Светлана Барсукова - Неформальная экономика. Курс лекций
Значение социума прослеживается и в том, что юридическое определение коррупции может не совпадать с границей морально осуждаемого поведения. Люди способны осудить действия, в которых закон не найдет состава преступления, и, наоборот, оправдать поступки, трактуемые законом как коррупцию. Социальные нормы крайне инерционны, тогда как закон меняется по мере надобности элит. Власть способна, меняя законы, создать пространство своего легально допустимого обогащения, но бессильна сделать эти законы легитимными. По этой причине общественное мнение обычно преувеличивает масштабы коррупции, а властная элита склонна их преуменьшать.
Что касается выгоды коррупционера, то она не ограничивается суммой «делового предложения», а включает восприятие взятки как элемента групповой этики определенной группы, рождая чувство сопричастности и групповой включенности. Коррупция может возникать не как вариант подкупа, а как акт демонстративной лояльности чиновников по отношению к родственникам, политическим партиям, бывшим сослуживцам и проч.
Субъективное восприятие риска снижается, если чиновник делится взяткой с начальством. Создается сеть участников коррупционной сделки, и чем она многочисленнее, тем меньше чувство вины и риск испортить репутацию в случае разоблачения. Сетевой подход опровергает методологию индивидуальной рациональности – несмотря на то, что решение о взятке принимает индивид, он учитывает не столько баланс выгод и издержек этого шага, сколько нормы поведения в сетевых структурах. Сети обладают потенциалом взаимопомощи и солидарности, права и обязательства сетевого членства могут быть важнее, чем утилитаристский интерес индивида и его обязательства перед организацией.
Коррупция неотделима от социальных практик, сводящихся к императивам: торговаться, одаривать, помогать. Именно им коррупция обязана культурной оправданностью и рутинизацией.
Торг ведется не только по поводу цены, но и по поводу правил ее установления. Западная трактовка взятки как коммодифицированной формы переговоров дополняется борьбой за выбор правового регистра, лимитирующего стоимость трансакций. Поскольку развивающиеся страны и страны транзитного периода столкнулись с наслоениями правовых регистров наряду с воплощающими их формами власти, то размер взятки оказался гораздо вариативнее, а поиск каналов ее использования – более сложным. В объект торга превращаются правила, их применимость и способ интерпретации. Искусство маневра в условиях нормативного плюрализма повышает экономический эффект торга по сравнению с западным вариантом.
Одаривание в России, как и во многих других «не-западных» странах, предписано в таком количестве ситуаций, что подарок становится элементом целого спектра взаимодействий. В странах, где дары обслуживают широкие смысловые диапазоны отношений, отделить взятку от культурно предписанного одаривания вряд ли получится. Широкая и насыщенная паутина реципрокных взаимодействий, что крайне характерно для России, создает условия для оправдания незаконных подарков. Граница между коррупцией и каждодневными практиками дарения делается весьма условной.
Помогать членам своей социальной сети – это одновременно и тяжелое бремя, и способ формирования социального капитала. Во многих странах по-прежнему актуальны отношения соседства, крайне значимы родственные и приятельские связи. В этих условиях огромным оказывается круг лиц, по отношению к которым индивид чувствует свои обязательства. В нищей стране государственный служащий, обладающий определенными преимуществами, автоматически становится каналом перераспределения благ для бедных родственников. В этих условиях чиновник оказывается между жерновами формальных требований, с одной стороны, и неформальных норм помощи – с другой. Последние подкрепляются боязнью социальной изоляции. Обязательства помощи столь разнообразны, что взятка выступает крайним средством. К взятке прибегают лишь те, кто испытывает дефицит социального капитала. Отсюда и оправдание «должностных злоупотреблений». Порицается только то аккумулирование богатства, которое не служит ресурсом сети.
Примером отчетливого игнорирования исторического и социального контекста коррупционных взаимодействий служат всевозможные межстрановые рейтинги индексов коррупции. Как известно, эти рейтинги выводят в «передовики» развитые страны Запада. Нетрудно догадаться, что в «отстающих» оказываются развивающиеся и транзитные страны, включая Россию.
