Феликс Филатов - Клеймо создателя
Дорогой Феликс Петрович,
Не могу сказать, что до конца разобрался в рукописи. По математике ничего не пишу. Там все достаточно сложно, и понадобится время, чтобы понять. Но как крупный дилетант, набросал некоторые общие замечания:
Интересный труд, но весьма испытывает лояльность читателя.
Наряду с точными и острыми мыслями и наблюдениями, есть вещи, которые иначе как пустой болтовней не назовешь.
Жанр этого произведения не определен, как не определен круг читателей. Как бывший поклонник Беллоу, а ныне его достаточно резкий критик не могу не отметить некоторого его влияния. Далеко не всегда в лучшую сторону.
Что пошло бы рукописи на пользу
Выбросить введение. Там почти все – пустые разговоры. Эффективно использовать для повышения артериального давления у оппонентов.
Выбросить новоизобретенную нумерацию глав со всеми сопутствующими словесными рюшами. Рукопись и так перенапрягает мозг.
Выбросить богоборчество. Кусочки симметрий в наблюдаемых экспериментальных данных для этого недостаточно убедительны.
Выбросить политику. Хотя эти кусочки написаны блестяще, но здесь они только вредят.
Резко сократить мемуарную составляющую – оставить только то, что повлияло на данную работу.
Выбросить рассуждения про большой взрыв и про первые 10 в степени минус бесконечность секунд после его начала. Это еще хуже, чем богоборчество.
Ограничить использование разных шрифтов и заглавных букв для подчеркивания мыслей, понятий и др. Такая мнимая многозначительность мешает воспринимать даже очень интересные вещи.
Ироническая интонация, а также некоторая самопародия и гротеск очень идет той части рукописи, где содержатся самые смелые мысли. Чем менее серьезно их излагать, тем меньшее отторжение они вызовут у читателя.
Может быть, все, что мне так и хочется выбросить, надо просто отделить в отдельный философский трактат. У которого точно найдется свой круг читателей.
Что мне очень понравилось
очень интересно, даже искрометно написаны многие вещи из истории науки. Я про это ничего не знал.
Идею рукописи всячески поддерживаю. Наблюдая нынешнее развитие молекулярной биологии, относить искусственное происхождение жизни к лженауке абсурдно.
…..
Прошу в пианиста не стрелять, советы были выбиты насилием над личностью. Ой, она и сейчас дерется.Доктор физ-мат наук В. Гаранжа,Вычислительный Центр РАНДорогой Володя!
Спасибо за то, что нашли время познакомиться с моими скромными литературными опытами и на них отозваться. Я получил колоссальное удовольствие, читая Ваш комментарий, поскольку на генном уровне предпочитаю критику похвале (разве что за каким-нибудь, пусть единственным, исключением). И потом – я практически полностью с Вами согласен: почти все, что не понравилось Вам, не нравится и мне. Более того, с самого начала я постоянно правил текст, постепенно выбросив из него> 95% политической патетики и многочисленные лирические отступления, которые можно трактовать как мемуарные (всего этого Вы, к счастью, уже не видели; кое-что сохранилось в черновиках). С возрастом, однако, неизбежно становишься болтливее. В молодости я едва выносил это; со временем махнул рукой. Так что частью целевой аудитории книжки обязательно будут зайцы в сарае, все равно – ровесники или молодежь. Нравилась тем зайцам болтовня деда Мазая или нет – поди спроси! Лишь бы за бердан не хватался свой старый, да ласков был. А я отношусь к своим читателям с величайшим уважением, и некоторые из них – знаю точно – приемлют раздражающую других манеру письма. Прошу прощения, что не смог угодить и тем, и другим – хотел бы, да не вышло. Ну, а без политики и воспоминаний есть моя заметка в арХив’е (ку-био) 2009. Кроме того, в Интернет-версии основной мысли книжки посвящена Часть Третья (Арифметика генетического кодирования), суть которой заключается в том, что возникновение биологической информации как запоминаемого выбора из двух оставило в генетическом коде серию реликтовых билатеральных симметрий особенностью которых является маркировка числами, имеющими характер информационных сигнатур. На выбор же жанра я забил и положил – с приборами и прочей…
Аппаратурой, – подсказывает любезный Фагот.
Совершенно верно, благодарю!
А вот влияние Сола Беллоу – даже не с лучшей стороны – это для меня приятная (все-таки приятная!) неожиданность. Сам я постоянно ощущал влияние, скорее, Лема – а, среди прочих, даже, как ни странно, – моего первого литературного кумира – Гоголя (не в том смысле, что стараюсь ему подражать: рука не поднимется на такое святотатство, а в том, что всегда чувствую за спиной его ухмылку). Но, согласитесь, здорово было бы прочесть в каком-нибудь отзыве: «ощущается влияние Гоголя, хотя далеко не всегда в лучшую сторону»! Я бы понял. К чикагцу же Беллоу я все равно неравнодушен (извините за неуклюжий каламбур) – в первую очередь, из-за его very poetic отношения к Чикаго («Дар Гумбольдта»), чем-то близкого моему. Люблю этот город больше, чем любой другой в Америке, больше даже, чем Нью-Йорк.
