Ж. Рони. - Колдунья.
Клотаръ, мучимый ея долгимъ молчаньемъ и страхомъ измѣны съ ея стороны, въ отчаяньѣ воскликнулъ:
— Да, скажете ли вы хоть одно слово, колдунья?..
— Я ничего не сдѣлала, отвѣтила она.
— А, негодная!.. неистово заревѣлъ онъ и плюнулъ ей въ глаза.
Тогда чувствуя, что силы оставляютъ ее, что почва ускользаетъ изъ подъ ея ногъ и послѣдняя искра надежды чѣмъ-либо смягчить и тронуть этихъ людей, погруженныхъ въ темное невѣжество, — изчезаетъ въ ея сердцѣ, — она какъ-то безсознательно подняла руку и обтерла свое лицо, между тѣмъ, какъ крупныя слезы выкатились изъ подъ ея рѣсницъ...
Раздраженный и возмущенный до крайней степени, какъ разъяренный звѣрь, заметался крестьянинъ изъ угла въ уголъ. по своей хижинѣ, разражаясь страшными проклятіями и ругательствами. Вѣроломство колдуньи казалось ему чудовищнымъ, достойнымъ всякой пытки; упорство ея — непонятнымъ, нелѣпымъ, такъ какъ оно обрекало ее на гибель...
— Вы видите! обратился онъ наконецъ къ своей женѣ и дочери: — она отказывается исправить зло... отказывается!
Мало по малу, женщины, сначала менѣе жосткія и суровыя, видя, что колдунья не поддается, тоже воспламенились злобой и жаждой мщенія, и сдѣлались неумолимы, не сознавая даже своей безчеловѣчной жестокости. На одно мгновенье въ хижинѣ воцарилось страшное зловѣщее безмолвіе, словно затишье передъ бурей...
— Зажги огонь въ сосѣдней комнатѣ! закричалъ наконецъ, крестьянинъ женѣ.
Жена медленно поднялась съ своего мѣста и, набравъ охапку хвороста, отнесла его въ сосѣднее помѣщенье, гдѣ принялась растапливать большой старый каминъ, не служившій уже нѣсколько лѣтъ.
Густой, удушливый дымъ распространился по комнатамъ. Беззащитная, безмолвная молодая женщина смотрѣла передъ собою такъ грустно и кротко, какъ загнанная овечка...
— Послѣдній разъ я спрашиваю, закричалъ Клотаръ: — хотите вы снять порчу, или нѣтъ?
— Я ничего не сдѣлала, промолвила несчастная.
— А, а! проклятая! такъ ты не хочешь выгнать нечистую силу, когда тебѣ стоить сказать для этого одно только слово.
И онъ снова бѣшено заметался по комнатѣ съ угрожающими жестами, съ искаженнымъ отъ гнѣва лицомъ. Вдругъ онъ замахнулся и три раза ударилъ по лицу молодую женщину.
— Вотъ тебѣ! вотъ тебѣ!.. Ты у меня снимешь порчу! Я заставлю тебя силой...
Женщина упала на полъ, заглушая рыданья, не осмѣливаясь стонать, а крестьянинъ протянулъ дубину своей дочери и закричалъ ей:
— Бей ее!.. вѣдь она виновница всѣхъ нашихъ бѣдъ! бей же! ну, ну!..
И, подстрекаемая разсвирѣпѣвшимъ отцомъ, блѣдная дѣвушка взяла въ руки палку и стала бить распростертую на полу женщину.
— Ну же!.. такъ! еще... еще! хорошенько! выбивай изъ нея доброе желанье...
При одномъ слишкомъ жестокомъ ударѣ, несчастная вскочила съ раздирающимъ душу воплемъ:
— На помощь! спасите!
Тогда Клотаръ бросился къ ней и, схвативъ ее за горло, прекратилъ эти крики. Вся посинѣвшая и безмолвная, она упала на колѣни.
— Ну, сдаешься ты? спросилъ Клотаръ, освобождая ее.
— Увы! пролепетала она, имѣйте ко мнѣ состраданье! я невинна... Богъ свидѣтель! Я не знаю никакого колдовства! Я никогда никому не дѣлала зла!..
— Хорошо, сказалъ Клоторъ.
Онъ остановился въ мрачномъ раздумьѣ посреди комнаты й словно застылъ въ зловѣщемъ молчаніи, затѣмъ тихо, почти кротко, спросилъ:
— Итакъ, рѣшено, ты отказываешься?
— Я не отказываюсь... я сдѣлаю все, что вы хотите!
— Снимешь порчу?
— Я не могу этого!
— Жена! громко позвалъ Клотаръ: — исполнила ты мое приказанье?
— Да, спокойно отвѣтила та: — упорство колдуньи убило и въ ней всякое состраданіе.
— Подай мнѣ веревку! собачью цѣпь!
И когда веревка и цѣпь были поданы, онъ, не говоря ни слова, скрутилъ руки женщины за спину и сталъ ихъ связывать; затѣмъ, присѣвъ на корточки, старательно укрѣпилъ цѣпью.
Полубезчувственная, обезсиленная жертва не сопротивлялась и съ поразительной покорностью позволяла себя связывать.
— Тряпку! скомандовалъ крестьянинъ.
