Николай Заболоцкий - Стихотворения и поэмы

Шинель двустворчатую гонит,
В какую даль — не знаю сам,
Вокзалы встали коренасты,
Воткнулись в облако кресты,
Свертелась бледная дорога,
Шел батальон, дышали ноги
Мехами кожи, и винтовки —
Стальные дула обнажив —
Дышали холодом. Лежит,
Она лежит — дорога хмурая,
Дорога бледная моя.
Отпали облака усталые,
Склонились лица тополей,—
И каждый помнит, где жена,
Спокойствием окружена,
И плач трехлетнего ребенка,
В стакане капли, на стене —
Плакат войны: война войне.
На перевале меркнет день,
И тело тонет, словно тень,
И вот казарма встала рядом
Громадой жирных кирпичей —
В воротах меркнут часовые,
Занумерованные сном.

И шел, смеялся батальон,
И по пятам струился сон,
И по пятам дорога хмурая
Кренилась, падая. Вдали
Шеренги коек рисовались,
И наши тени раздевались,
И падали… И снова шли…
Ночь вылезала по бокам.
Надув глаза, легла к ногам,
Собачья ночь в глаза глядела,
Дышала потом, тяготела
На головах… Мы шли, мы шли…

В тумане плотном поутру
Труба, бодрясь, пробила зорю,
И лампа, споря с потолком,
Всплыла оранжевым пятном,—
Еще дымился под ногами
Конец дороги, день вставал,
И наши тени шли рядами
По бледным стенам — на привал.

Когда замерзают дороги
И ветер шатает кресты,
Безумными пальцами Гоголь
Выводит горбатые сны.
И вот, костенея от стужи,
От непобедимой тоски,
Качается каменный ужас,
А ветер стреляет в виски,
А ветер крылатку срывает,
Взрывает седые снега
И вдруг, по суставам спадая,
Ложится — покорный — к ногам.
Откуда такое величье?
И вот уж не демон, а тот —
Бровями взлетает Поприщин,
Лицо поднимает вперед.
Крутись в департаментах, ветер.
Разбрызгивай перья в поток,
Раскрыв перламутровый веер,
Испания встанет у ног.
Лиловой червонной мантильей
Взмахнет на родные поля,
И шумная выйдет Севилья
Встречать своего короля.
А он — исхудалый и тонкий,
В сияньи страдальческих глаз,
Поднимется…
                             …Снова потемки,
Кровать, сторожа, матрац,
Рубаха под мышками режет,
Скулит, надрывается Меджи,
И брезжит в окошке рассвет.

Хлещи в департаментах, ветер,
Взметай по проспекту снега,
Вали под сугробы карету
Сиятельного седока.
По окнам, колоннам, подъездам,
По аркам бетонных свай,
Срывай генеральские звезды,
В сугробы мосты зарывай.
Он вытянул руки, несется,
Ревет в ледяную трубу,
За ним снеговые уродцы,
Свернувшись, по крышам бегут.
Хватаются
За колокольни,
Врываются
В колокола,
Ложатся в кирпичные бойни
И снова летят из угла
Туда, где в последней отваге
Встречая слепой ураган,—
Качается в белой рубахе
И с мертвым лицом —
Фердинанд.

Видишь — воздух шевелится?
В нем, как думают студенты.
Кислородные частицы
Падают, едва заметны.

Если, в случае мороза,
Мы, в трамвае сидя, дышим —
Словно столб, идет из носа
Дым, дыханием колышим.

Если ж человек невиден,
Худ и бледен, — очень просто! —
Не сиди на стуле, сидень,
Выходи гулять на воздух!

Оттого, детина, вянешь,
Что в квартире воздух тяжкий,
Ни духами не обманешь,
Ни французскою бумажкой.

В нем частицы все свалялись
Вроде войлока сухого,
Оттого у всех вначале
Грудь бывает нездорова.

Если где-нибудь писатель
Ходит с трубкою табачной —
Значит, он имеет сзади
Вид унылый и невзрачный.

Почему он ходит задом?
Отчего пропала сила?
Оттого, что трубка с ядом,
А в груди сидит бацилла.

Почему иная дева
Вид имеет некрасивый,
Ходит тощая, как древо,
И глаза висят, как сливы?

Потому плоха девица
И на дерево походит,
Что полезные частицы
В нос девице не проходят.

У красотки шарфик модный
Вокруг шеи так намотан,
Что под носом воздух — плотный
И дышать осталось — потом.

О полезная природа,
Исцели страданья наши,
Дай истицу кислорода,
Или две частицы даже!

Дай сознанью удивиться,
И тотчас передо мной
Отвори свою больницу —
Холод, солнце и покой!

В овчинной мантии, в короне из собаки,
Стоял мужик на берегу реки,
Сияли на траве как водяные знаки
Его коровьи сапоги.
Его лицо изображало
Так много мук,
Что даже дерево — и то, склонясь, дрожало
И нитку вить переставал паук.

