Астрид Линдгрен - Кати в Париже
Не похоже было, что дама желает последовать за ним в Клампенборг или вообще куда-нибудь. Наоборот, она смотрела на него очень неодобрительным и карающим взглядом, и точно так же смотрели на него три другие дамы за ее столиком. Но коротыш с глазами-перчинками был в таком состоянии, что явно вычитывал любовь и нежность в самых неодобрительных взглядах. Похоже, он несколько переоценил число дам, и все они явно существовали лишь в мире чувств и настроений. Потому что, в то время как дамы достаточно долго сверлили его гневными взглядами, он погрозил им пальцем и сказал:
— Ну, ну, женщины должны любить меня добровольно — но не толпами же и не целыми женскими клубами!
Затем он пошатывающейся, неверной походкой вышел из ресторана, и четыре дамы, все до единой обладавшие хорошим аппетитом, снова стали наслаждаться едой. А мы все сидели в ожидании, когда же «что-то произойдет». Но ничего не случилось, только человечек с глазами-перчинками снова сунул голову в дверь и закричал на весь ресторан:
— …Не целыми женскими клубами, вы должны умерить свой пыл!
А на следующий день мы быстрыми скачками переправлялись через датские острова Зеландия[24], и Фюн[25], и полуостров Ютландия[26]. Кругом все так цвело и зеленело, что я укрепилась во мнении, что равнинный ландшафт, который, изгибаясь, то вздымается вверх, образуя холмы, то опускается вниз, в долины, и зовется «Старая Дания», — один из самых прекрасных на свете. А посреди всей этой зелени раскинулись белые крестьянские усадьбы, и выглядели они так, словно были здесь всегда и совершенно сами собой выросли из-под земли. Весь ландшафт казался чуть сказочным, каким-то андерсеновским, и я каждую минуту ждала, что вот-вот увижу Маленького Клауса[27].
Наш крохотный «фиат» еще жизнерадостнее, чем обычно, стрелой мчался вперед, но иногда большие мощные автомобили перегоняли нас, что несказанно раздражало Леннарта. Даже у меня появился комплекс неполноценности, и я почувствовала безумное желание загнать «фиат» до изнеможения: «Ну, вы, мои лошадушки!»[28]
Леннарт утверждал, что «домик садоводства», возвышавшийся на крыше «фиата», оказывает сопротивление встречному воздуху и баланс машины нарушается, что влияет на ее скорость. («Домиком» Леннарт называл большой платяной сундук-шкаф наверху на багажнике.)
Отвратительный стокгольмский легковой автомобиль трижды обгонял нас. Время от времени он останавливался, чтобы заправиться и чтобы пассажиры, сидевшие там, могли съесть ленч, и тогда мы снова опережали его. Но внезапно он опять выныривал за нами, насмешливо гудя и чрезвычайно досаждая нам, фыркая, проносился мимо. Водитель надменно махал нам рукой, а Леннарт ворчал. Я думала о том списке, который лежал у Евы в ящике письменного стола в адвокатской конторе. «Если я заболею бешенством — вот список тех, кого я перекусаю». Если бы такой список был у Леннарта, то, пожалуй, водитель этого автомобиля оказался бы на самом первом месте.
— Думаю, нам постепенно надо будет приобрести более мощный автомобиль, — сказал сидевший за рулем Леннарт, сердясь на свой верный старый «фиат».
Сначала я не проронила ни слова в ответ, но упорно думала.
— Леннарт, — в конце концов произнесла я, — у нас не будет средств ни на какой автомобиль вообще. Во всяком случае если нам придется покупать детскую коляску.
Леннарт удивленно взглянул на меня.
— Тебе вдруг захотелось детскую коляску? — спросил он.
— Да, — ответила я. — Коляску с маленьким прелестным розовым ребенком. Ребенок дешевле автомобиля. И почти такой же срок поставки.
Я замолчала, давая возможность моим аргументам подействовать.
— Гм, возможно, — сказал Леннарт, немного поразмыслив. — Да, в таком случае мы, вероятно, расстанемся с «фиатом».
— О, тогда нас уже никому не обогнать! — воскликнула я. — Ура! Держу пари! Из детской коляски мы сможем выжать максимальную скорость! Никому уже не превзойти наш рекорд! Потому что тогда у нас ведь не будет и никакого домика на крыше, который оказывает сопротивление.
— Ты не знаешь, кстати, какое сильное сопротивление может оказать маленький здоровый малыш, — возразил Леннарт. — Но пожалуй, это очень приятно!
Сидя у обочины среди кустов цветущего дрока где-то в Северной Германии, мы выпили по кружке немецкого пива за здоровье нашего нерожденного ребенка.
И я так радовалась, пока мы не приехали в Неймюнстер[29].
