Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - Король-консорт
— И теперь тебе все чаще эта корона снится, — проговорил отец Бенедерий усталым голосом. Он сидит, откинувшись на спинку кресла и запрокинув голову с закрытыми глазами, как будто спит, и кажется, что монотонный голос звучит сквозь сон. — Значит, скоро возьмешь...
Я сказал горячо:
— Да ни за что!
— Соблазн растет, — сказал отец Велезариус. — Так всегда... У всех бывают минуты слабости. И вот однажды...
Я вздохнул, сказал отчаянным голосом:
— Хуже того, мне был запрет...
Отец Ансельм, как истый инквизитор, сразу зацепился за оброненные слова.
— Кем? Насчет?
Я ответил понуро:
— Мне являлся архангел Михаил. Наглый такой, разговаривает, словно я простолюдин какой, а я уже был не то графом, не то герцогом... Безо всякого уважения, что характерно, и потому вдвойне оскорбительно. Конечно, это задело, а как иначе? У меня при мне рыцарское достоинство! Я его не терял, к слову сказать. Потому я к этому Михаилу тоже без должного уважения... Вы же знаете, с вежливым и мы вежливо, а с хамом принято по-хамски, хотя Иисус и говорит что-то непонятное насчет снисходительности. Но если хамам все спускать, на голову сядут и ноги свесят...
Они морщились, ерзали, отец Ансельм прервал почти грубо:
— Короче.
— В общем, — сказал я торопливо, — короче говоря, он сам несерьезно подошел к передаче послания, потому я уже был заранее настроен как бы против. Вот и получилось...
— Что он передал?
— Запрет, — сказал я упавшим голосом, — ходить в тот Темный Мир. Объяснил, но тоже как-то несерьезно. Я бы сказал, недостаточно убедительно обосновал, что его тоже создал Господь!.. Да-да, как-то вскользь, о таких серьезных вещах так не говорят!
Отец Велезарий вскрикнул:
— Темный мир создал... не дьявол?
— Кишка у него тонка, — возразил я, — миры создавать! Конечно, Господь! Господь, как учит наша церковь, может быть и вы слышали, везде и во всем.
— И тот, — проговорил он потрясенным голосом, — мир...
— Темный мир, — подтвердил я. — Его тоже создал Господь. Для практики. Ладно, Он потом так сказал, наверное, а сперва Он тот создавал. Как свой замечательный и единственный... А потом, когда понял, что может и лучше, создал уже наш. Он же сам сказал так, это записано в Библии, что создал лучший из миров! Но все равно не хотел бы, чтобы и с Темным что-то случилось... Все-таки Его работа, жалко.
Они сидели молча, замерев, как каменные, наконец отец Велезарий спросил почти шепотом, голос его заметно дрожал:
— Кто... не хотел бы?
— Господь, — пояснил я удивленный его пусть не тупостью, но страусиным нежеланием признать истинное положение вещей. — Единственный, кому известна вся истина! Владыка Дня Суда, Милосердный, Чистейший, Величайший, Творец, Создатель, Прощающий, Дарующий, Всеведающий, Всеслышащий, Высочайший, Терпеливый...
Аббат вздохнул.
— Да, Он в самом деле должен быть очень терпеливым.
Отец Ансельм в ужасе перекрестился.
— Господи, спаси и помилуй!.. Зная вас, брат паладин, догадываюсь, вы в бараньей тупости отважного и до кончиков ногтей благородного рыцаря не последовали мудрому совету.
— Приказу, — уточнил отец Велезарий печальным голосом.
— Вот-вот, — сказал отец Ансельм, — приказу и повелению архангела Михаила. Того самого, что в свое время низверг самого Сатану с его воинством в ад!..
Аббат проговорил трескучим и до жути трезвым голосом:
— Плохо то, что ангелы всех родов и чинов никогда не говорят от себя, а только передают волю Господа. Это не архангел запрещал брату паладину входить в тот Темный Мир. Это он для нас темен, а для Господа, наверное, совсем нет...
Они все трое вперили в меня нещадные взоры. Я чувствовал себя уже в аду в самой глубокой яме, полной раскаленных углей, пролепетал жалко:
— Да, я вошел...
— Вы не просто вошли, — обронил отец Ансельм злым голосом. — Не так ли?
Я горестно вздохнул.
— У меня как-то само так получается, — сказал я упавшим голосом. — Везде эти посудные лавки, очень тесные, а у меня грация мудрого и рассудительного слона!..
— И что дальше? — спросил отец Ансельм.
— Они сами напали, — сказал я защищаясь. — Я их как бы и не трогал даже пальцем!.. А они напали. Я вынужден был защищаться, и потому гнался за ними до самого их дворца Темного Властелина... я даже, признаюсь, обрадовался малость: наконец-то Темный Властелин! Только и слышал, как все с ним борются, но что-то он все жив и жив, даже не догадывается, что с ним борются. Согласен-согласен, я больше по удаче, чем по уму и доблести, сумел проникнуть в тот Темный Мир. Мало того, я спер там корону Повелителя их мира...
