Роберт Пири - Северный полюс
Глава 34
Снова на суше
Итак, мы находились поблизости от «Великой полыньи», которая на много дней задержала нас по пути на север и едва не явилась местом гибели всей моей экспедиции в 1906 году. Вот почему я ожидал неприятностей в переход 20–21 апреля, и мои опасения сбылись. Хотя «Великая полынья» была покрыта льдом, оказалось, что при своем возвращении Бартлетт потерял здесь первоначальный след и уже больше не находил его. Поэтому оставшуюся часть пути нам пришлось идти не по хорошо наезженному следу, проложенному при движении на север, а по одиночному следу Бартлетта. Впрочем, жаловаться было бы грешно. До сих пор мы шли по хорошо пробитому следу и потеряли его всего лишь в пятидесяти милях от суши.
Для меня этот переход был самым мучительным на обратном пути. Я проделывал его после бессонной ночи в холодном иглу. К тому же моя одежда была влажна от пота, у меня болела щека и непрерывно стучало в голове, хотя к концу перехода оказал свое действие хинин, который я принял накануне, так что вскоре после того, как мы достигли иглу капитана, худшие из симптомов прошли. Однако переход дался нам нелегко. В довершение всех невзгод собаки, казалось, совершенно выбились из сил и пали духом.
Чудесная погода, сопутствовавшая нам последние несколько дней, удержалась и на следующий день. Погода, без преувеличения сказать, стояла просто замечательная. Мы шли шесть часов, остановились на обед, затем тащились дальше еще шесть часов. Нам то и дело попадались свежие следы медведей и зайцев, а также многочисленные следы песцов. Во время перехода не было особых происшествий, если не считать двух узких полыней, которые мы пересекли по тонкому молодому льду. Весь день солнце припекало и невыносимо слепило глаза. Идти против солнца было бы практически невозможно, так свирепы были его лучи. Однако температура весь день держалась между 18° и 30° ниже нуля [169].
Последний переход, после которого мы вышли на сушу, начался в 5 часов вечера все при той же ясной, тихой, солнечной погоде. Неподалеку от лагеря мы наткнулись на непроходимую полынью; след капитана выходил на нее. При тщетной попытке пересечь ее одна из наших упряжек угодила в воду. В конечном счете полынья забирала на восток; мы отыскали след капитана и по нему обогнули полынью.
Чуть подальше мы увидели край ледниковой кромки и остановились, чтобы сделать несколько фотографических снимков. Еще до полуночи весь отряд достиг ледниковой кромки Земли Гранта. Полярный лед остался позади, мы фактически вступили на твердую землю. Когда последние сани подкатили к почти вертикальной стене ледниковой кромки, я подумал, что все мои эскимосы сошли с ума. Они кричали, вопили и прыгали, пока без сил не свалились на лед. Садясь в сани, Ута сказал по-эскимосски: «Черт или спит, или ссорится с женой, не то мы бы не вернулись так легко обратно». Мы остановились на обед, напились чаю ad libitum [170], затем снова двинулись дальше и шли без остановок до самого мыса Колумбия.
Почти ровно в 6 часов утра 23 апреля мы достигли иглу «Крейн-сити» на мысе Колумбия — это был конец всей нашей работы. В тот день я сделал следующую запись в своем дневнике:
«Труд моей жизни закончен. Я сделал то, что мне с самого начала суждено было сделать, что, по моему мнению, можно было сделать, и что я мог сделать. Я выколотил Северный полюс из своей системы после двадцати трех лет настойчивых усилий, упорной работы, разочарований, трудностей, лишений, страданий и некоторого риска. Я завоевал последний великий географический приз — Северный полюс к чести Соединенных Штатов [171]. Моя работа является завершением, кульминационным пунктом почти четырех столетий настойчивых усилий, человеческих жертв и финансовых затрат со стороны цивилизованных стран мира; она была проделана чисто по-американски. Я доволен».
Возвращение с полюса было осуществлено в шестнадцать переходов, а все путешествие с суши до полюса и обратно заняло 53 дня, или 43 перехода. Возвращение оказалось на удивление легким по сравнению с прошлыми экспедициями — сказывался опыт и совершенство одежды и снаряжения, но будь погода чуточку иной — и нам пришлось бы рассказать иную повесть. Не было человека в нашем отряде, который не радовался бы тому, что мы оставили позади предательскую полынью и безграничные пространства тонкого молодого льда; если бы штормовой ветер превратил их в открытое море между нами и сушей, наше возвращение было бы по меньшей мере опасным.
