Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков
Ещё больше было тех, кто вообще не оставил по себе никакой памяти. Некоторые из них, правда, упомянуты в газетах и воспоминаниях. Благодаря этому мы теперь можем представить тех, кого бы могли встретить на московских улицах в конце XIX — начале XX века. А встретить мы могли бы, например, старичка со старушкой, которые кормили бродячих собак и при этом называли их человеческими именами: Поля, Зина, Петя, Ваня, Оля, Дуня, Милочка и пр. Могли бы мы встретить столетнего старика, у которого на старых, стоптанных сапогах были обрезаны носы для того, чтоб не жали.
Старику этому, оказывается, доктора оттяпали пальцы, изъеденные купоросным раствором на золотых приисках в Сибири. В конце века можно было встретить где-нибудь на Петровке и другого старичка, помоложе. Это был разносчик книг — «ходячая библиотека». На ремешке, закинутом на шею, висел у него небольшой ящик с книгами. Ко времени нашей с ним встречи он уже 30 лет существовал своей библиотекой. На углу Петровки и Петровских линий в конце века можно было увидеть человека, предлагавшего прохожим газеты и журналы. Это был А. А. Анисимов. Очень милый и обязательный человек из крестьян Тверской губернии. Потом он имел в Москве свою газетную лавочку. По лавкам на Тверском бульваре ещё в 1886 году ходил некий господин с фонографом Эдисона и демонстрировал его.
У храма Христа Спасителя в конце 1890-х годов был один странный посетитель. Он подходил к иконостасу, ставил свечку, потом делал три оборота и шёл дальше. Его прозвали «вертуном». Мальчишки его дразнили, а он бросал в них камни, которые носил в карманах. В трактире близ Сухаревой башни, где ежедневно собирались охотники до различных редкостей (книг, картин, вещей), постоянно появлялся один старичок. Как-то, в 1886 году, когда в Кремле велись раскопки, он взял оттуда выкопанный камень весом в два пуда и хотел по дороге заложить его за 5 рублей какому-то лавочнику, но тот не согласился. Старичок обиделся и сказал в сердцах, что камню этому 500 лет и что он его и за тысячу рублей не продаст. Лавочник только рукой махнул. На том они и расстались. Собиратель древностей потащил свою находку домой, да не донёс, надорвался. Пришлось ему камень бросить. Тогда он купил у какого-то грузина шапку и всем говорил, что шапку эту носил первый царь Грузии. Оценивал он свой головной убор в 10 тысяч рублей. Правда, на сухаревской толкучке за этот раритет никто более гривенника не давал. Вообще-то у Сухаревой башни собиралось немало всякой сомнительной публики и можно было услышать, например, такое предложение: «Купите подсвечники, через десять лет за них большие деньги дадут. Мой товарищ их со стола у графа Толстого свистнул, а он при них все свои сочинения писал» или: «Купи кровать, будешь кажинную ночь видеть во сне, что сытый спать лёг!» А в самой башне, кстати сказать, были помещения, в которых жили люди: учителя, приказчики, мелкие чиновники.
Лихой, развязный язык торговцев и зазывал был порой интересен. Взять хотя бы названия некоторых книг, выпущенных в те годы. Они отражают способность простых людей к бойкой, изобретательной речи. В 1886 году издатель Брильянтов выпустил книгу с длинной «рекламной аннотацией». Звучала она так: «Вот и новые бомбы и картечи умной, глупой речи. Шум и треск всем на забаву подарок весёлому нраву, лучшее средство от зевоты. Смешные анекдоты, поучительные стихи и остроты, шутки и прибаутки, развесёлые минутки, занимательные пустячки. Уколы и щелчки, разного рода куплеты, писали их лучшие поэты и мыслители, почитать не хотите ли? Книжка „Всем на забаву“, каждому придётся по нраву, читая её, почувствуете отраду и будете смеяться до упаду. Составлена присяжным шутом, комиком-актёром, чтецом и остряком под редакцией всех знаменитостей». Вторую книгу составил и издал некто М. Любвеобилинский, и представлялась она как «Новая, полная памятная книжка для влюблённых. Голубиная почта любовных похождений. Любовь до и после брака, грамматическая форма любви в различных родах. Любовные заметки на каждый месяц с приложением супружеского словаря и сравнения любви с зубной болью и вином». Трудно, наверное, было устоять перед такой рекламой.
На толкучках вроде той, что находилась у Сухаревского рынка, москвичи нередко предавались своему любимому развлечению: смотрели, как ловят воров и жуликов. Обычно, когда ловили какого-нибудь доходягу, народ говорил потерпевшему: «Дай по шее и отпусти». Если тот по шее давал, но не отпускал, а звал городового, народ был недоволен.
