Генрих Френкель - Брамштендте - Йозеф Геббельс (Ростов-на Дону, 2000)
Сам Гитлер всего лишь дважды обращался к населению в 1944 году по вопросам общенационального значения: в канун Нового года и восемь месяцев спустя, 20 июля, после неудавшегося покушения на него. Впервые в истории Третьего рейха он не появился даже на традиционном ноябрьском съезде «партийной гвардии». Вместо него Гиммлер прочитал «прокламацию от имени фюрера» о создании «фолькс-штурма» — народного ополчения, призванного спасти положение, которое уже невозможно было спасти. Западная пропаганда не замедлила использовать затворничество Гитлера, выдав в эфир ряд вопросов, тревожных для немцев: «Может быть, он заболел? А может быть, серьезно пострадал во время покушения 20 июля? Или просто не решается показаться перед публикой, зная, что положение безнадежно?» Эти выпады сделали свое дело, потому что ситуация на обоих фронтах быстро ухудшалась. Поползли слухи о болезни фюрера и даже о том, что его уже нет в живых. Пресс-секретарь Геббельса записал, что «люди охотно верят сплетням, потому что так и не дождались выступления фюрера. К тому же эти неприятные пересуды имеют под собой основание: ведь фюрер страдает от глубокой депрессии и очень ослаб здоровьем — он выглядит, как беспомощный старик!»
Неудивительно, что Геббельс решил оживить образ Гитлера как сильной личности, полной уверенности и здоровья. «Фюрер, — писал он в статье под тем же заголовком, — не постарел от войны. Во всяком случае не более, чем остальные немцы, выносящие ее тяготы. Если он и стал ходить, слегка опустив голову, то только потому, что постоянно сидит, склонившись над картами, — ведь он воспринимает проблемы войны более серьезно, чем простые граждане». Геббельс снова прибег к излюбленному сравнению с Фридрихом Великим, явно унизив при этом знаменитого короля: «Фюреру сейчас столько же лет, сколько было Фридриху в конце Семилетней войны, когда солдаты называли его «Старый Фриц», но он производит впечатление совсем молодого человека: его глаза излучают живой блеск; черты лица спокойны и гармоничны, сохраняя выражение ясности и благородства; и только виски тронула легкая седина — след многодневных трудов и беспокойных ночей, проведенных в одиночестве». Геббельс нашел для своего вождя новый, еще более блестящий образ, сравнив его со «Святым Георгием, поражающим гнусных врагов Германии и Европы ради спасения человечества». «Благородство его характера восхищает не меньше, чем его гений; ни одно слово фальши или грубости никогда не слетало с его губ. Это избранный Богом вождь избранного народа, преобразователь человечества, ведущий его к светлому будущему!» Но эти заклинания уже не находили отклика. Вражеские армии продвигались все дальше по территории Германии, и все больше немцев теряли веру в военное искусство и дар предвидения Гитлера — и только Геббельс продолжал возвеличивать своего героя и прославлять «эру Гитлера», величие которой будет понято, когда минуют испытания войны; поразительно, но он славил фюрера с еще большим жаром и размахом, чем прежде.
К тому времени, когда прозвучала последняя речь Геббельса, поздравившего фюрера с пятидесятишестилетием, главный нацистский пропагандист уже оставил все надежды на заключение почетного мира. Поражения было не избежать; русские стояли у ворот Берлина, и всего через две недели фюрер, а вслед за ним и Геббельс вместе со всей своей семьей совершили самоубийство. Третий рейх рухнул, но неуемный сочинитель хвалебных речей продолжал до самого конца повторять штампованные фразы, как испорченная граммофонная пластинка. В его речах фюрер так и остался «человеком столетия», до конца прошедшим свой путь и увидевшим «не гибель нации, а счастливое начало беспримерного золотого века германизма».
В последний раз, перед лицом надвигавшегося краха, прозвучали клятвы в «верности заветам Нибелунгов» и нерушимом единстве фюрера и народа: «Мы чувствуем его в себе и рядом с собой. Пусть Бог даст ему силы и здоровье и защитит его от опасностей; остальное сделаем мы сами. Несчастья не раздавили, а закалили нас. Германия полна веры, она празднует последний триумф, презирая опасность! Нация не покинет своего вождя, и вождь не оставит свой народ. Это и есть победа!»
«Сегодня, в дни страданий, мы просим для фюрера того же, что и в прежние добрые времена — чтобы он всегда оставался с нами!»
