Мирей Матье - Моя судьба. История Любви
— Катастрофа на рельсах.
— О, Джонни, вечно вы шутите!
— Ты ведь хорошо знаешь, тетя Ирен, что Джонни обожает игру слов!
— Это вовсе не игра слов. Катастрофа всегда возможна. Увы.
Остается только катить, как сказала я, и мы катим. Но едем мы не в поезде, а в машине — по дороге в Лион. За рулем, как всегда, Рене. Я люблю такие огромные залы, как в Зимнем театре Лиона. Шесть лет тому назад он сгорел, но через год его отстроили, и самые известные певцы выступают тут во многом потому, что их связывает дружба с его директором Роже Ламуром. Я должна петь в субботу и в воскресенье вечером. А в воскресенье днем мне предстоит участвовать в «Теле-Диманш» в Гренобле. Там я впервые буду петь «Олимпийский гимн». Ехать недалеко, всего сто километров.
Утром тетя Ирен говорит Надин:
— Если тебе это доставит удовольствие, поезжай в Гренобль вместо меня. Я побуду в гостинице и посмотрю по телевизору, как будет выступать Мими.
И вот мы катим по дороге. То и дело попадаем в заторы, так как в это воскресенье — 18 февраля — закрываются Олимпийские игры.
Тем не менее, мы приезжаем вовремя. Надин помогает мне одеться, и вот я, в парадном платье (положение обязывает!), пою «Олимпийский гимн» и еще одну новую песню, «У меня есть только ты». Телезрители звонят даже из Парижа и просят спеть ее «на бис». Олимпийские чемпионки — Анни Формоз, Мариелла Гойтшел, Изабелла Мир — восторженно приветствуют меня. На концерте царит удивительная атмосфера, положительно «Теле-Диманш», как я сказала Роже Ланзаку, приносит мне удачу. Я бы охотно задержалась в обществе милой Нану Таддей, Раймона Марсийака и всей нашей «команды», но Джонни призывает меня к порядку, напоминая, что вечером я пою в Лионе. Мы пускаемся в обратный путь в половине шестого.
— Не торопитесь, Рене. Мирей выступает только в десять вечера.
— Как обычно, господин Старк, я еду не быстрее восьмидесяти километров в час.
Джонни сидит рядом с водителем, а мы втроем — на заднем сиденье: Надин устроилась между мной и Бернаром Лелу, фотографом из «Салю ле Копэн», который готовит репортаж. Все в машине подремывают. И вдруг — как в жутком кошмаре — наш «Ситроен-ПС» отрывается от земли, несколько раз переворачивается в воздухе и с адским грохотом разбивается.
Сама не знаю как, я оказываюсь на утрамбованной земле. До меня доносятся крики Надин. Уж не придавило ли ее чем-нибудь? А может, машина загорелась? Перед моим мысленным взором стремительно проносятся лица Рене-Луи Лафорга, Франсуазы Дорлеак, Николь Берже, которые несколько месяцев назад погибли в дорожных катастрофах. Я приподнимаюсь: наша машина превратилась в груду железа, нет больше ни крыши, ни дверец. Все, кто в ней сидел, вылетели наружу. Хорошо еще, что не разбились насмерть.
Бернар лежит на земле, держась за руку, Джонни прихрамывает, удрученный Рене то и дело повторяет:
— Ничего не могу понять…
Оторопевший Джонни произносит:
— Пальто мое в полном порядке, но пуловер весь в грязи.
В результате шока, вызванного аварией, все мы ведем себя странно, я, например, кричу:
— Мои платья! Что с ними? Ведь вечером я должна петь!
К счастью, в одной из машин, ехавших вслед за нами, находится кузен Старка, он же и его врач; он приезжал в Лион повидаться с нами, а затем, как истинный любитель спорта, отправился на закрытие Олимпийских игр. Он первым оказывается на месте аварии и сразу замечает, что Надин в крови: она пострадала больше всех. Другие автомобилисты также выходят из своих машин, чтобы оказать нам помощь. Я бегаю от одного к другому, крича:
— Благодарение Богу, мы все остались живы! Я цела и невредима, но вечером я должна петь! Пусть кто-нибудь отвезет меня в Лион! Вечером я должна петь!
Довольно быстро появляется машина «скорой помощи». Доктор усаживает в нее Надин и Бернара: он сам решил ехать с ними в больницу имени Эдуарда Эррио в Лионе. Джонни и меня доставляют к врачу в соседнее селение. Тот делает перевязку Джонни, у которого повреждена надбровная дуга, и обрабатывает порезы на моих руках и ногах. Он наспех выслушивает и осматривает нас: переломов нет, но мы перенесли шок. и отсюда головная боль и боли в спине.