O’Hare, O’Hare is sheer despair!..
О’Хейр – главный аэропорт Чикаго. Пронзительное место для расставания с друзьями.
И еще один автор бесспорно влиял на манеру моего письма. Это Уолтер Грей, чью замечательную книгу «Живой мозг» я когда-то прочел несколько раз подряд, хотя тема ее меня тогда уже не интересовала. Но как она написана!
…Я не занимаюсь богоборчеством. Атеизм – в том смысле, какой мне близок – вызывает к религии двоякое отношение. Идеи милосердия, объединения и знания своих корней я готов принимать даже в той форме, которую она предлагает – что взять с людей сегодня? Наукой занимается очень немногая их часть, атеизм требует философской свободы и смелости, на которые способен не каждый. Но как инструмент познания или понимания физического мира (а только это – и я еще раз напомню Стива Вайнберга – «поднимает жизнь человека над уровнем фарса») религия никуда не годится. Бог непостижим, это правда, но – постигаем. И если наша планетная система – это и вправду колба, в которой «долгоживущая цивилизация» проводит эксперимент по выращиванию жизни в режиме реального времени (чего, как Вы справедливо заметили, исключить совершенно нельзя), то стабильная и надежная метка эксперимента должна сопровождаться также оберегающими его мерами и инструментами наблюдения. Отсюда – рукой подать до идеи Бога, которая почти полностью устроила бы атеиста, поскольку выбор формулировки понятия Бог становится в таком случае не более, чем делом вкуса.
Бога за зло держит т. н. воинствующий атеизм, который никакой не атеизм, а сплошь безвкусица, дурная политика или раздражение – порой справедливое – людьми Церкви. Но когда в музее Альбукерка, Нью-Мексико, видишь копии Малыша и Толстяка (оригиналы сделаны и использованы людьми, по преимуществу, верующими), становится особенно ясно, что религию милосердия (как и всякую религию и, уж тем более, церковь) нельзя принимать слишком буквально. На фотографии, сделанной Автором, – эти двое (Малыш [Хиросима] – слева внизу – зеленый, Толстяк [Нагасаки] – желтый).
Спросите какого-нибудь кришнаита, не способного опустить пятку на землю без опасения раздавить еле заметную букашку, что он думает о саранче, нацистах, бледной спирохете и подобных шедеврах Создателя, – и он понесет совершенную околесицу. А кто-то добавит и про «потерянный рай». Между тем, всякое сомнение в догматах церкви – шаг в сторону атеизма. В этом направлении церковь и эволюционирует, и сегодняшняя РПЦ, какой бы они ни казалась нам, скорее всего, выглядела бы нестерпимо еретическим заведением в глазах священнослужителей времен Бориса Годунова. Об этом и говорит Джилл Тартер. А вообще – давно замечено, что с усилением влияния церкви растет людское невежество. Всегда. Заметьте: «с усилением», а не «с наличием». Иран – пример некорректный (а может быть, как раз и корректный). И как обойти вниманием власть, способствующую этому усилению и этому росту? В православном храме русский человек остро ощущает историю своей страны, в европейском соборе – историю христианской культуры. А под куполом бахаистского храма, где идея Бога выступает в абстрактном виде, особенно ясно, что молиться можно и в планетарии, не украшая его символикой мировых религий. Планетарии всех стран, соединяйтесь! Что же до болтовни церковных чинов, из высказываний которых следует, что «ценность», скажем, Грибоедова определяется, прежде всего, его государственной деятельностью (работой в МИДе), а не частной («Горе от ума»), то тут – хоть святых выноси. Государство, между прочим, его и сгубило, предписав вести тегеранские переговоры максимально жестко и без учета местных (кстати, религиозных) традиций. То же относится и к Салтыкову-Щедрину, провинциальному столоначальнику: за «Историю одного города» его вполне можно отнести к «ненавистникам России». То же относится и ко множеству других насмешников и просто неглупых людей. Про всякие же не служащие государству эмигрантские морды, вроде Герцена (кто он такой? ленинский персонаж, «разбуженный» декабристами?) или Бродского (а этот кто такой? осУжденный тунеядец?) таким чинам и говорить противно. И политика этого Карфагена вновь лезет во все щели, делая неврастеником любого нормального гражданина, которому небезразлично, что творится на его родине. Так что Дали – живи он в наше время и в нашей стране – непременно написал бы «Великого Модернизатора» – затянутого в пиджачок гомункула с пряменькой спинкой и последним айфончиком в руке – на продолговатом велосипедике из одноименного плавленого сыра (сыр «димитрий») со вторым седлом сзади. Это для инструктора, – говорили бы искусствоведы, – как в ЯК52. А Гала – вспомнив забавную опечатку в одном из номеров журнала «Нива» времен ее детства – спрашивала бы: А где же второй велосипедиот? И Сальвадор отвечал бы ей: А второй у меня на первой картине, помнишь – «Великий М… и так далее».