Геббельс уже расстался с надеждой на победу, но в его сознании мерцала мысль о последнем утешении: войти в историю как героическая фигура, как верный рыцарь своего фюрера. На одном из последних собраний сотрудников своего министерства он призвал их «исполнять свои обязанности до конца, чтобы стать героями исторических фильмов, которые будут сняты через много лет»: «Через сто лет будут поставлены прекрасные картины о страшных днях, которые мы переживаем, и мы вновь оживем в них! Разве вы не хотите сыграть свою почетную роль, чтобы стать героями такого фильма? Я верю: это будет достойное и возвышенное зрелище, ради которого стоит вытерпеть страдания. Держитесь же, чтобы через столетие, увидев вас на экране, публика не встретила вас насмешками и свистом!»
Таковы были последние отчаянные пожелания «постановщика пышных церемоний», увидевшего, что его роль сыграна, и пожелавшего сохранить для себя местечко в истории рядом со своим обожаемым фюрером.
5. Несколько штрихов к портрету фюрера
Ужасный феномен, производящий сильное впечатление своей поистине гранитной грубостью и бесконечно разнообразной убогостью; олицетворение чудовищной силы и свирепого гения в окружении гнойной мусорной кучи, собранной из интеллектуальных объедков столетий.
Тревор-Ропер, британский историкСтарания Геббельса по созданию образа «обожаемого фюрера» привели к утверждению в Германии культа личности Гитлера, принимавшего уродливые формы. Немецкие женщины, называвшие его «прекрасный Адольф», в его присутствии лишались чувств от восторга и присылали ему тысячи писем с выражением желания родить от него ребенка.
Те, кому доводилось узнать фюрера поближе, могли получить о нем другое впечатление, не совпадавшее с описаниями Геббельса:
«С побагровевшими от злости щеками, подняв сжатые кулаки, передо мной стоял весь трясущийся от гнева полностью потерявший самообладание человек. После каждого взрыва ярости Гитлер срывался с места, устремляясь по ковру туда и обратно, а затем снова останавливался передо мной и швырял в меня новое обвинение. При этом он надрывался от крика, глаза его вылезали из орбит и на лбу вздувались вены». Так описал свои впечатления от одной из «деловых встреч» с фюрером его верный полководец, генерал Гейнц Гудериан, одержавший для него немало громких побед.[7]
А вот как выглядели, по воспоминаниям современников, застольные беседы в ставке Гитлера в Растенбурге:
«Привлекательность (или, напротив, тягостность) этих трапез заключалась в том, что они мало походили на обычные обеды и ужины. Меню их не отличалось особым разнообразием: Гитлер был вегетарианцем и в этом своем пристрастии (как, впрочем, и в остальных) был деспотичен. Правда, один день в неделю он допускал для своих гостей мясные или рыбные блюда, но при этом сопровождал еду саркастическими рассуждениями о «трупоедах», пьющих «трупный чай» (так он называл мясной бульон). Когда подавали угрей, он сообщал, что их ловят на дохлых кошек, а по поводу раков не забывал каждый раз рассказать о мертвой бабушке, которую внуки бросили в реку в качестве приманки.
Но главным украшением «частных трапез» фюрера было все же не меню и не конферанс хозяина-вегетарианца. Мемуаристы из числа близких к Гитлеру людей — Альберт Шпеер, Отто Дитрих и другие — единодушно и не сговариваясь отмечают присущую ему почти патологическую и неотъемлемую черту — «речевой эгоизм»: «Гитлер был неистощим в речах, говорение было стихией его существования». Его приверженность к коллективным застольям была выражением его неутолимой жажды к принудительным проповедям. Обеды в ставке продолжались, как правило, до полутора часов, а ужины обычно затягивались на два часа и более, но из-за стола гости фюрера вставали не всегда сытыми, не испытывая удовольствия от еды, с головой, опухшей от исполненных самоупоения, маниакальных речей хозяина».[8]
Глава 9
Уверенность в победе
«В результате прорыва немецких танковых соединений войска Первой группы армий союзников (10 английских, 18 французских и 12 бельгийских дивизий) оказались окруженными и прижатыми к морю в районе французского города Дюнкерка. Английское командование приняло 20 мая 1940 года решение об эвакуации своих войск, не согласовав его с союзниками. Эвакуация была облегчена тем, что Гитлер неожиданно одобрил приказ об остановке танковых частей на промежуточном рубеже. Причины этого приказа не выяснены историками до настоящего времени. Есть мнение, что Гитлер, позволяя деморализованным английским солдатам вернуться домой, рассчитывал вызвать с их помощью волну страха и растерянности в английском обществе и побудить правительство Британии к заключению мира.
