Ярослав Шимов - Австро-Венгерская империя
Вторая революционная волна, поднявшаяся в Европе после парижской Июльской революции 1830 года, значительно осложнила положение «Священного союза». Политика короля-буржуа Луи Филиппа Орлеанского, пришедшего на смену старшей линии Бурбонов, возбудила в европейских столицах опасения по поводу возрождения французского экспансионизма. Либеральные французские власти не скрывали недовольства ситуацией в Италии и оказывали определенную поддержку местным революционным движениям, тем самым вторгаясь в сферу австрийских интересов. Вдобавок революция в Бельгии, провозгласившей независимость от Голландского королевства, заставила Меттерниха думать о возможности вооруженного вмешательства, которое позволило бы избежать присоединения бельгийских земель к Франции. Только крайне неблагоприятная финансовая ситуация в самой Австрии и решительные действия Англии, которой тоже не улыбалось новое усиление французских позиций на другом берегу Ла-Манша, заставили Вену отложить военные приготовления. Бельгия стала независимым королевством во главе с Леопольдом Саксен-Кобургским, родственником британского королевского дома.
В ноябре 1830 года полыхнуло совсем рядом, у австрийских границ, – в так называемой «конгрессовой» Польше, появившейся в 1815 году по решению Венского конгресса. Это королевство принадлежало России, точнее, находилось с ней в личной унии (русский царь был одновременно королем польским). «Конгрессовка» имела конституцию, дарованную ей Александром I (1818), сейм, собственную армию, судебную систему, паспорта – словом, все атрибуты независимого государства. Но многие обещания, данные полякам Александром в последнем приступе либерализма, не были исполнены. Русские вельможи по-прежнему играли первую скрипку в Варшаве. О возврате большинства территорий бывшего Великого княжества Литовского, утраченных при разделах Речи Посполитой, не приходилось и думать. Вступление на престол консервативного Николая I (1825) только ухудшило ситуацию. Нарыв прорвало, и в течение года между мятежной Польшей и Россией шла война, завершившаяся осенью 1831 года взятием Варшавы русскими войсками и ликвидацией той ограниченной автономии, которой пользовалась «конгрессовка».
Австрийское правительство, опасавшееся того, что волнения распространятся на Галицию, значительную часть населения которой составляли поляки, наглухо закрыло границу с «конгрессовкой» и выразило поддержку Петербургу. Примеру Австрии последовала Пруссия. Механизм «Священного союза» на сей раз действовал без сбоев. Николай I отблагодарил Австрию в 1849 году, придя на помощь Габсбургам в подавлении венгерской революции. Ни Франц I, ни тем более его преемник, добродушный эпилептик Фердинанд I (1835–1848), которого многие считали слабоумным, не задумывались о природе революционных и национально-освободительных движений. Габсбурги видели в них лишь проявление дьявольского «духа эпохи», наследие французской революции и угрозу порядку и стабильности, противостоять которой можно было лишь одним способом – приверженностью консервативно-абсолютистским принципам. Апофеозом такого мышления стал наказ Франца I сыну, написанный умирающим императором в феврале 1835 года. «Не сокрушай ничего, что является основой здания нашего государства, – значилось в этом послании. – Правь, ничего не меняя. Твердо и непреклонно придерживайся принципов, соблюдая которые, я не только сумел провести монархию через бури в самые жестокие времена, но и смог завоевать для нее то достойное и высокое положение, которое она занимает в мире… Доверяй князю Меттерниху, самому верному моему слуге и другу, так же, как доверял ему я все эти долгие годы. Не принимай решений, ни по общественным делам, ни об отдельных личностях, не узнав предварительно его мнения об этом».
* * *Между тем Меттерних, интеллектуально превосходивший обоих императоров, которым ему довелось служить, не мог не понимать, что жизнь не стоит на месте, и изменения в общественном устройстве неизбежны. Меттерних никоим образом не стремился к восстановлению ancien regime в полном объеме, к возврату в патриархальные Терезианские, а то и более ранние времена, понимая, что это невозможно, да, видимо, и не нужно. Однако, будучи человеком, для которого порядок и стабильность представляли собой неизмеримо более высокие ценности, чем лозунги революции – свобода, равенство и братство, он предпочитал бороться за дело, которое ему самому порой казалось безнадежным, во имя спасения Австрии и Европы. Он знал лишь один способ добиться этой цели: всеми силами предотвращать возможность нового революционного взрыва и подавлять в зародыше любые поползновения к социальному перевороту. Мироощущение Меттерниха, особенно в последние два десятилетия его долгой жизни, было окрашено в трагические тона. «Моя жизнь пришлась на никудышное время, – жаловался канцлер. – Я родился то ли слишком рано, то ли чересчур поздно… Раньше я бы смог насладиться эпохой, позднее – участвовал бы в ее создании; сейчас же я занимаюсь укреплением прогнившей постройки».
