Владимир Рыблов - Туркменская трагедия
Совет сформирован по весьма “оригинальному” принципу, то есть шиворот-навыворот: председатель — заместитель муфтия Туркменистана; заместители — сам муфтий, благочинный православных приходов и представитель президента.
В областях — велаятах при местных администрациях созданы велаятские Генгеши по делам религии, возглавляемые главными имамами — мусульманскими духовниками областей. Любопытно, что все названные выше религиозные руководители наряду с государственными чиновниками получают из казны зарплату, государство им выделяет обставленные мебелью, телефоном, факсом рабочие кабинеты, а некоторым — персональную автомашину с водителем. К примеру, Оразгулы Аннамурадов, смотритель кипчакской мечети, числящийся как ее управляющий, имеет в штате около десяти работников, получающих зарплату в качестве государственных служащих, а за самим Аннамурадовым закреплена служебная иномарка.
О. Аннамурадов — вчерашний экскаваторщик, не имеющий духовного образования; все его достоинства заключаются в том, что он сверстник президента, друг детства, а ныне шахматный соперник, часто проводящий с “баши” его бессонные ночи и между делом посвящающий своему кумиру весьма посредственные стихи. Ниязов высоко оценил “заслуги” своего земляка, рекомендовав его депутатом парламента.
Может потому в приемной новоявленного туркменского Распутина, где его сторожат секретарь и телохранитель, всегда столпотворение. Здесь можно увидеть министра и академика, иностранца-бизнесмена и художника, хякима и даже заместителя председателя Кабинета министров. Зная его близость к “самому”, к этому смотрителю Кипчакской мечети, Аннамурадову слетаются, как мухи на мед, все, кому не лень: блюдолизы и ловкачи. Но больше всего среди них государственных чиновников, которые не могут попасть к президенту годами.
Аппарат муфтията фактически аналог аппарата Генгеши по делам религии. Таким образом, исламская и православная церковь в Туркменистане огосударствлены. Высшие духовные лица двух конфессий получили почти монопольное право на формирование государственной политики в отношении других конфессий. В истории светского государства подобная практика беспрецедентна. Точнее говоря, она больше напоминает теократию с новоявленным духовным лидером во главе.
Истинным хозяином в Генгеши (кстати, располагается оно почему-то в здании турецкого культурного центра) является представитель президента Мурад Каррыев. На него возложена задача объяснить слишком настойчивым посетителям мотивы, которыми руководствуется государство, определяя свою политику в области бессовестного подчинения и использования, а иногда и подавления религии в государственных целях.
Он и объясняет, как умеет, мешая откровенную ложь со странными откровениями, когда речь идет, скажем, о дискриминации в отношении иных конфессий в стране: “Все эти конфессии — новые, мы их не знаем (как минимум три ныне “незаконные” конфессии были зарегистрированы еще в советское время. — Н. М.). А вдруг мы их зарегистрируем, а они завтра исчезнут. Да и, честно говоря, мы не хотим общаться со всякой мелочью. Нам мусульман и христиан (православных) достаточно”. Что же касается тех, кто не зарегистрирован, то, как говорит Каррыев, “нас это не касается — ими занимаются соответствующие органы”.
В Туркменистане, несмотря на относительную малочисленность населения, помимо мусульман и христиан, немало исповедующих другие религии и верования. Один результат, правда, уже достигнут: большинство протестантов решило уехать из Туркмении. Но мусульмане выехать не могут — они остаются, и зажим ранее официально признанных общин приводит к обратному эффекту: усиливается “параллельный ислам” — “ваххабизм”. Итогом подобных действий властей может стать превращение вполне светского государства в плохую копию своего соседа — Ирана.
В выступлении 13 сентября 1996 года перед религиозными деятелями страны президент после неуклюжих реверансов и явно набивая себе цену, заявил: “Меня упрекают, что я опекаю мечеть. Как же иначе? Ведь мечеть — это дом Аллаха...”
“Баши” несколько неточен: он подмял под себя все “дома Аллаха” в стране. А между тем всякий раз клянется в демократичности своей политики, а в себе видит “отца туркменской демократии”. То на словах, а на деле? Он не остановился перед тем, что заключил под стражу, а затем выслал из Ашхабада (совсем как в годы тоталитаризма!) известного религиозного деятеля, просветителя, переводчика Корана семидесятитрехлетнего Ходжа Ахмета-ахуна Оразгылыджева лишь за то, что тот публично критиковал ниязовскую политику и посмел выступить по радио “Свобода”.
