Андрас Рона-Таш - По следам кочевников. Монголия глазами этнографа
Через реку мы переправляемся на пароме. Машина с трудом въезжает на него, и громоздкое сооружение, увлекаемое течением, медленно доставляет нас на другой берег. Снова едем по узкой долине, два раза сбиваемся с пути, но все же в восемь часов вечера прибываем в Мурэн, центр Хубсугульского аймака. Многие населенные пункты я называю городами, хотя здесь, в Монголии, по праву городом можно считать только Улан-Батор. На старинных картах он обозначался как Улан-Батор-Хото. Хото — искаженное монгольское слово хот. Даже некоторые небольшие поселки из нескольких юрт называют хот аил. Слово аил означает «деревня из юрт» или, вернее, место, на котором стоят юрты. Итак, даже одинокую юрту называют аилом, так как она представляет собой населенный пункт. К аилу, кроме юрт, относят загоны для скота и все остальные хозяйственные строения. Аилы, состоящие из значительного числа юрт, когда-то называли халхаками, и они разбивались по определенному плану. Юрты обязательно ставились в один ряд. Юрта самого почтенного человека стояла на юго-западном конце ряда, за ней следовала юрта его младшего брата или сына. В крайней юрте на северо-западе жил самый последний бедняк.
Гостиница в Мурэне оказалась самой комфортабельной из всех, которые мне довелось видеть в провинциальных городах Монголии. Здание стоит в конце широкого двора. Стены комнат облицованы деревом. В номере ость отдельный кабинет с изящным инкрустированным письменным столом. Умывальник я сначала принял за вешалку, но потом научился им пользоваться. На резервуаре, подвешенном на высоте головы, — три кнопки. Нажимая их, вы открываете водопроводный кран. Не разобравшись что к чему, я сначала повесил пальто на одну из этих кнопок.
Хубсугульский аймак выделен в 1921 году. Своим названием он обязан одноименному озеру. Мурэн стал аймачным центром с 1923 года. Хубсугульский аймак занимает 102 тысячи квадратных километров. Здесь 60 сельскохозяйственных объединений и распахано 3 тысячи гектаров. В 26 школах — семилетках и десятилетках — учатся в общей сложности 6 тысяч ребят. Интересно, что в этом самом северном аймаке Монголии насчитывается 11,4 тысячи верблюдов, 155 тысяч лошадей, 237 тысяч голов крупного рогатого скота, 815 тысяч овец и 343 тысячи коз. Местные руководители, сообщившие нам эти данные, очень гордятся и дикой фауной своего аймака. Здесь водятся медведи, олени, дикие кабаны, волки, белки, барсуки, дикие кошки, дикие козы, зайцы, тарбаганы и многие другие звери.
Население аймака — пестрое по своему этническому составу. Здесь можно встретить дархатов, различные урянхайские племена тюркского происхождения, халха-монголов, бурят и китайцев. Последних здесь немного. Местные жители занимаются оленеводством, охотой, кочевым скотоводством и земледелием. Словом, этот аймак — настоящий рай для исследователей-этнографов. Мы решили не задерживаться в административном центре, расположенном в южной части области, и на другой же день поехать в Хадхал, на южный берег озера Хубсугул, а оттуда, если это удастся, переправиться и на северный берег.
Вечером в Доме культуры устраивают концерт в нашу честь. После окончания нас расспрашивают, какой номер нам больше всего понравился. Мы дипломатично хвалим мастерство местного ансамбля, но артистам хочется знать наше мнение об одном определенном номере. Мы не догадываемся, о чем идет речь. Оказывается, в программу был включен один венгерский народный танец, разъясняют нам огорченные исполнители. Тут я понял, в чем дело: один из танцев действительно напоминал переделанный на монгольский манер венгерский «закатолаш» (перестук). Оказывается, местный ансамбль обучала этому танцу венгерская группа на Московском фестивале молодежи. Чего уж тут отрицать, мы, разумеется, обрадовались бы настоящему венгерскому народному танцу, если бы узнали его! Но некоторые наши танцы действительно похожи на монгольские.
На другой день мы смогли выехать только в полдень, но уже в половине четвертого увидели неправдоподобно синюю реку, впадающую в Хубсугул, а вскоре показался и Хадхал. Когда-то это был аймачный центр, а теперь он стал торговым пунктом и речным портом, через который проходят все суда, курсирующие по озеру. Дома в Хадхале деревянные. Из степных просторов мы наконец попали в леса. Хадхал растянулся вдоль реки у подножия гор и со всех сторон окружен хвойными лесами. Нам отводят деревянный дом; в каждой комнате стоят по две печки, так как ночи здесь очень холодные.
Тут же отправляемся знакомиться с окрестностями города. Поднимаемся на ближайшую гору. Склоны ее пестрят душистыми цветами: желтыми и голубыми анемонами, примулами, бессмертниками, красными лилиями и многими другими незнакомыми мне цветами. К сожалению, сами монголы не знают названий цветов; они просто говорят «желтый цветок», «синий цветок», «луковичный цветок». Гамму тонов на палитре горного склона дополняют мох и лишайник самых различных зеленоватых оттенков. У подножия горы точно на страже стоит несколько сосен, а примерно с середины склона начинается густой бор и земля покрыта мягким ковром игл.
С вершины виден только небольшой замерзший залив Хубсугула и посреди него остров. Это и есть Хадхалский залив. Ниже острова, снежную белизну которого нарушают только сосны, стоит вмерзший в лед пароход и ждет, когда кончится его плен и начнется движение по озеру. Спускаемся по другому склону и оказываемся на берегу реки среди юрт, бараков, пристаней и пасущегося скота. Эгин-Гол не только издали, но и вблизи поражает своей синевой, его вода хрустально чиста. На противоположному берегу возвышаются горы, покрытые хвойным лесом.
На следующее утро беседую с местными жителями. Бурят Джалсрай, которому теперь 67 лет, переехал сюда в 1920 году из Сибири. Старик рассказывает, что в их деревне все жили в деревянных домах и там была всего одна старая юрта. Раньше бурятские юрты ставили так, что вход был обращен на восток. Уже его родители вели оседлый образ жизни. Но они хорошо помнили старые бурятские юрты и кочевую жизнь. Впрочем еще со времен его раннего детства скот зимой держат в стойлах. Его семья засевала полдесятины овсом, да еще и сена накашивала.
Позже захожу в юрту старика; она стоит тут же за домами. Вход в нее с юга, как и в соседних юртах, где живут халха. Но внутри кое в чем сохранился старый порядок. Алтарь находится на северо-западной стороне, то есть передвинут со старого места на западе, против находившейся на востоке двери, к северной стене. Очевидно, алтарь перемещается медленнее, чем прозаические предметы повседневного обихода.
Позднее в гостиницу к нам пришел мужчина из урянхайского племени сойот. Урянхайцами в Монголии называют представителей различных тюркских племен. Многие из них совсем омонголились, другие сохранили старые тюркские диалекты. Урянхайцы делятся по образу жизни на оленеводов, кочевников-скотоводов и охотников. Оленей они держат и как продуктивный скот, и для езды верхом и в санях. Побережье Хубсугула и горы Северной Монголии — самые древние центры оленеводческой культуры. Родители пришедшего ко мне в гости урянхайца были охотниками. Носит он монгольское имя Бадарч; так в старину называли странствующих монахов-сказителей. Бадарч еще ребенком покинул семью и переселился в Хадхал к родичам; но он часто ездит навещать своих и хорошо помнит, как они жили раньше.
У родителей Бадарча не было даже юрты; ее заменяло более примитивное жилище — шалаш из молодых сосенок, вершины которых связывались вместе. Стены были из сосновой коры, а входное отверстие прикрывалось козлиной шкурой. Все убранство состояло из неотделанных шкур, постеленных на земле, да трех камней посредине, на которые ставился котел. В таком шалаше ютились родители Бадарча, сам он и его два брата. Насколько он помнит, никаких правил, как и где ставить шалаш, не существовало, и вообще передвигались они мало. Обычно шалаш ставился у склона, защищавшего от ветра. Вход тоже делали с какой угодно стороны. Охотились на всевозможных зверей и птиц — на козуль, оленей, медведя, белку, лисицу, зайца, волка, сурка, орла, коршуна. Всех и не перечислишь! Бадарч хорошо помнит старое отцовское ружье, засыпавшееся черным порохом из пороховницы. Но отец предпочитал стрелять из лука, ведь стрела летит бесшумно. Чаще же всего зверей ловили при помощи капкана со стрелой. Я попросил Бадарча рассказать мне, что это за капкан. Тогда он пообещал изготовить его и принести мне.
Действительно, урянхаец через несколько дней принес уменьшенную модель капкана и подарил ее мне.
Это был обыкновенный лук, в котором движущей силой для метания стрелы была упругость согнутого в дугу дерева. Тетиву лучше всего изготовлять из кожи с шеи оленя; если же ее нет, то берут сухожилия или конский волос. Дугу лука вытачивают из сосновой древесины, длина его обычно около метра с четвертью, но зависит от того, на какого зверя охотятся. Через тропку, по которой звери ходят на водопой, протягивают два тонюсеньких шнура из конского волоса, не различимых в утренних или вечерних сумерках, когда обычно дичь идет к воде. Достаточно зверю наткнуться на шнур, и тот приводит в движение лук, посылающий стрелу в намеченную жертву. Знаменитые охотники расставляли до сотни таких луков, но, если у кого-нибудь их было 30–40, его уже считали добрым добытчиком. Капканы можно ставить где угодно, но надо уважать права других охотников и никогда не ставить свои ловушки слишком близко к чужим. Охотники обычно договариваются, кому из них где промышлять зверя. Но это не ведет к постоянному разделу леса на охотничьи угодья. Через определенное время каждый охотник ищет себе новые места.
