Ярослав Шимов - Австро-Венгерская империя
Носителям подобных взглядов власть Габсбургов над Ломбардией и Венецией, Тосканой и Моденой и австрийское влияние в остальной Италии не могли не казаться чужеземным игом. При этом положительные стороны габсбургского правления – например, относительная упорядоченность бюрократической системы и невиданная для тогдашней Италии честность чиновников – не принимались во внимание: главным было то, что эти чиновники, как и их государь, в большинстве своем говорили по-немецки и были чужаками на итальянской земле. Примирению между властью и народом не способствовало и постоянное присутствие в Ломбардо-Венецианском королевстве крупного австрийского воинского контингента, чей командующий, фельдмаршал Радецкий, де-факто располагал большей властью, чем вице-король.
Дворянство было озлоблено деятельностью императорских геральдических комиссий, которые после 1818 года «понизили» многих представителей итальянской знати, не признав их титулы: князья стали графами, графы – баронами и т. д. В свою очередь богатым землевладельцам незнатного происхождения стало куда сложнее приобрести дворянское достоинство. Отпрыскам дворянских и буржуазных семей Италии оказалось трудно сделать карьеру при Габсбургах, т. к. языком государственного аппарата был немецкий, которым владели немногие итальянцы. Городская интеллигенция была настроена либерально, революционно и националистически. Наконец, крестьяне, находившиеся под сильным влиянием церкви и папской курии, настороженно относились к австрийским властям, отношения которых с Римом со времен Иосифа II оставались непростыми. Еще более осложнилась ситуация после избрания папой Пия IX (1846), который в первые годы своего понтификата заигрывал с либералами и рассматривался многими из них как возможный лидер движения за объединение Италии. Недовольство итальянцев правлением Габсбургов усугублялось непреклонностью самих властей, придерживавшихся по отношению к Италии еще более жесткой линии, чем к Венгрии. Один из немногих миланских дворян, лояльных императору, как-то сказал Меттерниху, что «если бы итальянцам были предоставлены хоть какие-то преимущества, их довольно легко удалось бы привлечь к сотрудничеству с правящими кругами». Но в Вене предпочитали опираться главным образом на военную силу, которой итальянцам до поры до времени было нечего противопоставить.
Чехи. Еще при Марии Терезии чешские владения Габсбургов лишились остатков административной самостоятельности: управление ими перешло в ведение венского правительства. Политическая и этнокультурная ситуация на протяжении двух столетий после роковой битвы на Белой Горе оставалась неблагоприятной для коренного населения. В городах господствовали немецкая культура и язык; богемская и моравская аристократия, лояльная Габсбургам, в большинстве своем не имела чешских корней и была носительницей регионального, а не национального патриотизма; gentry в Чехии, в отличие от Венгрии, была куда менее многочисленной и не пользовалась политическим влиянием; чешский народ оставался лишен сколько-нибудь развитого национального самосознания.
Положение изменилось в первой половине XIX века, когда вследствие ускоренного экономического развития чешских земель местная социальная структура начала меняться. Возросла доля чехов в городском населении, появилась чешская интеллигенция, вставшая во главе движения за национальное возрождение. В предмартовский период число этих людей, правда, было настолько невелико, что один из них, уже упоминавшийся Франтишек Палацкий, как-то заметил, что если бы в комнате, где собрались поборники чешской культуры, вдруг обрушился потолок, с национальным возрождением было бы покончено. Серьезных трений между чехами и немцами в Богемии и Моравии в эпоху Меттерниха практически не возникало; столкновения между ними начнутся позднее, при Франце Иосифе, когда политические и экономические силы сторон станут примерно равными.
Пока же чешское национальное возрождение не представляло опасности для Габсбургов. Несмотря на приверженность части местной интеллигенции прорусским панславистским теориям, главным идейным течением среди образованных чехов был австроспа-визм, подчеркивавший благотворность и необходимость существования австрийской монархии для свободного развития западных и южных славян. В наднациональном характере государства Габсбургов многие чехи видели защиту как от великогерманских притязаний немецких националистов, так и от возможного русского господства. Как писал известный чешский публицист того времени Карел Гавличек-Боровский, «австрийская монархия есть лучшая гарантия сохранения нашего… народа, и чем сильнее будет Австрийская империя, тем прочнее будет его положение»[59].
