Роберт Силверберг - Замок Лорда Валентина
Душа Валентина была полна сострадания. Он молча сжал плечи Слита, словно мог одной только силой своих рук уничтожить воспоминание об ужасном кошмаре, изувечившим душу жонглера. Затем он выпустил его и сказал:
– Это поистине ужасный сон. Но нас учили пользоваться нашими снами, а не позволять им уничтожать нас.
– Этим сном я могу вряд ли воспользоваться, мой друг. Но он предупреждает меня, чтобы я не приближался к метаморфам.
– Ты принимаешь его слишком прямолинейно. нет ли в нем чего-то более окольного? Ты не говорил с толкователем снов, Слит?
– По-моему, нет надобности.
– А меня ты понуждал искать толкователя, когда в Пидруде я видел во сне странное! Я отлично помню твои слова: «Король никогда не посылает простых посланий».
Слит иронично усмехнулся:
– Все мы мастера учить других, но не себя. Во всяком случае, теперь поздно говорить о сне пятнадцатилетней давности и теперь я его пленник.
– Освободись!
– Как?
– Когда ребенок видит во сне, что он падает, и в страхе просыпается, что говорят ему родители? Что сон о падении не следует принимать всерьез, потому что во сне никто не получает реального ушиба. Или скажут, что ребенок должен быть благодарен за падение во сне, потому что такой сон – к добру, говорит о мощи и силе, что ребенок не падал, а летел к тому месту, где он мог чему-нибудь научиться, если бы не испугался и не стряхнул с себя мир сна. Верно?
– Ребенок должен быть благодарен за такой сон, – сказал Слит.
– Вот именно. И так со всеми «дурными» снами: мы не должны бояться, говорят они нам, а должны быть благодарны за мудрость сна и действовать по нему.
– Так говорят и дети. Часто дети лучше управляют снами, чем взрослые. Я помню, как ты кричал и всхлипывал во сне, Валентин.
– Я пытаюсь узнать что-то из моих снов, как бы темны они ни были.
– Чего ты хочешь от меня, Валентин?
– Чтобы ты ехал с нами в Илиривойн.
– Зачем это тебе?
– Ты принадлежишь всей труппе. Мы держимся с тобой, а без тебя развалимся.
– Скандары – мастера жонглирования. Человеку трудно состязаться с ними. Карабелла и я в труппе по тем же причинам, что и ты, – чтобы выполнить дурацкий закон. Вы будете получать свою плату, останусь я или уйду.
– Но я учусь у тебя.
– Будешь учиться у Карабеллы. Она так же ловка, как и я, к тому же у вас любовь, и кто знает, может быть, ты будешь работать лучше меня. И храни тебя Божество потерять Карабеллу в Илиривойне!
– Этого я не боюсь, – ответил Валентин и протянул руку Слиту. – Я должен иметь тебя с нами.
– Почему?
– Я дорожу тобой.
– И я дорожу тобой, Валентин, но мне очень тяжело идти туда, куда Залзан Кавол хочет вести нас. Почему ты так настаиваешь на усилении моих страданий?
– Ты можешь излечиться от своих страданий, если поедешь в Илиривойн и увидишь, что метаморфы – всего лишь безвредные дикари.
– Я могу жить с моей болью, – возразил Слит. – Цена за излечение, по-моему, слишком высока.
– Мы можем жить с самыми страшными ранами; но почему не попытаться вылечить их?
– Ты чего-то не договариваешь, Валентин.
Валентин медленно перевел дух.
– Верно.
– Что же?
После некоторого колебания Валентин спросил:
– Слит, я фигурировал в твоих снах после встречи в Пидруде?
– Да.
– Как именно?
– Разве это имеет значение?
– Не видел ли ты во сне, что я необычен для Маджипура, что я более силен и властен, чем сам предполагаю?
– С первой же нашей встречи мне сказали об этом твоя осанка и манера держать себя. Об этом же говорили и твоя феноменальная ловкость, с какой ты учился нашему искусству, и содержание твоих снов, которыми ты поделился со мной.
– А кем я был в твоих снах, Слит?
– Персона мощи и благородства, обманом скинутая со своего высокого положения. Может быть, герцог! Принц.
– А не выше?
Слит облизал пересохшие губы.
– Да. Выше. Возможно. Чего ты добиваешься от меня, Валентин?
– Чтобы ты сопровождал меня в Илиривойн и дальше.
– Ты хочешь сказать, что виденное мною во сне – правда?
– Это я еще должен узнать, – сказал Валентин. – Но я думаю, что это правда. Это должно быть правдой. Послания говорили мне, что все это правда.
– Милорд… – прошептал Слит.
– Возможно.
Слит ошеломленно посмотрел на него и опустился на колени. Валентин быстро поднял его.
– Этого не надо, – сказал он. – Могут увидеть. Я не хочу никого посвящать в это. Кроме того, остается большая область сомнений. Ты не должен вставать перед мной на колени, делать пальцами символ горящей звезды или еще что-нибудь такое, поскольку я сам еще не уверен в истине.
– Милорд…
– Я остаюсь Валентином-жонглером.
– Мне очень страшно, Милорд. Сегодня я был в двух шагах от ужасной смерти, но сейчас мне страшнее стоять здесь и разговаривать с тобой об этих вещах.
– Зови меня Валентином.
– Как я смею?
– Ты звал меня Валентином всего пять минут назад.
– То было раньше.
– Ничего не изменилось, Слит.
– Все изменилось, Милорд.
Валентин тяжело вздохнул. Он чувствовал себя самозванцем, мошенником, обманывающем Слита, но это, похоже, было совершенно необходимо.
– Если все изменилось, значит ты должен следовать за мной по моему приказу? Даже в Илиривойн?
– Я должен… – растерянно сказал Слит.
– Никакого вреда от метаморфов тебе будет. Ты уйдешь из их местности, излеченный от той боли, что гложет тебя. Можешь ты поверить этому, Слит?
– Я боюсь туда идти.
– Ты нужен мне в пути, – сказал Валентин. – И не по моему выбору Илиривойн становится частью моего путешествия. Я прошу тебя идти со мной.
Слит склонил голову.
– Я должен, Милорд.
– И я прошу тебя, Слит, звать меня Валентином и не оказывать мне перед другими больше уважения, чем ты оказывал мне вчера.
– Как желаешь, – ответил Слит.
– Валентин.
– Валентин, – неохотно сказал Слит. – Как желаешь, Валентин.
– Пошли.
Он повел Слита к труппе. Залзан Кавол, как обычно, неторопливо расхаживал взад и вперед; его братья готовили фургон к отъезду. Валентин сказал скандар:
– Я уговорил Слита. Он поедет с нами в Илиривойн.
Залзан Кавол недоверчиво взглянул на него.
– Как тебе это удалось?
– Да, – подхватил Виноркис. – Что ты ему сказал?
– Слишком долго объяснять, – ответил Валентин, весело улыбаясь.
8
Теперь ход ускорился. Весь длинный день фургон мурлыкал по шоссе, а иногда захватывал и часть вечера. Лизамон Холтен ехала с фургоном. Ее животное, несмотря на свою выносливость больше нуждалось в отдыхе, чем те, что тянули фургон, так что иногда Лизамон при удобном случае отставала. Нести ее громоздкую тушу было нелегким делом для любого животного.
Они ехали от города к городу через скучную провинцию. Там были очень скромные полоски зелени – только чтобы соблюсти букву закона. Эта провинция Мазадона была местом, где миллионы жителей занимались торговлей, поскольку Мазадон был воротами всего северо-западного Зимрола для восточных товаров и главным перевалочным пунктом для сухопутных перевозок товаров Пидруда и Тил-омона, идущих на восток. Они быстро проехали через множество городов, через сам Мазадон, через Бургакс и Тагобар, которые все были тихи и печальны по случаю прощального траура. Всюду болтались желтые полосы ткани – знак скорби. Валентин считал, что это тяжелое дело – закрыть всю провинцию из-за смерти герцога. Что будет делать этот народ, думал он, когда умрет Понтификс? Как они реагировали на преждевременную смерть Короналя Лорда Вориакса два года назад? Возможно, конечно, что они относились к смерти местного герцога более серьезно, потому что он был фигурой осязаемой, реальной, жившей среди них, в то время как для народа Зимрола отделенного тысячами миль от Горного Замка и Лабиринта, Власти Маджипура казались более чем абстрактными, мифическими, легендарными, нематериальными. На такой громадной планете никакое центральное правительство не могло бы править с реальной эффективностью, оно лишь осуществляло символический контроль. Валентин подозревал, что стабильность Маджипура, в основном, зависит от социального контракта посредством местных правителей – герцогов провинций и муниципальных мэров, внедряющих и поддерживающих указы имперского правительства при условии, что они могут действовать на своих территориях по своему усмотрению.
Как же, спрашивал он себя, такой договор может поддерживаться, если Корональ, не посвященный и помазанный принц, а узурпатор, лишенный милости Божества, благодаря которой держится столь хрупкая социальная конструкция?
Как же, спрашивал он себя и все больше задумывался над такими вопросами в долгие, спокойные, монотонные часы путешествия к востоку. Такие мысли удивляли его самого своей серьезностью потому что он уже привык к легкости и простоте своего мозга, начиная с первых дней в Пидруде, а теперь чувствовал постепенное обогащение и растущую сложность своего мыслительного процесса. Словно чары, наложенные на него, изнашивались и становились тоньше и его истинный интеллект пробивался сквозь них.
