Сергей Михайлович Иванов - Утро вечера мудренее
В самом деле, почему? Августу Кекуле снится не бензольное кольцо, а огненная змея, пожирающая свой хвост. Изволь этот символ разгадать! И ведь Кекуле нисколько не удивился змее. «Мой умственный взор, искушенный в видениях подобного рода, различал теперь более крупные образования…» — комментирует он свой знаменитый сон. Кто из нас не искушен в видениях подобного рода и кто хоть раз по-настоящему удивился им! Мы можем испугаться своих видений, можем наслаждаться ими, но они не изумляют нас. Это чувство посещает нас только в состоянии бодрствования.
Возможно, этот пробел в ночных эмоциях объясняется тем, что во всех снах мы главные действующие лица, все они про нас и больше ни про кого. Мы сами драматурги своих снов, их режиссеры, художники, актеры и зрители, все в одном лице. Диалоги наших сновидений — одна театральная форма; всякий сон — это откровенный или завуалированный разговор с самим собой и о самом себе. Мы не удивляемся во сне потому, что все чудеса, которые мы видим, не что иное, как наши собственные мысли, ощущения и влечения. Часто ли в состоянии бодрствования мы удивляемся себе? Нет, это чувство порождается тем, что находится вне нашей личности и нам не принадлежит.
«Мы часто думаем, что во сне видим большие нелепости, — пишет в „Психологических заметках“ В. Ф. Одоевский, — при большем внимании нельзя не заметить, что сии нелепости суть большей частью лишь несообразности с нашими обыкновенными понятиями, так, например, часто во сне предоставляются соединения предметов, по-видимому, невозможные, но имеющие некоторое основание. Я видел однажды некоторое существо, которое было соединением смерти, темноты и минорного аккорда; по пробуждении выразить словами возможность этого соединения нельзя, но во сне оно было понятно и имело имя. Следственно, есть возможность для совершенно других понятий, какие мы имели в здешней жизни, и есть для сих понятий язык, нам не известный».
Иногда язык поддается переводу, и человек без труда понимает, откуда берутся «невозможные» соединения предметов. Вспомним хотя бы доктора Мори с его гильотиной. На одной картине Сальватора Дали изображена спящая девушка; подле нее лежит гранат, над ним вьется пчела. Девушка слышит жужжание пчелы, а ей снится, что на нее набрасываются тигры, в тело ее вонзается копье, а рядом шагает слон на паучьих ножках.
В 1887 году в «Русской мысли» был напечатан отрывок из романа Григоровича «Петербург прошлого времени». Отрывок назывался «Сон Карелина». Прочитав его, Чехов написал Григоровичу письмо. В нем он выражает свое восхищение тем, как замечательно верно передал Григорович мозговую работу и общее чувство спящего человека; об этом он судит на основании своих снов, которые видит часто. «Когда ночью спадает с меня одеяло, — рассказывает он, — я начинаю видеть во сне громадные склизкие камни, холодную осеннюю воду, голые берега — все это неясно, в тумане, без клочка голубого неба; в унынии и тоске, точно заблудившийся или покинутый, я гляжу на камни и чувствую почему-то неизбежность перехода через глубокую реку; вижу я в это время маленькие буксирные пароходики, которые тащат громадные барки, плавающие бревна, плоты и проч. Все до бесконечности сурово, уныло и сыро. Когда же я бегу от реки, то встречаю на пути обвалившиеся ворота кладбища, похороны, своих гимназических учителей… И в это время весь я проникнут тем своеобразным кошмарным холодом, какой немыслим наяву и ощущается только спящим… Он очень рельефно припоминается, когда читаешь первые страницы Карелина… где говорится о холоде и одиночестве могилы…
Ощущая во сне холод, я всякий раз вижу людей… Лица снятся, и обязательно несимпатичные мне, например, всегда при ощущении холода снится один благообразный и ученый протоиерей, оскорбивший мою мать, когда я был мальчиком, снятся злые, неумолимые, интригующие, злорадно улыбающиеся, пошлые, каких наяву я почти никогда не вижу. Смех в окнах вагона — характерный симптом карелинского кошмара. Когда во сне ощущаешь давление злой воли, неминуемую гибель от этой воли, то всегда приходится видеть что-нибудь вроде подобного смеха. Снятся и любимые люди, но они обыкновенно являются страдающими заодно со мною.
