Святослав Романов - Книга Атлантиды
О том, что их общественным строем была монархия, свидетельствуют испанцы, столкнувшиеся в начале XVI века во Флориде с культурой, находившейся под влиянием, как мы теперь понимаем, государства хоупвелл. Еще более любопытным подтверждением этого являются слова индейца-проводника, который в 1540 году вел отряд Франсиско де Коронадо из Мехико на север. Там, как думали испанцы, они найдут страну Семи Ущелий, полную богатых городов и золотых месторождений. Экспедиция не обнаружила ничего из обещанного, однако даже незадолго до того, как проводник был повешен, он уверял испанского командира:
«По стране протекает река в две мили шириной, в ней обитают рыбы размером с лошадь и плавают сорокавесельные галеры. Жители едят на золотой посуде, а верховный вождь проводит дневной отдых под деревом, украшенным золотыми колокольчиками, которые убаюкивают его нежным звоном…»
Несчастный индеец явно имел в виду государство хоупвелл.
Обилие общих черт в монархиях Мезоамерики подсказывает, что люди, создававшие цивилизации маундов, являлись солнцепоклонниками. В XVI столетии произошел пока еще не ясный нам кризис их цивилизации. Причиной этого могло стать вторжение из района Великих озер племен, сокрушивших могущество владык бассейна Миссисипи. Столь же вероятно, что распад их «империи» стал результатом внутренних неурядиц или прекращения связи с Мезоамерикой после начала конкисты.
Тем не менее закат культуры хоупвелл продлился до начала XVIII столетия, пока не умер последний из вождей натчезов. Вместе с этим «Великим Солнцем» исчез последний исторический след идущей из Атлантиды великой солнцепоклоннической традиции.
Реинкарнация
Среди общих черт цивилизаций Мезоамерики и Средиземноморья особенно выделяются представления о реинкарнации — возрождении человеческой души в новом теле. «Отец истории» Геродот сообщает, что орфики и пифагорейцы — именно те греческие «школы», которые исповедовали концепцию переселения душ, — заимствовали многие свои обычаи из Египта. В частности, это касается обычая не хоронить посвященного в их мистерии укутанным в шерстяные одежды. Шерстяные одежды имели символическое значение нечистоты, связанности с земным существованием, несвободы. В египетских «Книгах Мертвых» много говорится о том, как нужно вести себя после момента физической смерти, как общаться с богами, демонами, стражами преисподней, как вести себя на суде, как избежать смерти совершенной, как стать равным богам.
Там как будто бы впрямую не идет речь о возрождении в новом теле. Однако каждый фараон, всходивший на престол, являлся возрождением вечного правителя Египта — солнечного бога Ра. В телесном своем существовании смертный, в божественной своей ипостаси он был бессмертным. Эта «схема» в эпоху Среднего царства была уточнена и усложнена новыми идеями. Поскольку Ра является всего лишь одним из выражений незримого и единого (!) бога Амона, то фараон становится сыном Амона. В смертной же своей ипостаси фараон воспроизводит историю жизни легендарного предка и первого царя египтян Осириса. Умирая, как Осирис он становится богом преисподней и судией мертвых. Но, будучи Осирисом, он возрождается в своем наследнике как Гор (мифический сын Осириса). Этот наследник-Гор вновь есть Осирис: являясь, во-первых, смертным царем Египта, во-вторых — будущим бессмертным владыкой загробного мира.
Нет сомнений, что египетская концепция возрождения была еще более глубокой и всеобъемлющей; по крайней мере, греки, жившие после завоевания Египта Александром Македонским в этой стране, безусловно верили, что принятая многими в эпоху перед Рождеством Христовым теория реинкарнации вполне совпадает со «священной» египетской религией. А иначе зачем — как не для того, чтобы обеспечить следующее рождение — египтяне сохраняли мумии?
Самую известную нам теорию реинкарнации создали греческие орфики, сеть общин, которые как-то разом возникли в Древней Греции в VI веке до н. э. и считали своим патроном легендарного певца Орфея, чья страстная смерть немного напоминает смерть Осириса. Именно орфические представления оказали воздействие на пифагорейцев, а также на Сократа и Платона, свято веривших в возрождение и душепереселение.
