Бруно Латур - Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии
Размер имеет значение
Вопрос релятивизма, однако, еще не решен. Временно устранено только смешение, ставшее следствием того, что природа была вынесена за скобки. Мы оказываемся теперь перед производством таких природ — культур, которые я называю коллективами, чтобы напомнить о том, что они столь же отличны от общества, как его понимают социологи — общество как люди-между-собой, так и от природы, как ее рассматривают эпистемологи — природа как вещи-в-себе. Как я уже говорил, с точки зрения сравнительной антропологии, все эти коллективы схожи друг с другом в том, что они одновременно распределяют, что в будущем станет элементами природы и что в будущем станет элементами социального мира. Никто никогда не слышал о коллективах, которые не задействовали бы небо, землю, тела, блага, право, богов, души, предков, силы, зверей, верования, вымышленные существа… Такова старая антропологическая матрица, которой мы никогда не покидали.
Но эта общая матрица определяет только исходную точку сравнительной антропологии. На самом деле, все коллективы отличаются друг от друга тем, как они распределяют сущее, какими свойствами они наделяют единицы сущего, какой уровень мобилизации они считают допустимым. Эти различия составляют такое множество мелких каталогов, что среди них никакой Великий Разлом уже не будет заметен. Среди все этих каталогов есть один, который мы способны теперь распознать и который уже в течение трех веков характеризует официальную версию некоторых сегментов некоторых коллективов. Речь идет о нашей Конституции, которая приписывает одной совокупности единиц сущего роль нечеловеков, другой совокупности — роль граждан, а третьей — функцию своевольного и бессильного Бога. Сама по себе эта Конституция уже не отделяет нас от других, поскольку просто-напросто добавляется к длинному списку отличительных признаков, которые включает в себя сравнительная антропология. Эти признаки можно было бы представить в качестве совокупности папок в большой базе данных Лаборатории социальной антропологии Коллеж де Франс, которую следовало бы переименовать в «Досье об отношениях человеков и нечеловеков».
В своем распределении изменчивых единиц мы так же отличны от ашуаров, как они отличаются от тапирапе или арапешей. Не больше и не меньше. Однако такое сравнение принимало бы в расчет только одновременное производство природы и общества и только один аспект коллективов. Оно удовлетворяет нашему чувству справедливости, но наталкивается, двигаясь совершенно другими путями, на то же самое препятствие, что и абсолютный релятивизм, поскольку немедленно уничтожает различия, делая все коллективы одинаково различными. Оно не позволяет осознать тот другой аспект, который я пытаюсь наметить с самого начала этого исследования, — масштаб мобилизации, масштаб, который является одновременно следствием Нового Времени и причиной его конца.
Дело в том, что принцип симметрии имеет целью не только установление равенства — что является всего лишь способом установить стрелку весов на нулевой отметке, — но и регистрирование различий, то есть в конечном счете асимметрий, и понимание практических средств, которые позволяют одним коллективам доминировать над другими. Хотя коллективы могут быть схожими в принципах, касающихся одновременного производства природы и общества, они могут отличаться по своим размерам. Когда мы в начале процедуры взвешивания ставим на чашу весов атомную станцию, дыру в озоновом слое, карту человеческого генома, поезд на воздушной подушке, сеть спутников, галактический кластер — они весят не больше, чем огонь, добываемый из дерева, небо, которое может упасть на голову, генеалогия, телега, духи, обитающие на небе, или космогония. Во всех случаях эти квазиобъекты с их колеблющимися траекториями одновременно очерчивают формы природы и формы обществ. Но в конце процедуры взвешивания первая группа объектов дает нам совсем другой коллектив, чем вторая. Эти различия также должны быть признаны.
Образно говоря, эти расхождения имеют силу в двух значениях этого слова. Они важны — и заблуждение релятивизма состоит в том, что он их игнорирует, но они касаются только размера, — и ошибка универсализма заключается в том, что он делает из них Великий Разлом. Коллективы являются схожими во всем, за исключением своего размера, подобно последовательным виткам одной и той же спирали. То, что одному коллективу нужны предки и неподвижные звезды, а другому, более эксцентрическому, нужны гены и квазары, объясняется размерами коллектива, который должен существовать в качестве единого целого. Большее количество объектов требует большего количества субъектов. Большая степень субъективности требует большей степени объективности. Если вы принимаете Гоббса и его последователей, вам не обойтись без Бойля и его последователей. Если вы принимаете Левиафана, вам не обойтись без воздушного насоса. Именно это позволяет принимать во внимание различия (размеры витков действительно различны), одновременно принимая во внимание сходства (все коллективы одинаково смешивают единицы человеческие и нечеловеческие). Релятивистам, которые стремятся поставить все культуры на одну доску, рассматривая их все как одинаково произвольное кодирование природного мира, производство которого остается необъяснимым, не удается принять во внимание усилия, которые коллективы совершают, чтобы доминировать друг над другом. С другой стороны, универсалисты не способны понять глубинное братство, существующее между коллективами, поскольку они считают, что доступ к природе должен быть открыт одним только западным людям, а всех остальных следует удерживать в границах их обществ, чего они могут избежать, только становясь научными, нововременными и вестернизированными.
Наука и техника представляют собой нечто примечательное не потому, что являются подлинными или эффективными, — эти свойства им даются в качестве дополнения и по совершенно другим причинам, чем это делают эпистемологи (Latour, 1989а), — а потому, что они умножают количество нечеловеков, рекрутируемых при производстве коллективов, и потому, что они делают более сплоченными сообщества, которые мы из этих существ формируем. Нововременные науки характеризуются не тем эпистемологическим разрывом, который навсегда отсекает их от донаучного прошлого, а именно этим расширением витков спирали, масштабом вовлечения, которое оно обеспечивает, все более увеличивающимся расстоянием, которое оно охватывает, чтобы рекрутировать эти единицы сущего. Нововременные знания и возможности отличаются друг от друга не тем, что они как будто бы могут ускользнуть от тирании социального, а тем, что они добавляют гораздо больше гибридов, чтобы рекомбинировать социальную связь и еще больше увеличить ее масштаб. Не только воздушный насос, но также микробы, электричество, атомы, звезды, уравнения второй степени, автоматы и роботы, мельницы и поршни, бессознательное и нейропередатчики. На каждом витке спирали новый перевод квазиобъектов активизирует появление нового определения социального тела, субъектов, а также объектов. В нашем коллективе наука и техника отражают общество не больше, чем в их коллективах природа отражает социальные структуры. Речь не идет об игре отражений. Речь идет о конструировании коллективов во все более увеличивающемся масштабе. Различия в размере действительно существуют. Не существует различий в природе, и еще меньше существует различий в культуре.
Переворот архимеда
Размер коллективов будет претерпевать существенные изменения за счет вовлечения особого типа нече ловеков. Нет более яркого символа, который позволил бы осознать это изменение в размере, чем тот поистине невозможный опыт, о котором рассказывает Плутарх и который, по выражению Мишеля Отье, конституирует «канон ученого» (Authier, 1989):
Между тем Архимед как-то раз написал царю Гиерону, с которым был в дружбе и родстве, что данною силою можно сдвинуть любой данный груз; как сообщают, увлеченный убедительностью собственных доказательств, он добавил сгоряча, что, будь в его распоряжении другая Земля, на которую можно было бы встать, он сдвинул бы с места нашу. Гиерон изумился и попросил претворить эту мысль в действие и показать какую-либо тяжесть, перемещаемую малым усилием, и тогда Архимед велел наполнить обычной кладью царское трехмачтовое грузовое судно, недавно с огромным трудом вытащенное на берег целою толпою людей, посадил на него большую команду матросов, а сам сел поодаль и, без всякого напряжения вытягивая конец каната, пропущенного через составной блок, придвинул к себе корабль — так медленно и ровно, точно тот плыл по морю. Царь был поражен и, осознав все могущество этого искусства, убедил Архимеда построить ему несколько машин для защиты и для нападения (Плутарх, Жизнь Марцелла).7
