Герман Гессе - Магия книги
1935
«ЗАМОК»В Германии все еще найдется несколько человек, способных наслаждаться поэзией и ценить ее. Возможно, это легенда, ну что ж, даже если это так, я обращаюсь к легендарной когорте и могу ей поручиться, что «Замок» Кафки — бриллиант чистой воды. Если в Германии и впрямь еще есть настоящие читатели, то их ждет не только волшебство и богатство связей и переплетений, присущих сну, не только подлинная логика сна, но и немецкая проза совершенно уникальной чистоты и строгости.
1935
* * *Этот неподражаемый роман, эта большая сказка, в отличие от ужасного «Процесса», несмотря на все тягостное и тревожное, излучает тепло и радует мягкими красками, здесь чувствуется игра и не исчезает надежда на высшую милость; весь роман чуть вибрирует от напряжения и неопределенности, в нем удивительно сменяют друг друга отчаяние и новая вера, которые и обеспечивают равновесие всего целого. Всем произведениям Кафки в большой мере свойствен характер образцов, иногда и назиданий, однако лучшие его творения — те, где жесткая, словно кристаллическая структура как бы парит в лучах насыщенного красками, переливающегося света, а очень чистый и по большей части холодный и строго сдержанный язык Кафки иногда творит волшебство; таков и «Замок». Главной в этом романе остается все та же великая проблема Кафки — сомнительность нашего бытия и непостижимость его истоков и причин, сокровенность Бога и зыбкость наших представлений о Нем, тщетность попыток найти Бога или привлечь к себе Его внимание. «Процесс» суров и неумолим, в «Замке» все мягче и светлее. Если спустя десятилетия начнется исследование литературы 1920-х гг., проблематичного, взволнованного, порой экстатически страстного, порой фривольного творчества писателей этого раненного, глубоко потрясенного поколения, тысячи светильников окажутся угасшими, тогда как книги Кафки останутся в числе немногих долговечных.
1935
ТОЛКОВАНИЯ КАФКИСреди всего, что пишут мне читатели, есть письма определенной категории, и число их постоянно увеличивается, в чем я вижу свидетельство общего интеллектуального роста читателей художественной литературы. Письма этого рода, написанные в основном людьми молодыми, говорят об их страстном желании объяснить и истолковать прочитанное, в них задаются бесконечные вопросы. Авторы писем стремятся понять, почему автор выбрал тот или иной образ, то или иное слово, чего «хотел» и что имел в виду, создавая свою книгу, и как ему пришло на ум выбрать именно эту, а не другую тему Что же касается меня, их интересует, какую из моих книг я считаю лучшей, какую люблю больше всех прочих, в какой наиболее отчетливо выразил свои взгляды и намерения, почему в тридцать лет я писал об определенных феноменах и проблемах иначе, нежели в семьдесят, каким образом мой Демиан связан с психологией Юнга или Фрейда, и так далее, и так далее. Нередко вопросы задают студенты, и, мне кажется, отчасти под влиянием преподавателей, но большинство вопросов, по-видимому, появляется в результате подлинной, внутренней потребности, в целом же заметно, что изменились отношения между книгой и читателем, и всюду, даже в публичной критике, это выступает все более явственно. Отрадна активность читателей, они теперь не хотят попросту наслаждаться чтением, как пищей, глотая книги и произведения искусства, а стремятся завоевывать их для себя, осваивать, подвергая анализу.
Но здесь есть и оборотная сторона: мудрствования и многоученые рассуждения об искусстве и литературе стали спортом и самоцелью, а от жадного желания осваивать литературу путем критического анализа только страдает бесхитростная способность доверяться автору, смотреть, слушать. Довольствоваться выявлением в стихах или рассказах идейного содержания, открывая в них тенденцию, воспитательную или душеполезную значимость, — значит, довольствоваться малым, а тем временем тайна искусства, истинное и подлинное в нем ускользают.
Недавно один молодой человек, школьник или студент, прислал мне письмо с просьбой ответить на ряд вопросов о Франце Кафке. Его интересовало, считаю ли я «Замок», «Процесс» и притчу о Законе религиозными символами, то есть согласен ли я с М. Бубером насчет того, как относился Кафка к своему еврейскому происхождению, считаю ли я, что творчество Кафки близко живописи Пауля Клее, и многое другое. В ответе я написал:
Дорогой В.!
К сожалению, должен Вас глубоко разочаровать. Ваши вопросы и все Ваше отношение к художественной литературе мена не удивили: у Вас тысячи единомышленников. Но эти вопросы, все без исключения неразрешимые, проистекают из одного источника.