Несчастная плѣнница задрожала съ головы до ногъ, охваченная паническимъ страхомъ. Тогда крестьянинъ взвалилъ ее на столъ и съ помощью жены заткнулъ ей ротъ тряпкой. Окончивъ это, онъ вздохнулъ.
Непрошенное смутное чувство состраданія вдругъ шевельнулось въ глубинѣ его ожесточеннаго сердца... Онъ поблѣднѣлъ и содрогнулся. Брови его сдвинулись, глаза опустились въ землю и, въ продолженіе нѣсколькихъ мгновеній, онъ простоялъ въ тяжеломъ раздумьѣ.
Жестокая борьба совершалась въ немъ. Наконецъ, глубокій продолжительный вздохъ приподнялъ его стѣсненную грудь, лицо его прояснилось.
У него оставалась еще совѣсть.
— Послушай! сказалъ онъ какимъ-то особенно тихимъ, смягченнымъ тономъ своей плѣнницѣ: — я ничего не имѣю противъ тебя! Я все забуду, если ты вылѣчишь мою дочь... Тебѣ стоитъ только кивнуть головой, и я сейчасъ-же освобожу тебя.
Она не шевельнулась, но въ большихъ глазахъ ея, устремленныхъ на него, выражалась такая кротость и невинность, что у него сердце дрогнуло. Но въ то же мгновеніе мысль о колдовствѣ ударила ему въ голову и, снова ожесточившись, онъ воскликнулъ:
— Не смотри на меня такъ!.. И если ты не хочешь, сама виновата!.. Ты сама рѣшишь свою судьбу... Идемъ!
И сильныя руки его повлекли ее въ сосѣднее помѣщеніе, между тѣмъ какъ мать, поддерживая больную Бертину, послѣдовала за ними.
Тамъ, въ старомъ большомъ очагѣ съ трескомъ пылали яркимъ пламенемъ полѣнья и хворостъ; красноватые отблески. трепетали на стѣнахъ и полу. Всѣ четверо, какъ парализованные страхомъ, остановились. Что-то зловѣщее чуялось въ воцарившемся внезапно молчаніи...
Наконецъ, крестьянинъ какъ-то автоматически, не спѣша, подтащилъ свою жертву ближе къ огню и, поваливъ на полъ, сорвалъ съ нея башмаки и чулки. Тогда только поняла она, что ее ожидаетъ, и въ смертельномъ ужасѣ начала биться и вырываться изъ его рукъ.
Съ невозмутимымъ хладнокровіемъ человѣка, исполняющаго свой долгъ, Клотаръ прикрѣпилъ цѣпь, связывавшую женщину, къ огромному крюку въ каминѣ и торжественно воскликнулъ:
— И бѣдный человѣкъ можетъ самъ оказать себѣ правосудіе!..
Жена и дочь, безчувственныя, неумолимыя, стояли и смотрѣли на страшное дѣло, считая его исполненіемъ воли провидѣнія и высшей справедливостью...
А Клотаръ, совершая безчеловѣчную казнь, неподвижно и безмолвно стоя надъ безпомощной жертвой, походилъ на грознаго древняго идола, олицетворяющаго собою бога мщенія.
Адскія муки несчастной, корчившейся у огня, не трогали ея палачей и только когда по комнатѣ распространился запахъ паленой кожи, Клотаръ приблизился къ страдалицѣ и, замѣтивъ, что она силится сказать что-то, отцѣпилъ цѣпь съ крюка и отодвинулъ ее дальше отъ огня.
— Хочешь ты снять порчу?
Она сдѣлала чуть замѣтный знакъ бровями и глазами, изъ чего онъ заключилъ, что она желаетъ говорить, и вынулъ тряпку изъ ея рта.
Тогда она пролепетала:
— Я сниму порчу...
— А-а! проговорилъ Клотаръ съ гордымъ торжествомъ, одержанной побѣды.
Она колебалась нѣсколько секундъ, терзаемая разнородными ощущеніями: мучительнымъ страхомъ и смутной надеждой... Жестокая боль въ обгорѣлыхъ ногахъ почти лишала ее сознанія. Наконецъ, понявъ, что ей нужно сказать что нибудь, она сдѣлала надъ собой нечеловѣческое усиліе, пролепетала нѣсколько непонятныхъ отрывистыхъ словъ и затѣмъ, употребивъ хитрость, сказала:
— Завтра поутру ваша Бертина будетъ здорова!
Но Клотаръ не поддался на это.
— Завтра! закричалъ онъ, — какъ бы не такъ! Кто могъ испортить, долженъ умѣть и вылѣчить тотчасъ!
— Я не могу... вдругъ... на это нужно время.
— Сію минуту! Сдышишь, колдунья? Сію минуту, или я тебя брошу въ огонь!
Въ смертельномъ страхѣ, она прибѣгла къ другой хитрости.
— Мнѣ нужна для этого какая нибудь освященная вещь..
— Что? прекрасно! У меня есть образокъ Богоматери...
Онъ вышелъ и поднялся на верхъ. Тогда несчастная обратилась съ послѣдней мольбой къ Бертинѣ:
— Сжальтесь надо мной, умоляю васъ, милая Бертина! вѣрьте мнѣ, заклинаю васъ Богомъ, я не виновата въ вашей болѣзни...
Бертина отвѣчала, дрожа съ головы до ногъ:
— Сначала снимите съ меня порчу!
— Но я невинна... невинна! Это вѣрно, какъ евангеліе!