По всей вероятности, никто из членов нашего отряда не забудет, как мы спали на мысе Колумбия. Мы славно проспали почти целых два дня, а в краткие промежутки между сном занимались исключительно набиванием животов и просушкой одежды.
Затем мы вышли в путь к кораблю. Наши собаки, как и мы сами, не были голодны, когда мы выбрались на сушу. Они просто валились с ног от усталости. Теперь это были совсем другие животные. Лучшие из них выступали с завитыми колечком хвостами и высоко поднятыми головами. Их стальные ноги с размеренностью поршней отталкивались от снега, черные носы вбирали отрадный запах суши.
За один переход в 45 миль мы достигли мыса Хекла, а еще за один такой же переход — «Рузвельта». Сердце мое затрепетало, когда, обогнув мыс, я увидел черное суденышко, лежавшее на своем ледовом ложе и смотревшее носом прямо на полюс. Мне вспомнилось то, другое, возвращение три года назад, когда мы, отощалые, обогнули мыс Роусон по пути с гренландского побережья, и вид стройных мачт «Рузвельта», вонзавшихся в солнечное арктическое небо, показался мне самым прекрасным зрелищем на свете.
Когда мы приблизились к кораблю, через поручни на лед спрыгнул Бартлетт и пошел нам навстречу вдоль кромки припая. По выражению его лица я понял, что у него дурные новости.
— Вы уже знаете о бедном Марвине? — спросил он.
— Нет, — ответил я.
И тут он сказал, что Марвин утонул в «Великой полынье», возвращаясь на мыс Колумбия. Эта новость ошеломила меня, убила всю радость при виде корабля и капитана. Какая горечь в чаше победы! Сперва я никак не мог поверить, что никогда больше не увижу человека, который многие месяцы, невзирая на опасности и лишения, работал бок о бок со мной, чей труд и пример в большой мере способствовал успеху всей экспедиции. Подробности его смерти навсегда останутся покрыты мраком. Он был один, когда предательский молодой лед, лишь недавно затянувший полосу открытой воды, подломился под ним. Он был единственным белым в возглавляемом им вспомогательном отряде, с которым возвращался на сушу. Как обычно, снявшись с лагеря, он вышел вперед, предоставив эскимосам укладывать вещи, запрягать собак и следовать за ним. Подойдя к «Великой полынье», по краям которой нарос достаточно крепкий и безопасный лед, он, вероятно, поспешил вперед, не замечая, что к центру полыньи лед постепенно утончается, и очутился в воде, когда было уже поздно. Эскимосы шли слишком далеко позади, чтобы слышать его крики о помощи, и в ледяной воде смерть, должно быть, наступила очень скоро. Человек, никогда не боявшийся одиночества при исполнении своих обязанностей, встретил смерть в одиночку.
Придерживаясь его следа, эскимосы подошли к месту, где взломанный лед дал им первое указание на то, что произошло. Один из эскимосов рассказывал, что верх меховой куртки Марвина все еще виднелся на поверхности воды, а по состоянию льда у края полыньи можно было догадаться о том, что Марвин делал неоднократные попытки выбраться из воды, но лед был настолько тонок, что подламывался под ним, и он снова и снова оказывался в ледяной воде. Когда эскимосы подошли к полынье, он, вероятно, был уже давно мертв. Вытащить тело они, разумеется, не могли, так как не могли приблизиться к нему. Прекрасно понимая, что случилось с Марвином, они, тем не менее, со свойственным их расе ребяческим суеверием расположились поблизости лагерем в надежде, что он вернется. Однако время шло, белый не возвращался, и тогда Кудлукту и «Харригана» [172] охватил страх. Они окончательно осознали, что Марвин утонул, и испугались, что его дух будет преследовать их. Поэтому они сбросили с саней вещи, принадлежавшие Марвину, чтобы дух мог найти их, если вернется, а сами во весь опор помчались к суше.
Спокойный, худощавый, с ясным взглядом, постоянно серьезный, Росс Марвин был для меня бесценным помощником. Долгие лихорадочные недели перед отплытием «Рузвельта» он работал не покладая рук, наблюдая за комплектованием и доставкой бесчисленных предметов снаряжения, — мы тогда все трое, он, Бартлетт и я, валились с ног от усталости. Во время плавания он всегда с одинаковой готовностью брался за любое дело, будь то проведение наблюдений на палубе или укладка груза в трюме. Когда мы приняли на борт эскимосов, своим добродушием, спокойной прямотой и физической силой он сразу же завоевал их дружбу и уважение. Он с самого начала умел как никто обходиться с этим удивительным народом.