Рассказы Кафки — это не трактаты о религиозных, метафизических или моральных проблемах, а плоды поэтического вымысла. Если человек способен читать художественные произведения по-настоящему, то есть не задаваясь заранее вопросами, не надеясь получить интеллектуальный или моральный урок, а просто с готовностью принять то, что предлагает писатель, — они ему ответят на своем языке на любые вопросы, какие только могут у него возникнуть. Кафка имеет что-то сказать нам не как теолог и не как философ, а единственно как писатель. Не его вина, что его великолепные произведения нынче вошли в моду и читают их люди, не способные или не желающие воспринимать поэтическое.
Мне, присоединившемуся к читателям Кафки еще в те времена, когда появились самые ранние его произведения, ни один из Ваших вопросов не представляется важным. Кафка не дает на них ответа. Он предлагает нам сны и видения своей одинокой тяжелой жизни, притчи о своих переживаниях, о горестях и счастливых часах, и мы должны искать в его книгах и, находя, принимать лишь эти сны и видения, но никак не «толкования», которыми, может быть, остроумные интерпретаторы дополнят его сочинениям. Подобные толкования — игра ума, нередко она очень мила и полезна людям неглупым, но далеким от искусства, или же тем, кто пишет или читает книги о негритянской скульптуре или двенадцатитоновой музыке, но до существа художественного произведения не способен добраться, вечно оставаясь за его воротами, сотней ключей пытаясь их открыть и не замечая того, что ворота не заперты.
Такова моя реакция на Ваши вопросы. Я счел необходимым ответить на Ваше письмо, так как Вас это занимает всерьез.
1956
МАКС БРОД. «ФРАНЦ КАФКА. БИОГРАФИЯ»
Франц Кафка как писатель, личность, религиозный человек, как один из удивительнейших феноменов своего времени имел необычную судьбу: при его жизни лишь мизерно малая часть его творчества увидела свет. Несравнимо больше произведений, в том числе три романа, после его смерти были обнаружены в виде рукописей, вместе с распоряжением душеприказчику — все уничтожить. Этим душеприказчиком был Макс Брод, один из преданных и верных друзей писателя, он решился нарушить волю покойного и, сперва отдельными изданиями, а затем в виде прекрасного шеститомного собрания сочинений, представил читателям творчество Кафки. Брод совершил этот шаг после серьезной душевной борьбы, и мы имеем все основания быть ему благодарными за этот поступок. С тех пор о Кафке было написано много, его творчество ныне получило разнообразные, отчасти противоречащие друг другу толкования, причем религиозного характера. Жизнь его несравненных сочинений будет долгой, она только начинается.
Первые наброски к биографии, если не считать более ранних мелких публикаций в журналах и т. д., появились в 6-м томе собрания сочинений Кафки; составленный Бродом, он содержит очень богатый биографический материал. А затем вышла первая настоящая биография, труд, воплотивший дружеские чувства и почтительность Брода, книга, которую стоит, пожалуй, доработать, сгладив некоторые неровности и что-то уточнив; но и в нынешнем виде она уникальна и драгоценна, хотя бы потому, что она написана лучшим другом Кафки и хранит живую память как о внешнем облике, так и о внутреннем мире писателя, и на каждой странице этой книги слышен отзвук его голоса и чувствуется его живая личность. Будут написаны и другие биографии Кафки, но каждой придется черпать из книги Макса Брода.
Дружеским и добрым духом проникнута книга Брода, кажется, будто сам Кафка подарил ей этот тон, эту любовь ко всему живому и неповторимому. Макс Брод также попытался истолковать феномен Кафки, это сделано им бережно и никоим образом не принижает авторов прежних истолкований, за которыми, несомненно, последуют многие другие. Брод с мягкой настойчивостью подчеркивает в творчестве и жизни своего друга позитивные, жизнеутверждающие черты, его любовь к жизни. И дело не только в почтении к памяти умершего друга — Брод прав и по существу. Обратившись к сочинениям Кафки, легко выстроить себе образ абсолютного пессимиста, демонического, одержимого Кафки, и, вне всякого сомнения, этот писатель в высшей степени был страдальцем и скептиком, собратом Иова, но удивительно в его сочинениях и привлекательно не то, что их автор так много и так беспросветно страдал и сомневался, и не то, что он так потрясающе глубоко постиг сомнительность человека и сомнительность добра, — нас очаровывает Кафка-художник, ибо несмотря на всю двойственность и скорбь, он — поэт, любящий и восхваляющий жизнь, глубоко верующая натура, поклонник красоты и мастер в создании художественных образов; Брод понимал это великолепно и сумел дополнить массой незабываемых, располагающих, очаровательных черточек из частной жизни своего друга то, что мы, читатели Кафки, знали о его юморе, о его таланте чистого художества, чудесной игры.