Меттерних отлично знал и понимал особенности того государства, которому служил. Он чувствовал, что Австрийская империя по самой своей природе не терпит резких движений. Глубокое отвращение к революции, возникшее у него еще в молодости, когда он воочию наблюдал народные волнения в Страсбурге, где учился, привели Меттерниха к специфической консервативно-легитимистской философии, воплощением которой явились его политико-дипломатические конструкции. Суть этой философии уже пожилой Меттерних выразил в 1843 году в разговоре с американским профессором Джорджем Тикнором: «Только монархия способна объединять людей в компактную и эффективную массу, раскрывать их способности в совместном усилии, вести их к высокому уровню культуры и цивилизации», – заявил своему собеседнику Меттерних. Демократия же, по его мнению, «разделяя людей, создает разного рода соперничества, что способствует развитию благодаря возникающей конкуренции»[44].
Созданная Меттернихом система, основанная на равновесии и взаимозависимости главных действующих лиц европейской сцены, сама по себе была чрезвычайно удачным изобретением. Во-первых, благодаря ей Европа на рекордных 40 лет оказалась избавлена от крупных войн. Во-вторых, основой этой системы был принцип «договоры должны соблюдаться». Все участники «европейского концерта», по Меттерниху, обязаны были действовать, руководствуясь не только и даже не столько собственными интересами, сколько общим благом, выраженным в подписанных ими соглашениях. Таким образом, меттерниховская система была в какой-то степени идеалистической, особенно если сравнить ее с нравами, восторжествовавшими в европейской политике после ухода австрийского канцлера. Время Realpolitik, эпоха Бисмарка и Кавура оказалась эпохой хищников, жестокость и цинизм которых часто заставляли европейцев вспоминать о «старых добрых» временах Меттерниха, когда подпись государственного деятеля под договором значила гораздо больше, чем просто чернильный росчерк на листе бумаги.
Но именно в этом стремлении к общему благу и скрывалась причина краха меттерниховской системы. Ведь понятие такого блага толковалось австрийским канцлером с большой долей лукавства. Как справедливо отмечает английский историк Алан Скед, Меттерних «выступал в качестве глашатая мира, но это был мир, основанный на договорах 1815 года…то есть мир на его собственных условиях, точнее – на условиях габсбургской династии. Его система могла существовать лишь до тех пор, пока Европа была готова принимать эти условия. Меттерних очень хорошо понимал, что Австрия не настолько сильна, чтобы самостоятельно достичь своих целей. Его успехом было то, что ему удалось очень долго сохранять у великих держав впечатление, что Австрия необходима Европе…»[45]. Кроме того, внешнеполитическая система Меттерниха была слишком тесно связана с принципами легитимизма и консерватизма, которые он исповедовал во внутренней политике. «Европейский концерт держав», по Меттерниху, мог состоять только из однородных элементов, поскольку одной из его функций и было поддержание такой однородности: обеспечение торжества консерватизма внутри самих держав и совместное пресечение ими революционных поползновений по всей Европе. Эта цель оказалась утопией, поскольку различие во внутреннем устройстве членов «большой пятерки» с самого начала было довольно большим и с течением времени только увеличивалось.
Дополнительные проблемы канцлеру создавало его собственное положение в системе власти Австрийской империи. Меттерних, вопреки распространенным представлениям, не являлся полновластным руководителем австрийской политики. Если во внешнеполитических вопросах его голос действительно имел решающий вес, то во внутренней политике, начиная с середины 1820-х годов, позиции канцлера не были особенно прочными. Здесь серьезную конкуренцию ему составлял граф Франц Антонин фон Коловрат-Либштейн, эффективный бюрократ и опытный интриган, использовавшийся императором Францем в качестве противовеса Меттерниху.
