была вольна видеться со мной». Муж тем не менее подходил к своей жене, а отец ребенка дружески общался с мужем, когда они сталкивались у Эмбер в доме, и писал своим друзьям, что муж хороший человек и очень ему нравится. Все это выглядело странно, и пару осуждали пуще прежнего.
Эйч Джи весь издергался: то, бравируя своим положением, писал Беннету, что совершенно счастлив, то признавался Шоу, что пребывает в отчаянии. Шоу, вечно старавшийся примирить Уэллса с окружающими, и тут предпринимал подобные попытки; его ободряющие письма оказались для Эйч Джи очень ценны, и он отвечал растроганно: «Вы можете не только понять сложную ситуацию, но и возвыситься над ней. Я беру обратно все, что в нашей переписке было дурного, все, что Вы бы хотели, чтобы я взял обратно». В течение лета и осени Шоу также пытался смягчить позицию фабианцев по отношению к Уэллсу и не допускать публичных скандалов; в письмах к Беатрисе он неоднократно просил ее не оказывать давления на Эмбер и не искать в этом деле правых и виноватых. Но Беатриса не была бы Беатрисой, если бы позволила людям организовывать свою жизнь без ее участия; она регулярно навещала Эмбер, выслушивала ее жалобы (которые пересказывала окружающим), рекомендовала порвать с Уэллсом, потом — развестись с мужем.
В конце августа к Эйч Джи приехал погостить человек, с которым он дружил уже несколько лет, — Вернон Ли, автор изящных готических рассказов, знаток искусства, друг Генри Джеймса, он же — Вайолет Пейджет, красивая и умная жен-шина-феминистка. Заочное знакомство состоялось, когда Пейджет похвалила «Современную утопию». Уэллс посылал ей другие свои книги, просил быть постоянным его критиком. Она посвятила ему свою книгу «Евангелие анархии»; она подробно комментировала присланный ей текст «Первого и последнего», и Уэллс включил в книгу ее комментарии. Она была десятью годами старше Уэллса и не интересовалась мужчинами, так что роман исключался; то была интеллектуальная дружба, которой Эйч Джи очень дорожил.
В письмах к Пейджет он откровенно говорил о своих отношениях с Эмбер Ривз; теперь, когда она приехала, он мог обсудить с ней ситуацию, зная, что встретит сочувствие. Пейджет, чья личная жизнь тоже носила предосудительный характер, сочувствовала Уэллсу, но не оправдывала его; она больше жалела Кэтрин и Эмбер. «С точки зрения обывателя, — писал Уэллс в романе „Новый Макиавелли“ о своих отношениях с Эмбер, — я выглядел коварным соблазнителем, а она — невинным ребенком, поддавшимся моим чарам. На самом деле мы были равны. Ее ум был равен моему, а во многих вопросах она была умнее меня; и она была смелее, чем я». Но Пейджет — уже после отъезда — написала Уэллсу: «Мой опыт как женщины и друга женщин убеждает меня, что девушку, каких бы книг она ни начиталась и каких передовых разговоров ни вела… в соответствии с неписаными правилами поведения старший и опытный мужчина должен защищать, в том числе и от нее самой».
Для Кэтрин было благотворно присутствие в доме чуткой женщины, которая не сплетничает, как миссис Уэбб, и не может быть соперницей; проявленный Пейджет такт способствовал примирению супругов. Но тотчас на Уэллса обрушился новый удар, который он сам спровоцировал: в сентябре вышла «Анна-Вероника». Повторялась история с «Днями кометы»; на сей раз кампанию по осуждению Уэллса возглавил главный редактор еженедельника «Спектейтор» Джон Лоу Стрэчи, который назвал «Анну-Веронику» непристойнейшей книгой, «отравляющей атмосферу» и «угрожающей духовному здоровью нации». В других периодических изданиях роман ругали не так сильно — «Дейли ньюс» даже назвала его «блестящим», но писали, что автору следовало бы уделять поменьше внимания столь неприличной теме, как внебрачное сожительство.
Уэллс не умел «подняться над ситуацией», не мог не объясняться по каждому поводу: он отправил в редакцию «Спектейтора» письмо. Он не нападает на брак как таковой; он лишь не признает «святости» такого брака, в котором отсутствуют взаимоуважение и общность духовных интересов и женщина является рабой мужа. Стрэчи поместил письмо, сопроводив его издевательским комментарием, содержащим намеки на частную жизнь Уэллса. На сей раз Эйч Джи не решился грозить «Спектейтору» судом — связь с Эмбер сделала его общественное положение шатким. «В условиях, когда друзья один за другим отворачиваются от него, а „Спектейтор“ раскритиковал его книгу, он так испуган, что это вынуждает его вести себя приличнее», — записала Беатриса Уэбб. Уэллс действительно был испуган, но в первой части своего утверждения Беатриса выдавала желаемое за действительное — отворачивались не друзья, а люди, ранее называвшие себя таковыми. Шоу, Голсуорси, Гарнетт, Сидней Лоу, Уильям Арчер не отвернулись. Журналист Морис Баринг сообщил, что «Анна-Вероника» произвела на него потрясающее впечатление; любитель России, он сравнивал Уэллса с Достоевским. Грегори, в шутку назвав старого друга «полигамистом», написал, что наслаждался книгой. Очень доброжелательные отзывы разместили «Нью эйдж» и «Ти-Пи уикли», хотя рецензент последней и выразил надежду на то, что юные девицы не воспримут роман как руководство к действию.
