Лоис Крайслер - Тропами карибу
Мы были с ним одни в ванигане; Леди сидела на цепи на воле. Курок лежал в своем «логове». Я легла на пол у изголовья кровати лицом к нему и запустила пальцы в его густую теплую гриву. Он предостерегающе зарычал. Как всегда, мне стало боязно, но на этот раз, призвав на помощь всю свою любовь к нему, я не отняла руки. Пульс любви во мне бился сильно и отчетливо, как звук настраиваемой струны. Я угадывала в Курке дикое, свободное существо, не похожее ни на собаку, ни на человека, — просто волк, просто дикий. Его глаза встретились с моими, угрожающее рычанье затихло. С этого момента он стал более податлив на мою ласку.
Но, в конце концов что же произошло? Ничего особенного: просто волк прочел выражение моих глаз. Это произошло так быстро, дикий, неподкупный интеллект животного схватил информацию настолько мгновенно, что удивительно, как я вообще могла нащупать эту скрытую сферу общения. На мой взгляд, здесь мы имеем дело с той внутренней опорой, на которой зиждется всякое общение: глаза отражают ваши подлинные чувства, и дикое животное читает их. У волка своя характерная манера смотреть человеку в глаза. Он не глядит в них пристально, а лишь вскользь, как бы невзначай проводит по ним взглядом. В конце концов я так натренировала свое зрение, что была всегда готова уловить тот внешне ничем не примечательный момент, когда волк бегло касался моих глаз взглядом (несколько месяцев спустя я смогла проверить все это на еще более необычном животном, чем волк).
Для меня лично было немалым достижением вполне осознать Курка, как «волка», ведь с каким трудом нам удается осознать собственное "я" хотя бы другого человека! Всякий раз, как знакомишься с новым диким животным, рано или поздно наступает момент, когда совершенно внезапно осознаешь его собственное "я". Это как вспышка творческого восприятия. Это прорыв из плена антропоморфизма.
Туманная дымка антропоморфности застилает наше сознание, подобно тому, как неощутимо для нас самих человечий запах обволакивает наше тело. И каждый из людей, вокруг которого расходится туман антропоморфности и который прозревает вокруг себя отличные от человека существа, — это новый отважный Кортес, и ему дано подлинное счастье прозреть новые миры.
По чистой случайности я наткнулась на еще одно средство общения с волками. Они испытывали своеобразное затруднение, и я всячески пыталась помочь им. Дело в том, что в ванигане они нередко чувствовали себя напряженно: Их головы были настороженно приподняты, глаза беспокойно блестели. «Дикость» предписывала им прислушиваться к малейшему звуку. В естественном окружении треск ветки может означать смертельную опасность. Кто знает, к чему может привести шорох веника или дребезжанье посуды?
С наивной верой в слова я пыталась действовать заклинаниями. Потом, уже полностью отчаявшись, наткнулась на то, что надо. Я зевнула и потянулась, сладко вздохнула. Настороженный блеск в глазах волков потух, они спокойно опустили головы на пол. Я рассказала об этом Крису, и отныне можно было только улыбаться, глядя, как мы сладко покряхтываем и вздыхаем во время работы.
А однажды, когда я опять осталась наедине с Курком, мне открылось еще одно средство общения, тонкое и выразительное; оно произвело на меня наиболее глубокое впечатление из всего, что мне уже довелось узнать в этой области.
Дело было так. Волк молча лежал у двери и, подняв голову, с чисто волчьей внимательностью разглядывал то одно, то другое: полки, свисающую с потолка лампочку, меня, сидящую на кровати. И тут, словно меня что подтолкнуло, я нарочно вытянула и расправила пальцы. Увидев это, Курок тоже расправил свои длинные «пальцы» — чуть— чуть, едва заметным намеком на движение. Волк проникся моим настроением!
Однажды, прошло уже две недели с того дня, как Леди побывала в капкане, Крис привязал ее на воле и на минуту задержался у двери, наблюдая, затем быстро позвал меня. Я выбежала на порог. Леди играла — бегала и возилась с Курком и Брауни! Ее затяжной шок благополучно разрешился.
Но ее еще что-то тревожило. Каждое утро около восьми в дверь грохало, и в высоком дверном окне показывались ее мощные темные плечи. Плексиглас прогибался внутрь, и Крис бросался открывать дверь. В ваниган, стелясь по полу, влетала пушистая темная тень и забивалась под кровать; со двора за нею тянулась привязь. Иногда Леди вламывалась в окно прежде, чем Крис успевал открыть дверь. Чтобы она не поранилась, мы не стали вставлять новый кусок плексигласа, а склеили разбитое окно липучкой.
В конце концов Крис догадался, в чем дело. Леди ужасал вездеход, доставлявший эскимосов из поселка к месту работы. Его «глаза», казалось ей, шарят в темноте по снегу, отыскивая ее, как они шарили тогда, когда она стояла, скованная капканом.