Отец Велезариус дернулся, посмотрел на меня дикими глазами, потом на аббата.
— Разве такое возможно?
— Видимо, — ответил тот скрипучим голосом, — Господь зачем-то такое допустил. Зачем? Вряд ли узнаем...
— Тогда что?
Аббат сказал тихо:
— Как я понимаю, брат паладин... вы сумели как-то...
— Воздержаться? — спросил я. — С трудом. Руки иногда сами, так бы и обрубил! Было такое, вытащил из мешка и уже почти-почти опустил себе на дурную голову... Даже не знаю, чего мне стоило удержаться и положить обратно.
— Даже у самого стойкого, — сказал аббат, — бывают минуты, а то и дни упадка, душевной усталости. Вдруг начинает казаться, что все делаешь не так...
Отец Велезарий сказал с ужасом:
— И тогда он вытащит корону... и уже не вернет обратно!
Аббат кивнул.
— И станет воплощением Зла на земле.
Отец Ансельм проговорил с подозрением в голосе:
— Не это ли готовят падшие ангелы уже там в аду? Они там не успокаиваются, как мы все думаем. Дескать, победили, теперь они там навеки и уже смирились! Не удался прямой вызов Господу, так пробуют восстать через человека, созданного самим же Творцом?
Аббат пробормотал:
— Неисповедимы пути Господа. Возможно, Он понимает, что брат паладин все же наденет корону Темного Мира... и потому наслал Маркус, чтобы люди увидели, от чего Господь очищает землю...
— Эх, — сказал отец Велезарий с досадой, — почему Он просто не заберет у брата паладина ту корону?
— Не может, — пояснил аббат. — Все века дурачки дразнили христиан: если Бог всемогущ, но может ли создать такой камень, который не сможет поднять?.. Так вот этот камень — свобода воли человека. Господь ее дал человеку и не отменит, ибо свобода воли — краеугольный камень его творения.
— Жаль, — пробормотал отец Ансельм сурово. — Когда смотрю на брата паладина... скажу честно, меньше всего хотелось бы, чтобы судьба мира оказалась в его руках хотя бы на мгновение.
Аббат медленно пошевелился в кресле. Я замер, он посмотрел прямо на меня, и в его лице было что-то очень страшное. Верхние веки, тяжелые, как само небо, поднялись, я вздрогнул от прямого взгляда в упор.
— Полагаю, — произнес он ровным голосом, — нам стоит взглянуть на корону, созданную для такой чудовищной цели...
Отец Велезарий вскрикнул испуганно:
— Но как же...
— Втроем, — прервал аббат, — сможем удержать брата паладина... если он не совладает с искушением... Не так ли, отец Ансельм?
Тот подумал, вздохнул.
— Надеюсь. Но я бы на всякий случай пригласил и отца Ромуальда.
Аббат сказал устало:
— Согласен. Брат паладин, покажи нам ту черную корону.
— Она в сумке, — сказал я торопливо, — сейчас сбегаю...
— Не торопись, — ответил он. — А мы пока отыщем отца Ромуальда.
Глава 2
Через несколько минут я снова предстал перед ними с объемистой кожаной сумкой, где храню самые ценные и негабаритные вещи, от самых мелких, как зерна Гугол, или средних вроде клетки с меняющимися размерами, где все еще томится пленник, до этой короны, что занимает треть пространства.
Отец Ромуальд уже в комнате, все четверо сразу вперили взгляды в сумку, а отец Бенедерий сказал строгим ясным голосом:
— Брат паладин... прочти молитву, очисть свою душу и... с мыслью о Господе достань корону.
Я закрыл глаза, вспоминая с трепетом и холодом в груди, как прорывался с окровавленным мечом в руке к трону, где на сиденье черная корона Повелителя Двух Миров. Тогда мне казалось, что она вся черная, за исключением одного-единственного горящего диким огнем рубина, но наяву обод весь усеян впритык черными бриллиантами, а рубин зловеще горит в том месте, что над лбом. Бриллианты, как понимаю, либо не бриллианты вовсе, либо не только бриллианты, как и этот зловещий рубин...
Словно с другого континента донесся искаженный голос, в котором я с трудом узнал голос аббата:
— Брат паладин... пора...
Я расстегнул ремни, волна сладкого ужаса прокатилась по телу еще до того, как пальцы коснулись короны. В кончики стрельнул мучительно острый, отвратительно приятный холод. Задержав дыхание, я ухватил за обод и потащил наружу, и снова то странное ощущение, словно в руке горный хребет, а то и вся тяжесть Земли, и в то же время у меня на ладони абсолютно невесомая вещь.