Если следовать современным расшифровкам майянских текстов, то самые близкие аналогии средиземноморской идее реинкарнации мы можем обнаружить не в Индии, что казалось бы естественным, а в Мезоамерике!
На статуэтках умерших правителей или чиновников, обнаруженных в городах майя, нанесены надписи следующего рода:
«Прежде блуждал он в преисподней, ныне — в лоне девушки достойной, совсем очищенный…»
«Он блуждал-блуждал. В лоне девы той чистый он».
«Он был в преисподней, ныне улетел в селение внутрь лона, кружит там вблизи юной девушки…»[156]
Майя считали, что человеческое существо — суть «ансамбль» трех сущностей: тела, тени-двойника человека и духа-дыхания, который и есть собственно его душа. Двойник остается при захоронении: он — хранитель памяти об умершем. Одновременно он пребывает в преисподней, являясь как бы выкупом за возвращение на землю высшей части человека, его души. Последняя же входит в лоно девушки подобно падающей звезде: возможно, известное внимание майя к астрономии было вызвано их астрологическими представлениями, ведь судьба ребенка зависела от того, чей дух войдет в него, а это связывалось с расположением звезд и периодами метеоритных потоков, достаточно частых в этих широтах.
Что касается представлений о «составе» человека, то, хотя в Египте мы и имеем более сложную схему, по сути своей она напоминает майянскую: тело, двойник «ка», изображения которого столь часты в египетских захоронениях,[157] и душа «ба», улетающая к богам. Все остальное — «имя», «дух», «тень» и т. д. — есть вариации на тему этих трех сущностей.
Говоря об античности, мы привычно рассуждаем о душе и теле, которые начали противопоставлять друг другу орфики и пифагорейцы. Однако при этом забывается, что в греческой медицине и философии (особенно в стоической школе и у последователей Платона) постоянно поднимался вопрос о «тонком теле» человека, которое вполне можно соотнести с «двойником» майя и египтян.
Смерть воспринималась майя, египтянами и греками как великое таинство. Убежденность в том, что за ней вовсе не следует прекращение жизни, была столь велика, что многие индейцы-майя, по словам испанских авторов, с легкостью кончали жизнь самоубийством, полагая, что так они избавляются не от самой жизни, а лишь от тягот, которые приходится переносить в данный момент. К таинству смерти готовились во время религиозных ритуалов, следы которых до нас дошли в виде кратких и туманных сообщений о египетских мистериях Осириса и Исиды и о греческом Элевсине. Плутарх, который был в эти мистерии посвящен, как-то сказал следующее:
«Во время претерпевания смерти душа испытывает ощущения, близкие к тем, которые выпадают на долю великих посвященных. Он видит блуждающие звезды, утомительно вращающиеся по кругу, несколько узеньких темных тропинок, которые ведут в никуда. Все это происходит непосредственно перед кончиной; но он видит и другие ужасные вещи… Но затем тебе приходится встретить некий великолепный свет, услышать некие прекраснейшие звуки, увидеть чудесные танцы, внимать божественным словам…»
Душа, выходя из тела, очищается, и это очищение не может быть безболезненным. Египтяне использовали для изображения данного процесса рассказ о суде в преисподней, во время которого умерший должен был правильно исполнить все ритуалы, ответить на все вопросы, чтобы не оказаться пожранным ужасным чудищем — помесью крокодила и лягушки.
Очищения требовало и тело: сложный процесс мумификации является не чем иным, как избавлением от разлагающихся, то есть тленных, его частей.
Майя также говорили о смерти как о падении в преисподнюю. Там дух умершего совершал непростой путь между горами, норовящими рухнуть на него, ускользал из пасти крокодила, был вынужден терпеть ледяной ветер. После того как все эти испытания оказывались позади, предстоял процесс очищения. Индейцы изображали его весьма натуралистически. Внутренности умершего промывались при помощи особой щелочной клизмы. Затем с костей сдиралось мясо, как будто бы мясо — «карма», накопленная в этой жизни. Оставшийся скелет еще каким-то странным образом уменьшался, пока не превращался в чистый[158] зародыш, способный в момент зачатия уместиться в лоне девушки.
О тяготах момента смерти говорили и орфики. Вот что написано в одной из «золотых табличек», которые вкладывались в могилы членов орфических общин:
