Антон Горский - Москва и Орда
— еже не поднимати рукы противу царя, то како аз могу клятву разорити и съпротив царя стати", — послушай убо, боголюбивый царю, аще клятва по нужи бывает, прощати о таковых и разрешати нам повелено есть, иже прощаем, и разрешаем, и благословляем, яко же святейший митрополит, тако же и мы, и весь боголюбивый събор, — не яко на царя, но яко на разбойника, и хищника, и богоборца. Тем же луче бе солгавшу живот получити, нежели истинствовавшу погибнути, еже сети пущати тех в землю на разрушение и потребление всему христьанству и святых церквей запустение и осквернение. И не подобитися окаанному оному Ироду, иже не ХОТЕ клятвы преступит и погибе. И се убо который пророк пророчествова, или апостол который, или святитель, научи сему богостудному и скверномусамому называющуся царю повиноватися тебе, великому Русских стран христьанскому царю! Но точию нашего ради согрешениа и неисправления к Богу, паче же отчааниа, и еже не уповати на Бога, попусти Богъ на преже тебе прародителей твоих и на всю землю нашю окааного Батыа, иже пришед разбойнически и поплени всю землю нашу и поработи, и воцарися над нами, а не царь сый, ни от рода царьска».
По мнению Ю.Г. Алексеева, приписывание Вассианом Ивану Ш нежелания "поднимать руку против царя" (кстати, здесь у Вассиана дословное повторение летописного объяснения отказа Дмитрия Донского от открытого боя с Тохтамышем) является чисто литературным приемом, не имеющим реальной почвы. Но вряд ли в послании, непосредственно обращенном к великому князю, Вассиан мог бы приписывать ему мысли, которые никогда не посещали и не могли посетить его адресата. Психологический барьер, из-за которого было сложно заставить себя вести активные военные действия против "главного" татарского хана, в течение более чем двух столетий считавшегося правителем более высокого ранга, чем кто-либо из русских князей, продолжал существовать. Вассиан опровергает не вымышленный им, а реальный аргумент, который, скорее всего, высказывался напрямую группировкой "примиренцев" — "прежних развратников", советующих Ивану, по словам Вассиана, "не противитися сопостатом, но отступили". Чтобы опровергнуть этот аргумент, духовник великого князя осуществляет резкий разрыв с традицией, признающей легитимность власти татарских ханов. Он объявляет Ахмата самозваным царем ("сему богостудному и скверному самому называющуюся царю"), но не потому, что он является (подобно Мамаю) узурпатором (ханское происхождение Ахмата сомнений не вызывало), а потому, что и сам Батый, завоевавший Русь, не был царем, и не был царским род, к которому он принадлежал, т. е. род Чингисхана. Таким образом, чтобы подвигнуть Ивана III на активные действия, Вассиан не только объявляет его равным татарскому царю, но отказывает в царском достоинстве всем Чингизидам, т. е. объявляет нелегитимными все 230 лет их сюзеренитета над Русью.
Далее Вассиан пишет о необходимости покаяния, после которого Господь "свободит и избавит" от Ахмата, и, перечислив аналогии (наказание за грехи порабощением — покаяние — избавление от "работы") из библейской истории, подчеркивает, что в случае, "аще покаемся вседушевно престати от греха, и возставит нам Господь тебе, государя нашего, яко же древле Моисея и Исуса и иных, свободивших Израиля. Тебе же подасть нам Господь свободителя новому Израилю, христоименитым людем, от сего окаанного, хвалящегося на ны, новаго фараона, поганого Ахмата" 114
Ссылка на "порабощение" Руси Батыем и библейские параллели не позволяют согласиться с мнением, что речь у Вассиана идет о "метафорическом", а не "политическом" рабстве, о возможном порабощении в результате похода Ахмата, а не о многолетней зависимости. Но нет и оснований полагать, что Вассиан рассматривает состояние рабства ("работы") как сегодняшнюю реальность. Если, приводя библейские аналогии, он говорит об "избавлении от работы", то в отношении нынешних событий — об "освобождении и избавлении" от Ахмата. Можно, конечно, считать, что Ахмат персонифицирует собой "работу". Но приводимые Вассианом параллели с Мамаем, который пытался восстановить власть над Московским великим княжеством, фактически не признаваемую Дмитрием Ивановичем с 1374 г., и с библейским фараоном, окончательное избавление от которого пришло, когда он пытался вернуть народ Израиля в египетское рабство, свидетельствуют в пользу того, что и в данном случае имеется в виду угроза восстановления отношений, фактически уже отсутствующих. Об этом говорит и именование Вассианом Ивана III "царем", а его державы — "царством". Употребление такой терминологии было призвано подчеркнуть суверенность власти Ивана III и независимость возглавляемого им государства, внушая тем самым мысль, что претензии хана не должны порождать у великого князя сомнений на этот счет.
Вассиан явно исходил из "переходного характера" ситуации: Московская Русь фактически уже независима, но это еще по-настоящему не осознано, а нашествие Ахмата создает впечатление, что ничего не переменилось; чтобы разрушить это впечатление, необходимо действовать решительно и одержать победу над противником.
Между тем колебания великого князя были вполне реальны, более того, какое-то время он явно склонялся к позиции "примиренцев": согласно рассказу Львовской и Софийской II летописей, Иван Ш "ко царю… послал Ивана Товаркова с челобитьем и з дары, прося жалованья, чтоб отступил прочь, а улусу бы своего не велел вое-вати" — был готов в обмен на уход татарского войска признать, что Московское великое княжество является по-прежнему "царевым улусом" — зависимым от Орды государством. Но Ахмат не удовлетворился дарами и таким формальным признанием зависимости, требуя личного приезда великого князя. Когда стало ясно, что этого не произойдет, хан смягчил требование, предлагая прислать вместо себя сына или брата. Когда Иван не сделал и этого, Ахмат предложил прислать Никифора Басенкова. Предложение отправить посла-боярина было совсем уже мягким и неоскорбительным. Тем не менее великий князь не пошел и на это. По-видимому, за время, прошедшее с отъезда Товаркова, он поддался влиянию группировки, ратовавшей за решительный отпор хану. Возможно также, что поступили сведения о неготовности татарского войска продолжать кампанию в условиях подступавших зимних холодов.
В начале второй декады ноября Ахмат начал поспешное отступление. Отходя, хан разграбил верхнеокские владения Литвы, а отряд во главе с его сыном Муртозой пытался сделать то же с московскими волостями на правобережье Оки, но отряды братьев великого князя не позволили ему этого.
Говоря об отношениях Ахмата с Иваном III, нельзя пройти мимо документа, который принято именовать "ярлыком" Ахмата Ивану. В этом послании хан требует покорности и уплаты дани, в противном случае грозя походом. Ярлык сохранился в единственной рукописи первой половины XVII в., и ряд исследователей отвергает подлинность этого памятника. Подробно такую точку зрения обосновал Э. Кинан, отметивший несоответствия "ярлыка" формуляру джучидских грамот. Однако А.П. Григорьев (специалист как раз в области монгольской дипломатики) считает "ярлык" в основе подлинным, хотя и содержащим поздние интерполяции.
Предположение, что "ярлык" был сфальсифицирован в России в начале XVII в., кажется невозможным ввиду того, что никто в это время не мог располагать теми знаниями об ордынско-крымских отношениях, которые фиксируются в этом документе: "Кто нам был недруг, что стал на моемъ царстве копытом, и азъ на его царстве стал всеми четырми копыты; и того Богъ убил своим копиемъ, дети ж его
по Ордамъ розбежалися; четыре Карачи в Крыму ся от меня отсидели". Речь идет о поражении, нанесенном Большой Орде Хаджи-Гиреем в 1465 г. и о захвате Крымского полуострова войсками Ахмата в 1476 г. В русских источниках нет такой подробности этих событий, как осада четырех карачей (глав четырех знатнейших крымских родов, составлявших правительство при хане) в крепости Крым. Следовательно, если "ярлык" в дошедшем до нас виде и был оформлен в Московском государстве, то в основе его лежит подлинный документ. Исследователи, признающие "ярлык" в основе аутентичным, датируют его либо 1476 г., либо концом 1480 г. (временем после отхода Ахмата от Угры). Слова "А нынечя есми отъ берега пошол, потому что у меня люди без одож, а кони без попонъ", явно указывают на отступление Ахмата от Угры в ноябре 1480 г., когда татары были "наги и^босы, ободралися". С другой стороны, вполне резонно наблюдение, что в 1480 г. говорить о торжестве над Крымским ханством было анахронизмом: ведь Менгли-Гирей вернулся там к власти еще в 1478 г. Но никто из обращавшихся к тексту "ярлыка" не заметил, что в нем есть сразу несколько указаний на 1472 год, неуместных и в 1476, и в 1480 гг.
1) "А крепкие по лесом пути твои есмя видели и водския броды есьмя по рекамъ сметали". После грандиозной кампании 1480 г., когда войска два месяца стояли друг против друга, говорить, что положи — тельным для Орды результатом похода стала рекогносцировка, было бы абсурдно. Речь явно шла о походе 1472 г.: хан подчеркивал, что скоротечность его подступа к московским пределам (он, напомним, пребывал у Оки всего 3 дня) не помешала приметить пути и броды (и, значит, следующий удар будет более подготовленным).