В то же время сам факт существования королевства Богемия и маркграфства Моравия как государственно-административных единиц, воплощавших определенную историческую традицию, создавал почву для стремления чешских политиков к большей автономии их края. Поскольку определенная часть городской интеллигенции и буржуазии, как чешской, так и немецкой, к концу 1840-х годов была привержена либеральным принципам, соединение либерализма, стремления к региональной автономии и первых ростков чешского национализма привело к тому, что Богемия, в первую очередь Прага, тоже участвовала в событиях 1848 года, хотя здесь они не приобрели такого размаха, как в Вене и тем более в Венгрии.
Поляки. В предыдущей главе уже говорилось о «галицийской резне» – кровавом восстании 1846 года, когда руками крестьян австрийским властям удалось привести к повиновению местную польскую шляхту, выступившую под националистическими лозунгами. Тогда же было покончено с Краковской республикой – крошечным осколком Польши, существовавшим 30 лет под совместным протекторатом Австрии, Пруссии и России. Тем не менее в целом поляки, несмотря на ярко выраженное стремление к восстановлению национально-государственной независимости, на протяжении всего XIX века доставляли Габсбургам гораздо меньше хлопот, чем венгры.
Секрет относительной лояльности поляков заключался в том, что австрийский режим был по отношению к их культуре и традициям куда более либеральным, нежели русский или прусский. Поляки, в первую очередь местная шляхта, составляли элиту Галиции, которая после компромисса 1867 года стала административной единицей, пользовавшейся в рамках Австро-Венгрии довольно широкой автономией. Делопроизводство здесь велось на польском языке (за исключением переписки местных властей с центральными органами или учреждениями других провинций), существовали польские школы, университеты, театры и т. д. Еще в 1840-е годы многие поляки рассматривали Галицию как возможный плацдарм, откуда в будущем начнется восстановление Польши. Пока же следовало сотрудничать с Веной – и это сотрудничество приобрело столь активный характер, что поляков иногда называют третьим привилегированным народом Австро-Венгрии после немцев и венгров.
Не стоит забывать и о том, что Галиция была одной из наиболее экономически отсталых областей империи. Кроме Кракова и Львова (Лемберга), здесь не было крупных городов – главных «рассадников» либерализма в эпоху, предшествовавшую революции 1848 года. Тем не менее и поляки не остались в стороне от революционных событий: в июне 1848-го галицийская делегация присутствовала на заседаниях проходившего в Праге всеславянского съезда, а позднее небольшие польские подразделения участвовали в сражениях в Венгрии на стороне революционных войск.
Южные славяне. В середине XIX века в Австрийской империи жило больше сербов, чем в самой Сербии – автономном княжестве, находившемся под сюзеренитетом турецкого султана. С административной точки зрения часть из них была подданными Венгерского королевства, другая часть жила в Австрии, третья – служила императору в рядах гренцеров (граничаров), крестьян-солдат, которые обитали на границе с Османской империей и подчинялись непосредственно австрийскому военному ведомству. Сербы располагали религиозно-культурной, но не административно-политической автономией, и по мере того как в Венгрии, где жило большинство сербских подданных императора, набирали силу националистические тенденции, все больше сербов склонялось к Вене, которую они рассматривали как защитницу от мадьяризации.
В то же время рост национального самосознания заставлял многих австрийских сербов с надеждой смотреть на Сербское княжество и Россию, с помощью которой они надеялись добиться создания своего независимого национального государства. Подобные настроения усиливались и по другую сторону границы. Сербы в Австрии, писал один белградский студент в 1848 году своему другу, «хотят того же, что и мы. Чего? Основания Сербского королевства, восстановления [средневековой] Великой Сербии». Великосербский национализм и прорусский панславизм противоречили интересам Австрии – и как многонациональной империи, и как державы, для которой соперничество с Россией на Балканах приобретало все большее значение.