— Леди не связывает эти «глаза» со своим спасением, — сказал Крис. — Спасение пришло лишь после того, как она шмыгнула в дверь и забилась под кровать, а уж это— то она проделала сама!
Зимовка на мысе Барроу
Словно в ревущем туннеле тьмы и работы летели наши дни. Чем теснее и неудобнее жилище, тем больше времени уходит на домашние дела. Это совершенно ясно, но нашим друзьям почему-то казалось, что, раз мы живем без удобств — скажем, без водопровода и канализации, — нам просто некуда девать время.
Немало времени уходило на то, чтобы получить воду, Крис выпиливал, как в каменоломне, снежные глыбы поодаль от ванигана, по одной приносил их домой и бросал в стоявший на плите гигантский алюминиевый котел, вмещавший две глыбы зараз. Таково было наше водоснабжение.
В ванигане по существу стоял холод, хотя плита ревела день и ночь.
Металлические болты в стене, ниже уровня стола, были всегда покрыты инеем.
Заиндевевшее окно около плиты вместе со стужей пропускало снег. Тесто, поставленное прямо на плиту, едва поднималось.
Для меня ужасы Арктики олицетворялись именно этой плитой. Как уже говорилось, она была на форсированной тяге, и ее рев, не смолкавший ни днем, ни ночью, забивал мне уши. Крис и слышать не хотел о передышке, чтобы побыть в тишине хотя бы полчаса. «Нет, Лоис, все замерзнет — картошка, яйца, твои чернила». И порой овощи, доставленные по воздуху из Фэрбенкса, действительно замерзали на коротком пути от самолета к ванигану, пока Крис вез их на самодельных салазках.
«На что у вас уходит время?» — спросил нас в письме кто-то из друзей.
Я хотела ответить ему, и свободные промежутки времени, получившиеся у меня на бумаге, озадачили меня. Ведь в действительности— то их не было! И вот в тот вечер я начала отмечать про себя, чем мы занимаемся.
Мы стали теперь пускать волков на ночь в ваниган. Итак, без четверти девять надо загнать их домой, накормить и быстро на боковую — немного поспать до того, как они проснутся ночью. Часа в два ночи — уж будьте покойны — они будят нас. Они толкутся возле постели. Леди встает перед дверью на дыбы, выглядывает наружу, прыгает в окно. Теперь кто-то из нас должен вскочить с постели, надеть меховые шлепанцы, рукавицы, малицу и заняться цепями. Волки с минуту раздумывают: выходить или не выходить?
Наконец цепи снимаются. Ни один из волков не убежал. Вот они уже во дворе на проволоке. Сна у нас ни в одном глазу.
В восемь утра врывается перепуганная Леди. Оказавшись дома, она требует к себе Курка. Она скулит. В дверях угрем вьется Брауни. Крис держит Леди за ошейник, я пристегиваю цепь. «Маэстро Курок, куда изволите: в дом или во двор?» В дом!
— Сооруди им яичницу, Лоис, — говорит Крис, полагая, что еда успокоит их. Я открываю всю тягу, ставлю на плиту чугунную сковородку. Плита ревет, Курок хочет выпрыгнуть в окно. Я набираю полную горсть густой рыжеватой шерсти, удерживаю его за грудь. «Постой, Курок!» — ласково пытаюсь я оторвать его от окна.
Курок молчит. Он почти всегда молчит. Но он сгибает свои сильные лапы, выпускает когти и держится за подоконник (совсем как человек), пока его задние лапы не начинают дрожать. Затем он поворачивает свою великолепную голову и спрыгивает в комнату — сам. Он не потерпит, чтобы его к чему— либо принуждали. Он все делает сам.
Умоляя Курка побыть дома, я с трудом разогреваю неохотно принимающую тепло сковородку и готовлю болтунью. Она пожирается с «волчьим аппетитом».
Это выражение я употребляю здесь чисто гиперболически. На самом деле, обладая узкими челюстями, волк ест медленно даже по сравнению с маленьким щенком, который вооружен широкой, как лопата, пастью. Волк может отрывать мясо от кости, это верно, он к этому приспособлен. Но он зачастую давится, если слишком быстро и жадно глотает пищу. В таком случае он высоко запрокидывает голову и издает глухой стон, от которого мурашки бегут по спине. Никакой другой звук не производил на меня такого жуткого впечатления, разве что предостерегающий «лай» самки лося в глубине леса в сумерках…
Однако волки по-прежнему рвутся на волю. Надевай малицу, надевай рукавицы, распутывай и снимай цепи. Крис держит Леди. Курок отцеплен, Леди отцеплена. «Ну вот, — говорим мы волкам. — Теперь можете отправляться». И они мчатся от нас по кругу на проволоке.
