Александр Китайгородский - Реникса
Впрочем, на сеансе присутствовали и скептики вроде меня. Но они были в меньшинстве.
Еще ярче желание узреть чудо проявилось несколько месяцев спустя, когда редакция того же журнала привезла из Харькова некоего Р., обладавшего, по слухам, потрясающими способностями воспринимать мысли через стены.
Первый сеанс окончился неудачей. Присутствующие потеряли несколько часов. Это были занятые люди, которые не позволили бы себе постоять в очереди за билетом в кино или подождать час-другой начало доклада на научной конференции.
Все приглашенные прибыли в полном составе и на второй сеанс. Три часа шли неудачные опыты. Затем стемнело, и Р. «выдал» поразительный результат. Вот как ставился опыт.
В одной из комнат в одиночестве разместился Р., в соседней комнате, отделенной от первой легкой дощатой перегородкой (можно было переговариваться, не повышая голоса), находились я и индуктор. Р. выбрал пять больших предметов, таких, как портфель, ваза и др., и попросил индуктора ходить по комнате, держа предмет в руках, и то отдалять его, то приближать к своему лицу.
Две-три минуты продолжалось это хождение, потом Р. говорил из своей комнаты: «Можно следующий» Я указывал индуктору, какой предмет взять, и отгадывание повторялось.
Р. записывал результаты своего «отгадывания». После, кажется, тридцати передач мы сверили результаты. Успех был практически стопроцентный.
Все это закончилось по истечении четырех часов. Никто из собравшихся не ушел. Когда я с некоторой растерянностью и досадой сообщил об удаче, то было, так сказать, всенародное ликование. Все эти люди, которым, вообще говоря, было ни жарко и ни холодно от успеха или провала Р., не скрывали своего восторга. Есть чудо! По-моему, только одного меня волновал вопрос: как же это понять?
Надо сказать, что возбужденная атмосфера подействовала и на меня. В продолжение получаса я не был в состоянии трезво оценивать факты. Это очень заразительная вещь – вера в чудо! Как хорошо это обстоятельство используется уже тысячелетия церковниками всех мастей!
Так вот, лишь оставшись один, приведя себя в состояние равновесия, я махнул рукой и рассмеялся. Рациональных объяснений было сколько угодно. Р. ждал сумерек, долго мучил всех ожиданием, приспосабливался к условиям. Р. настаивал, чтобы индуктор ходил по комнате. Достаточно малейшего отверстия в стене, чтобы можно было разглядеть предмет. Я позвонил по телефону нескольким участникам спектакля и сообщил свое мнение. И конечно, был ими обруган скептиком. Прошло несколько недель, и устроители сеанса мне сообщили: Р. оказался мошенником, он просто просверливал в стене дырочки. Таким образом, я оказался провидцем и, не скрою от читателя, испытал чувство полного довольства.
Встречи и разговоры на этих сеансах, беседы со знакомыми, которые порицали меня за борьбу «против» и письма читателей, ознакомившихся с моими антителепатическими статьями, – всё это убеждает меня в том, что существует такое интересное психологическое явление, как склонность верить в существование чудесного, таинственного, непонятного.
Плоды просвещения играют здесь, видимо, ведущую роль. У людей создалось (и вполне справедливо) представление о неограниченных возможностях науки и техники. То, что раньше казалось чудом, стало сегодня действительностью.
Лишь лица, хорошо знакомые с естествознанием, способны видеть, что нет чудес в прямом смысле слова в современной технике. Ни искусственный луч, посланный за миллионы километров, ни энергия водородной бомбы, ни полеты в космос не потребовали отказа от известных законов природы, а напротив, были разработаны на их основе.
В конце концов, трудно требовать от стороннего человека, чтобы он не видел чуда в межпланетном путешествии, но считал бы чудом такое «мелкое событие» как испарение воды из закрытой бутылки. Трудно объяснить в двух словах, почему не являются чудом крохотные приемники и передатчики, позволяющие поддерживать связь на далеком расстоянии, и в то же время «не вписывается» в науку передающее информацию электромагнитное излучение мозга.
И еще одно. Наш век характерен обеспечением людей относительно богатой духовной пищей. Привычка слушать радио, смотреть телевизор, читать газеты вошла в плоть и кровь народа. А вот мало кто допускает, что через эти каналы просачивается иногда и ложная информация. По поводу какой-либо путаной статьи говоришь читателю: «Да ведь это выдумка!»