Нас отвозят в лионскую гостиницу «Руаяль». В этот вечер я петь не буду. Концерт отменен. Ночью я сплю очень плохо. У меня болят ребра и поясница. Доктор настаивает на рентгеновском снимке позвоночника, кисти и левого колена. Меня уже собираются везти в больницу. но тут появляется Джонни, сильно прихрамывая. Я не могу удержаться от смеха: подвыпивший ковбой выходит из кабачка! Но это не проходит мне даром — ощущаю острую боль в спине. Что касается Джонни, то ему не до смеха.
— Надин чувствует себя очень плохо, — говорит он. — Сегодня рано утром ей удалили селезенку. Кроме того, обнаружили у нее перелом в трех местах: один — в области таза и два — в области грудной клетки, а ко всему еще у нее повреждена левая почка.
— Боже мой! Ее жизнь в опасности?
— Ничего определенного они не говорят.
Эта новость очень сильно меня огорчает. С первого дня знакомства Надин была для меня не просто нашим секретарем, но подругой, в которой я очень нуждалась. Приехав в больницу, я сразу же хочу ее повидать, но меня ведут на рентген. Там обнаруживается, что у меня сломаны два позвонка: 12-й спинной и первый поясничный. У Джонни, который жалуется на сильную головную боль, слегка повреждены, как выясняется, шейные позвонки. Он тоже должен оставаться под наблюдением врачей; один из них настаивает на том, чтобы нас переправили в Париж. Я и слышать не хочу о поездке в автомобиле; вечером мы уедем экспрессом «Мистраль». Мне не удается повидать ни Бернара — его оперировали накануне вечером, и он спит, ни Надин — она еще не очнулась после операции.
Из Авиньона приехали папа и мама в сопровождении Реми, все они очень испуганы и встревожены.
— Не плачь, мама, подумай: ведь я же могла погибнуть. Всем нам очень повезло. Ничего страшного не произошло. Через месяц я снова буду петь!
— И все-таки… я говорю себе: останься ты простой авиньонской девушкой, такой беды с тобой бы не приключилось!
Я смотрю на их расстроенные лица, полные нежности ко мне. До чего они славные все трое: хорошо одетые, такие ласковые. Их вид вознаграждает меня за все!
— Судьба оказалась ко мне благосклонной. Вы скоро сами убедитесь — мои дела опять пойдут на лад! Единственно, чего я хочу, — чтобы судьба была благосклонна и к Надин.
Вместе с тетей Ирен мы прибываем на Лионский вокзал, я сижу в кресле на колесах, прижимая к себе свой талисман — белую плюшевую собачку. Рядом шагает Джонни, опираясь на палку.
— Ты чуть было не осталась прелестной вдовой! — говорит он Николь, которая нас встречает. Вокруг теснятся фотографы и просто любопытные. Но все это кажется мне каким-то наваждением: дело в том, что доктор дал мне сильное успокоительное средство.
Катастрофа. Она действительно может произойти в любую минуту, принять самую неожиданную, самую невероятную форму, и никогда нельзя забывать об этом.
— Но каким образом все это произошло?
Такой вопрос задают друзья, которые приходят меня навестить.
— Я и сама не знаю. Наш шофер Рене — человек собранный, не был уставшим, автомобиль куплен всего десять месяцев назад, на этих шинах мы проделали всего полторы тысячи километров. Быть может, дело в том, что у края дороги был насыпан мелкий гравий. Думаю, машину занесло, накренившись, она проехала метров пять или шесть, а потом перевернулась. Вот и все. Автомобиль опломбировали и отправили на экспертизу.
Тетя Ирен со вчерашнего дня не отходит от плиты, готовит кушанья для гостей, по ее словам, она очень довольна, что может наконец-то принять столько людей! (В Авиньоне у нас по праздникам нередко собиралось человек тридцать, хотя мяса, строго говоря, было только на десятерых.)
Я прикована к постели, не могу даже пошевелиться, по 14 часов в сутки лежу на доске. И так будет продолжаться целый месяц.
Морис Шевалье, недавно вернувшийся из гастрольной поездки в Англию, навещает меня; в руках у него цветы и недавно записанная им пластинка «Мне 80 лет»; на ней дарственная надпись: «С нежностью и преклонением».
— То, что с тобой случилось, Мими, — это испытание, которое преподносит жизнь, из него человек выходит, повзрослев и окрепнув. Самое главное — не падать духом. Когда я сидел в лагере, то использовал это время для того, чтобы изучить английский язык! Ты тоже должна использовать свою вынужденную неподвижность, чтобы учиться. И прежде всего — читать.
— Я уже начала читать «Сказки кота-мурлыки»…
Морис еще несколько раз приходит повидать меня, он пишет мне письма, и они неизменно начинаются словами: «Моя юная невеста».
Мой вынужденный отдых продолжается не 30 дней, а все 60! Пришлось отменить не только гастроли, но и намеченную поездку в Америку, где меня ожидал Джо Пастернак с заманчивыми предложениями.