Президент пытается убедить людей, что в стране нет политических заключенных, а смертная казнь вовсе отменена. Любопытно суждение в народе об отмене смертной казни.
— Не догадываешься, почему президент решился на такой шаг? — задавал мне вопрос один юрист.— И сам же на него ответил. — Отнюдь не из человеколюбия. С явными своими врагами он покончил, а оставшихся можно не опасаться.
Всякого, кто поднимает голос против антигуманной политики, туркменские власти провоцируют, возводят в криминал любой проступок оступившегося человека, арестовывают, зверски истязают, предлагая отказаться от своих убеждений, и если тот твердо стоит на своих позициях, забивают насмерть. В лучшем случае, превращают его в калеку. Так, как уже говорилось, ниязовские заплечных дел мастера убили Хошалы Караева, превратили в инвалида Мухаммедкули Аймурадова.
Долгое время мало кто знал о жуткой истории, приключившейся с лидером туркменских диссидентов Дурдымурадом Ходжамухаммедовым. Его, попытавшегося создать независимую политическую партию, как пишет американский журналист “Кенет Рот”, туркменские власти водворили в психиатрическую клинику, а после освобождения диссидент, посетивший Британское посольство, по дороге домой был избит до потери сознания, что три месяца находился на грани жизни и смерти. Преследование оппозиционера на том не закончилось. Полиция арестовала его сына по заведомо ложному обвинению, подбросив тому два грамма терьяка, а за Ходжамухаммедовым установила слежку.
В конце 1999 года профессора Пиримкули Тангрыкулиева, о котором уже шла речь в предыдущих главах, перевели в известную мрачной славой своих костоломов Красноводсую тюрьму, где по просочившимся оттуда скупым весточкам его там избивают, применяют к нему такие изощренные формы пыток, что он поседел, полысел, жалуется на боли в области сердца и выглядит гораздо старше своих лет.
Палачи, не без указания свыше, добиваются от него “признания своей вины” перед Туркмен “баши”. А вся “вина” П. Тангрыкулиева в том, что будучи депутатом Меджлиса, он открыто критиковал антинародную политику “баши”, его личное поведение, приведшее страну к экономической катастрофе, а его самого к политическому и моральному банкротству.
Драконовские порядки, установленные в стране, вынудили не одну тысячу граждан Туркменистана покинуть страну или принять гражданство других государств. Среди них немало общественных и политических деятелей, ученых, учителей, писателей, журналистов, артистов... Интеллигентному, здравомыслящему человеку жить и трудиться в стране уже давно стало невозможным. Общественную жизнь охватил психоз “вождизма”, всевластия государственной машины, спекулятивного использования “идей национальной демократии”, на деле — “демократии” ниязовской, прикрываемой крикливой демагогией с целью маскировки ее антигуманного содержания.
О какой демократии, свободе волеизъявления можно говорить, если монопольным учредителем всех издательств, СМИ, даже региональных газет является сам президент. Всем национальным изданиям в коих материалы проходят строгую предварительную цензуру, запрещено публиковать критические и даже проблемные материалы. Поэтому ныне такие главные газеты страны, как “Туркменистан”, “Нейтральный Туркменистан” напоминают огромные буклеты, где нередко на четырехстраничных номерах газет публикуются по 16-17 фотографий президента.
Исключительно редко критические статьи и корреспонденции граждан Туркменистана появляются в зарубежных изданиях. Во-первых, их невозможно или опасно отправлять, так как почтовые отправления из страны и в страну перлюстрируются, изымаются. Во-вторых, авторы, отправившие за пределы республики критические материалы, преследуются. Наложены табу на использование факса, интернета. Туркменские журналисты и писатели об этих новых средствах информации имеют весьма смутное представление, да и использование их им явно не по карману.
На глазах хиреет туркменская литература, музыкальная культура. Впрочем, они сейчас напоминают рахитичного ребенка, который растет, но болезненным и хилым, ибо в Туркменистане право на гражданство имеют лишь произведения, поющие дифирамбы Ниязову.