Отвечают: «Не станут же газеты выдумки печатать!» А вдобавок к этому еще одно в общем-то хорошее человеческое свойство – вера в правдивость людей. Говоришь: «Да ведь он всё наврал!» Отвечают: «Зачем ему понадобилось врать?» Люди охотно верят своему ближнему. Это превосходное качество. Но не следует его доводить до абсурда. Вам кажется странным, с чего это будет врать некий Иванов, ставивший опыты видения через стену. Люди врут редко, и вероятность того, что Иванов врет, вам кажется редкой. Но в этом рассуждении кроется ошибка. То, что Иванов занялся опытами видения через стену, выделяет его из общей массы. И присваивать его словам ту среднюю степень достоверности, которую заслуживают слова случайного человека, нелогично.
И наконец, еще одно, может быть, самое важное. Это сознательная или бессознательная уверенность в собственной исключительности. Непомерное желание рассматривать себя как нечто особенное, а не как объект, подчиняющийся законам природы. А отсюда абсолютное противопоставление одухотворенного человека неживой природе. Поэтому неверие в то, что человек построен из таких же атомов, что и дерево. Поэтому неприязнь к мысли, что между материальной сущностью человека и кибернетического устройства нет принципиального различия.
От этого рождается легковерие к лженаукам, отвергающим естествознание, как, например, парапсихология. Отсюда же недоверие к таким главам естествознания, как молекулярная генетика и бионика.
Вывод, который я сделал из всего сказанного для себя, был таков: во-первых, с легковерием надо бороться, а во-вторых, с этим недугом не так легко справиться; двумя строками здесь не отделаешься. Поэтому я и сел писать эту книгу.
Закон есть закон
Наука начинается с наблюдения. Долгие века для осмысливания того, что происходит в мире, хватало новых естественных событий.
Накапливался опыт человеческий, и каждому следующему поколению становилось всё труднее находить новое в природе. Знания, которые были раздобыты в каком-нибудь веке, передавались следующему веку при помощи книг. А ученым этого следующего века для установления новых фактов надо было прибегать к эксперименту, то есть ставить природу в те или иные особые условия, которые в жизни не встречаются или встречаются редко.
Сначала для этой цели было достаточно немудрых приспособлений – новые факты добывались с поверхностного слоя действительности. Постепенно и эти возможности исчерпывались. Приходилось копать глубже и строить для исследования природы сложные приборы.
Это становилось уже не под силу одному человеку. Наука начала приобретать коллективный характер.
Уже в наше время в большинстве областей естествознания получение новых фактов превратилось в совместную деятельность огромной массы людей. Достаточно вспомнить, что для измерения какого-либо параметра элементарной частицы требуются фантастически дорогие и сложнейшие ускорители, в конструировании и создании которых принимают участие тысячи людей. И часто эти люди даже ничего не знают о тех новых победах, которые одержит наука благодаря их труду на их ускорителе.
Кроме того, несмотря на большую разницу в технологии получения опытных данных между сбрасыванием предметов с Пизанской башни и определением массы мезонов, методологического различия между ними нет.
Значит, к фактам, которые составляют науку, предъявляются одни и те же требования вне зависимости от века, когда они были добыты, и от способа, с помощью которого они устанавливаются. Факты должны быть прежде всего воспроизводимы.
Можно было бы не пояснять, что это значит, если бы не цель нашей книги: борьба с рениксой. Так вот, дело в том, что символом веры всякого естествоиспытателя, правилом, без которого не могла бы существовать наука, является положение: если природу поставить несколько раз в одинаковые условия, то она должна откликнуться на тождественные ситуации одинаковым образом. Вот это и значит воспроизводимость факта. И прежде чем удостоить новые сведения высокого титула научного знания, надо показать, что именно так и обстоит дело с новым фактом.
Сообщая миру о своем наблюдении, исследователь обязан перечислить условия опыта с той степенью детализации, которая позволила бы всем, кто бы то ни был, повторить эксперимент и удостоверить таким образом истину, найденную первооткрывателем. До тех пор, пока исследователь не добрался в своей работе до этой стадии, не положено ему тревожить общественное мнение. Если факт не удается воспроизвести, то, значит, в наблюдении есть ошибки. Или это значит, что условия опыта, которые считаются тождественными, на самом деле не одинаковы. Но последнее просто означает, что факта нет.