Мужик стоял и говорил:
«Холм предков мне немил.
Моя изба стоит как дура,
И рушится ее старинная архитектура,
И печки дедовский портал
Уже не посещают тараканы —
Ни черные, ни рыжие, ни великаны,
Ни маленькие. А внутри сооружения,
Где раньше груда бревен зажигалась,
Чтобы сварить убитое животное, —
Там дырка до земли образовалась,
И холодное
Дыханье ветра, вылетая из подполья,
Колеблет колыбельное дреколье,
Спустившееся с потолка и тяжко
Храпящее.
Приветствую тебя, светило заходящее,
Которое избу мою ласкало
Своим лучом! Которое взрастило
В моем старинном огороде
Большие бомбы драгоценных свекол!
Как много ярких стекол
Ты зажигало вдруг над головой быка,
Чтобы очей его соединение
Не выражало первобытного страдания!
О солнце, до свидания!
Недолго жить моей избе:
Едят жуки ее сухие массы,
И ломят гусеницы нужников контрфорсы,
И червь земли, большой и лупоглазый,
Сидит на крыше и как царь поет».

Мужик замолк. Из торбы достает
Пирог с говяжьей требухою
И наполняет пищею плохою
Свой невзыскательный желудок.
Имея пару женских грудок,
Журавль на циркульном сияет колесе,
И под его печальным наблюденьем
Деревья кажутся унылым сновиденьем.
Поставленным над крышами избушек.
И много желтых завитушек
Летает в воздухе И осень входит к нам,
Рубаху дерева ломая пополам.

О слушай, слушай хлопанье рубах!
Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах
И в каждом камне Ганнибал таится
Вот наступает ночь Река не шевелится.
Не дрогнет лес И в страшной тишине,
Как только ветер пролетает.
Ночное дерево к луне
Большие руки поднимает
И начинает петь. Качаясь и дрожа,
Оно поет, и вся его душа
Как будто хочет вырваться из древесины.
Но сучья заплелись в огромные корзины,
И корни крепки, и земля кругом,
И нету выхода, и дерево с открытым ртом
Стоит, сражаясь с воздухом и плача.

Нелегкая задача —
Разбить синонимы: природа и тюрьма.

Мужик молчал, и все способности ума
В нем одновременно и чудно напрягались,
Но мысли складывались и рассыпались
И снова складывались. И наконец, поймав
Себя на созерцании растенья,
Мужик сказал: «Достойно удивленья,
Что внутренности таракана
На маленькой ладошке микроскопа
Меня волнуют так же, как Европа
С ее безумными сраженьями.
Мы свыклись с многочисленными положеньями
Своей судьбы, но это нестерпимо —
Природу миновать безумно мимо».
И туловище мужика
Вдруг принимает очертания жука,
Скатавшего последний шарик мысли,
И ночь кругом, и бревна стен нависли,
И предки равнодушною толпой
Сидят в траве и кажутся травой.

Мужик идет в колхозный новый дом,
Построенный невиданным трудом,
В тот самый дом, который есть начало
Того, что жизнь сквозь битвы обещала.
Мужик идет на общие поля,
Он наблюдает хлеба помещенье,
Он слушает, как плотная земля
Готова дать любое превращенье
Посеянному семени, глядит
В скелет машин, которые как дети
Стоят, мерцая в неподвижном свете
Осенних звезд, и важно шевелит
При размышлении тяжелыми бровями.
Корова хвастается жирными кровями,
Дом хвалится и светом и теплом,
Но у машины есть иное свойство —
Она внушает страх и беспокойство
Тому, кто жил печальным бирюком
Среди даров и немощей природы.
Мужик идет в большие огороды,
Где посреди сияющих теплиц
Лежат плоды, закрытые от птиц
И первых заморозков. Круглые, литые,
Плоды лежат, как солнца золотые,
Исполненные чистого тепла.
И каждая фигура так кругла,
Так чисто выписана, так полна собою,
Что, истомленный долгою борьбою,
Мужик глядит и чувствует, что в нем
Вдруг зажигается неведомым огнем
Его душа. В природе откровенной,
Такой суровой, злой, несовершенной,
Такой роскошной и такой скупой,—
Есть сила чудная. Бери ее рукой,
Дыши ей, обновляй ее частицы —
И будешь ты свободней легкой птицы
Средь совершенных рек и просвещенных скал.
От мужика все дале отступал
Дом прадедов с его высокой тенью,
И чувство нежности к живому поколенью
Влекло его вперед на много дней.
Мир должен быть иным. Мир должен быть круглей,
Величественней, чище, справедливей,
Мир должен быть разумней и счастливей,
Чем раньше был и чем он есть сейчас.
Да, это так. Мужик в последний раз
Глядит на яблоки и, набивая трубку,
Спешит домой. Над ним подобно кубку
Сияет в небе чистая звезда,
И тихо всё. И только шум листа,
Упавшего с ветвей, и посредине мира —
Лик Осени, заснувшей у клавира.