Жили в Москве и великие халявщики, и скупердяи. Один богатый и жадный купец в Ямской слободе, когда около его дома останавливались возы с яблоками, всегда клянчил у возчиков яблоки, а если те отказывали, грозил тем, что не разрешит им останавливаться у своего дома. А в Настасьинском переулке, это недалеко от Страстной (Пушкинской) площади, там ещё стоит красивое здание Гознака, похожее на терем, жила одна в десяти комнатах с десятью сибирскими кошками домашняя учительница Матвеева. По улицам она ходила в рубище. Питалась кое-как. А когда умерла, оказалось, что в её доме были и деньги, и драгоценности, и дорогие вещи, и ценные бумаги.
Появлялись на улицах Москвы и персонажи, подражавшие своим видом личностям великим и знаменитым. В 1886 году в центре Москвы можно было увидеть некого молодого человека, вообразившего себя Пушкиным. Те же бакенбарды, взбудораженные волосы, голова при ходьбе немного наклонена набок и шляпа за спиной, как у памятника. В те годы пушкинская тема стала довольно модной. Способствовало этому открытие 6 июня 1880 года в Москве, на Страстной площади, памятника нашему светлому гению. В тот день ему должен был исполниться 81 год. Его убийца, Дантес, был ещё жив. Совесть его не мучила, и он после этого события прожил ещё два года. Возможно, он утешал себя тем, что, как Иуда, возложил на голову своей жертвы венок мученика и тем самым обессмертил его? Что бы ни думал о себе этот великосветский болван, гибель Пушкина для нас подвиг ради чести.
Пушкинские дни в Москве отмечались довольно шумно. Помимо памятника в городе появились пушкинские папиросы, конфеты, духи, карамель, которой якобы Пушкин лечился от кашля. Но главное — были изданы сочинения поэта, которые до этого являлись библиографической редкостью. Собрание его произведений, как ни странно, нужно было заказывать типографии за тройную цену.
Фраза Пушкина «…не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать» была взята на вооружение немалым количеством его товарищей по цеху.
Один из них, живший на третьем этаже одной из трущоб Каланчёвки, в 1894 году к двери своей комнаты пришпилил бумажку со словами: «Стих заказывать», а под ней — свою визитную карточку: «Вадим Геннадиевич Ужасов, поэт и литератор». Стих из сорока строчек обходился заказчику в 8 рублей.
Если бы мы в 1895 году заглянули в Александровский сад, то тоже столкнулись бы с народным творчеством. В саду этом находилась, да она и теперь там находится, «Думная гора» с гротом. Около этого грота играли дети, а на стенах его красовались разные надписи, такие как «Скучно», «Холодно», «Выпил водки», «Гулял на сём месте сего тысяча восемьсот девяносто второго года августа третьего Иван Ландышев», «Посетил сие место и я. Максим Андреев. Приказчик без места», а также стихи, например, такие:
Веру я любил сердечно,
А она меня беспечно.
У нас вышел анекдот,
И теперь уж я не тот.
Отставной солдат Федот.
Такое садово-парковое творчество, равно как и туалетное, не приносило дохода своим авторам.
Однако были в народе и те, кому их таланты доход приносили. В начале 1880-х годов в трактирах Малой Серпуховской, Садово-Кудринской да и других улиц ходили певцы, торбанисты[35], гитаристы, пели цыгане. Среди них особым талантом выделялся гитарист Николай Андрианов. Нот он не знал, играл по слуху. Это был худой, высокий, с вьющимися волосами человек лет сорока, всегда серьёзный. Он носил короткий сюртук, красную кумачовую рубаху и суконные брюки, спрятанные в высокие сапоги. Бывало, кто-нибудь попросит хозяина: «Ну, зови Николая с его „говоруньей“», а «говоруньей» Андрианов называл свою гитару, тот и выходил. Его угощали. Угощение он заворачивал в бумажку и клал в карман, а от спиртного отказывался.
Играл он прекрасно. Кто-нибудь, бывало, из посетителей, не в силах себя сдержать от восторга, мог крикнуть: «Вынеси через ухаб!», «Отдай другой!» или «Отдай — примёрзло!» как бывало кричал дед чеховского Ваньки Жукова, Василий Макарыч, когда бабы нюхали его табак и чихали.
Когда же Николай заканчивал «цыганскую венгерку», раздавалось отчаянное: «Одно слово — душегуб!» Его целовали, утирая слёзы. Когда Андрианов состарился и ослаб, то играл за пятачок в трактирах по Серпуховскому тракту, в Нижних Котлах. Стал он тогда выпивать. Вскоре умер в больнице, а «говорунья» его осталась у хозяина трактира. В 1897 году по распивочным заведениям Цветного бульвара ходил цимбалист. Играл он виртуозно, а потом переворачивал цимбалы, и на обратной стороне их все видели клетки для игры в шашки. В них он был настоящим Ноздрёвым. Значительно позже в московских кабаках и притонах забавлял публику гармонист, которого называли «Колька, косая сволочь». Ходил он босой, в широкополой шляпе и распевал хриплым голосом под хриплую гармошку «душевные» песни. В брошенную им на пол шляпу благодарные слушатели кидали медяки.