Но стоит вспомнить, каким долгим был путь европейских стран к разделению публичной и приватной сфер, к формированию рациональной бюрократии. Еще полтора века назад государственные должности в Европе можно было заложить, дать в приданое, купить, а зачастую и унаследовать. Например, в Испании посты в колониях выставляли на официальные аукционы. Голландский чиновник оплачивал «лицензию на занятие должности» в колониальной Батавии и окупал затраченные средства, фактически торгуя условиями проникновения в колонию голландского бизнеса. Английская корона продавала огромное количество синекур. Как минимум до середины XIX в. в большинстве западных обществ государственная должность рассматривалась как частная собственность, которая приносила немалую прибыль. Но никто не называл это коррупцией. Соответствующие практики либо были законными, либо трактовались законом весьма двусмысленно. Лишь в конце XIX в. начали формироваться этические, организационные и политико-правовые основы толкования коррупции как использования государственной должности в личных целях. Новые правовые стандарты несения государственной службы закрепили это толкование.
Развивающимся странам предложили пройти этот путь одномоментно, практически со дня оформления их национальной независимости. Многие государства (в частности, в Африке) создавались росчерком пера колонизаторов, получая в качестве бонуса готовый пакет законодательных норм. А поскольку Запад объявил крестовый поход против коррупции, развивающиеся страны, дабы не навлечь на себя гнев и не лишиться помощи Всемирного банка, вынуждены были принять самые жесткие стандарты разделения публичного и приватного. Но социальные логики переварили «пришлые» законы в кашу неформальных практик, еще раз доказав, что игнорирование имплантируемых законов – не следствие варварства страны, а свидетельство их искусственности в контексте культурных норм развивающихся стран. Коррупция не-Запада – результат замера ситуации западными мерками. При использовании единых лекал при оценке разных исторических и культурных сущностей ошеломляющие результаты гарантированы. Идеологический смысл этих рейтингов состоит в формировании идеологемы западного законопослушания методом сравнения с коррумпированным, варварским не-Западом [Борьба…, 2007].
Впрочем, не надо отказывать рейтингам и во вполне прагматичных целях. Запад пытается протестировать мир на предмет надежности инвестиций. Коррупция – это фактор опасности для инвестора, поскольку экономические показатели сильно зависят от факторов неэкономической природы, которыми новый инвестор вряд ли способен управлять. Именно поэтому индексы восприятия коррупции ( Corruption Perceptions Index – CPI ) играют роль не только в политической, но и в экономической жизни.
За констатацией высокой коррупции следуют призывы развернуть антикоррупционную борьбу, в первую очередь, в терминах демократизации политической системы. Между тем нет ни логических, ни эмпирических доказательств того, что многопартийная демократия формирует менее коррумпированную систему власти, чем, скажем, военная диктатура или однопартийный режим. Различие не в масштабах, но в форме, субъектах, механизмах и целях коррупционных отношений, а также в системе противовесов распространению коррупции.
Нельзя забывать, что именно коррупция партийных боссов (при оценке их поведения по современным критериям) помогла партиям западных стран в начале XX в. утвердиться в роли выразителей интересов различных групп общества. Долгие годы в тройственном диалоге между властью, бизнесом и электоратом на Западе совершенно легально и массово использовались практики, позднее получившие статус коррупционных. Именно торговля партийными мандатами и абсолютно неприкрытая зависимость позиции депутата от денежного вознаграждения позволили партиям стать мощным каналом связи между властью и бизнесом. Партии были «машинами» по продавливанию оплаченных решений. Со временем процесс принял более упорядоченный характер: бизнес начал говорить устами ассоциаций, а партии приобрели «специализацию», т.е. стали браться за отстаивание не любых решений, а только соответствующих их политическому имиджу. Часть практик легализовалась в форме законов о лоббировании и правил финансирования политических партий, а часть ушла в «тень». Но и на сегодняшний день, если верить международной организации Transparency International (в буквальном переводе – «Международная прозрачность»), самым коррумпированным государственным институтом в мире являются политические партии (опрос 2005 г.).