— Леннарт, должно быть, случилась какая-то беда, — прошептала я, показав на то ужасное, что увидела.
Перед нами ехал по улице грузовик с открытым кузовом, а наверху — в кузове — лежала жертва аварии. Молодая, красивая, смертельно бледная женщина с огромными ранами на лбу, из которых текла кровь.
— Она мертва! — сказал Леннарт.
Мы были вынуждены проехать мимо этого скорбного экипажа, и я бросила взгляд на шофера. Вел грузовик отвратительный скелет, сама Смерть с косой и всеми прочими атрибутами. А рядом с водителем был большой плакат:
Vorsicht im Verkehr!
Der Tod schleicht umher![30]
Ага, вот это что! Пропаганда ведомства дорожного движения: прекрасная истекающая кровью дама — это весьма искусно сделанная восковая кукла.
— Ну и твердолобые же парни занимаются пропагандой в этом городе! — сказал Леннарт.
Я все еще была потрясена, и эту цель, видно, и преследовало столь страшное зрелище. Возможно, экипаж Смерти заставлял водителей-лихачей думать более здраво. Но я-то была довольна, что я не малое дитя из Неймюнстера, где «смерть крадется повсюду». Потому что я знаю одного ребенка, который не смог бы уснуть этой ночью и лежал бы, всматриваясь во мрак, ожидая услышать, как смерть крадется в прихожей. И я бы кричала, о, как бы страшно я кричала!
Когда едешь в Париж впервые, а вдобавок еще чтобы выйти замуж за Леннарта, то ты, пожалуй, не очень справедлива. Немного несправедлива по отношению к Дании, Германии, Голландии и Бельгии, мимо которых мчишься так быстро, пропуская все самое прекрасное и интересное, что там есть, стремясь как можно скорее увидеть поднимающуюся ввысь Эйфелеву башню. Мне хотелось попросить прощения у Дании, Германии, Голландии и Бельгии за эту неприличную торопливость. Но Леннарт, возможно, был прав, говоря, что Дания, Германия, Голландия и Бельгия наверняка отнесутся к этому абсолютно спокойно.
Несмотря на то жуткое предостережение в Ней-мюнстере, мы мчались в Париж на самой высокой скорости, которую только могли выжать. И когда пронеслись через Гамбург и Бремен, через цветущую Голландию, через Брюссель, через прелестную зеленую холмистую Северную Францию, я уже знала, что видела лишь манящие блики городов, дорог и площадей, куда бы охотно хотела вернуться еще раз.
Но сейчас я напряженно высматривала Эйфелеву башню. И через пять дней после того, как мы покинули Каптенсгатан, я в самом деле увидела ее характерный силуэт на фоне облачного неба.
— Кажется, мы приехали правильно, — сказала я Леннарту. — I presume[31], это Эйфелева башня?
Было воскресенье. Леннарт сказал, что прибыть в Париж в воскресенье — замечательно, потому что движение более спокойное.
— Если это спокойное движение, то я — великий муфтий[32] Иерусалима! — горько пробормотал сам же Леннарт, когда «фиат», словно испуганный заяц, запрыгал в сумятице так и кишевших вокруг Триумфальной арки[33] злобных и напористых автомобилей.
Но мы справились и непринужденно скользнули вниз к Champs Elysées[34]. Я задыхалась. Не от испуга. От восхищения! Пред нами раскинулся самый шикарный проспект мира! Вокруг нас бурлила столица мира.
Леннарт довольно посмотрел на меня, словно это была его заслуга, что Champs Elysees были Champs Elysees. Мириады автомобилей заполонили огромную полосу перед нами и отражали солнечные лучи тысячью сверкающих точек.
Было время аперитива, и ресторанчики на тротуарах переполнили парижане — свидетели нашего пришествия в Париж. Не то чтобы они уделили этому такое уж большое внимание, как следовало бы, но все-таки!
The first time I saw Paris
her heart was warm and gay[35], —
запела я в ухо Леннарту. Да, разумеется, сердце этого города было теплым и веселым. В этот миг и мое теплое сердце радостно билось в груди.
Мы объехали Place de la Concorde[36]. И вот перед нами Сена, дорогая старая Сена, точь-в-точь такая, какой я ее себе представляла. Я так боялась разочароваться, но нет, люди сидели внизу на набережных и удили рыбу точь-в-точь так, как должны были это делать.
А потом мы медленно ехали вдоль левого берега, затем повернули на Boul. Mich[37]. И проехали вверх к Пантеону[38]. Здесь, на маленькой улочке в сердце Quartier Latin, стоял маленький невзрачный белый домик, наш отель! И кто, как вы думаете, стоял в воротах и казался владелицей отеля и всего Парижа, кто, как не Ева?! Кокетливо уперев руки в боки и вся чрезвычайно парижская. Но ведь она была здесь уже много часов!