Когда же мое тело привыкает к холоду или кто-нибудь из домашних укрывает меня, ощущение холода, одиночества и злой воли постепенно исчезает… Я начинаю уже чувствовать, что как будто хожу по мягким коврам или по зелени, вижу солнце, женщин, детей…
Сильно бросается в глаза также и одна подмеченная Вами естественность: видящие сны выражают свои душевные движения именно порывами, в резкой форме, по-детски… Это так верно! Сонные плачут и вскрикивают гораздо чаще, чем бодрствующие…»
В черновике письма после этих слов была такая фраза: «Это объясняется, вероятно, отсутствием во сне „задерживающих центров“ [и] побуждений, заставляющих скрытничать…»
БОСАЯ ЧИЛИЙКА
Когда был открыт быстрый сон и установлено, что люди видят сны во время быстрых движений глаз, трудно было удержаться от соблазна вторгнуться в сюжеты сновидений. Около спящих зажигали свет, включали музыку, переливали воду. Затем их будили и требовали отчета. Особенно хорошо получалось с водой: люди во сне то и дело попадали под дождь и вымокали до нитки. Когда их будили звонком, им успевал присниться телефон. Потом доктор Ральф Бергер проделал интересный опыт. Он отобрал из числа своих студентов группу испытуемых и расспросил каждого об образе его жизни, в том числе о прошлых и настоящих увлечениях. Затем каждого попросили прочитать вслух длинный список имен, среди которых было имя избранницы (или избранника) его (или ее) сердца. Когда очередь доходила до заветного имени, прибор, регистрирующий кожно-гальваническую реакцию, отмечал эмоциональный всплеск, подтверждая этим, что имена были названы правильно и что они действительно небезразличны всем этим юношам и девушкам.
Испытуемым предстояло провести в лаборатории много ночей. О цели эксперимента они ничего не знали. Засыпать они учились под записанный на пленку шум водопада и всевозможные шорохи: им нужно было привыкнуть к шумам вообще, чтобы в ответственную ночь не проснуться от случайного шума, в который будут вкраплены разные имена. На тридцать седьмую ночь Бергер начал будить своих студентов во время быстрого сна и записывать на пленку их рассказы о сновидениях. Каждый видел несколько снов этой ночью, и над каждым в разных фазах сна Бергер и его сотрудники произносили по нескольку раз четыре имени в разных сочетаниях. Среди четырех было одно, имевшее для испытуемого особое значение.
Чтобы добиться максимальной чистоты эксперимента, Бергер решил привлечь к анализу сновидений человека, который не знал, какое имя произносилось и когда. Это был его коллега Освальд. Бергер дал ему описания сновидений испытуемых и списки из четырех имен, которые произносились у них над ухом. Освальд попытался установить ассоциативные связи между снами и именами. Каково же было удивление обоих ученых, когда обнаружилось, что Освальд угадал в 32 случаях из 89. Как пишет сам Освальд, для психологического эксперимента такого типа это было невероятной удачей.
Один студент был прежде влюблен в рыжеволосую девушку, которую звали Дженни. Когда произнесли ее имя, ему приснилось, что он отпирает сейф отмычкой, у которой была красная ручка. По-английски отмычка будет jemmy. Как только другой студент услышал имя Шейла, ему приснилось, что он забыл в университетской аудитории книгу Шиллера. Одна девушка услышала во сне имя «Роберт», и ей стало сниться, что она смотрит фильм о кролике (rabbit), но этот кролик, по ее словам, «был как-то искажен».
Над ухом одного из испытуемых произнесли имя «Джилиан»; так звали девушку, в которую он был когда-то влюблен. Ему приснилось, будто к ним домой приехала старая чилийка (Chilean). «Она почему-то бегала босиком по сырой земле, — рассказывал он, — и ей, видимо, было очень холодно». Самый простой случай из всех — это звуковая ассоциация «Шейла — Шиллер». Кролик был не совсем подходящей заменой Роберту, и кролик вышел «искаженным». А Джилиан раздвоилась на «чилийку» и на «холодно» (chilly). Она перевоплотилась сразу в два образа, даже в три: с т а р а я чилийка, пишет Освальд, может означать б ы в ш у ю возлюбленную. Слово chilly часто употребляется в переносном смысле: бегавшая б о с и к о м п о с ы р о й з е м л е чилийка символизировала, возможно, бывшую даму сердца, которая о х л а д е л а к студенту или к которой он охладел.
Спящий мозг, пишет Освальд, способен на самые сложные ассоциации. Имя «Наоми» трансформировалось в сновидение, рассказ о котором звучал так: «Мы путешествовали по северу, намереваясь покататься на лыжах (an aim to ski). Мой приятель сказал „Oh!“ Освальд ухитрился разобрать имя „Наоми“ в созвучиях „an aim“ и „Oh!“. Такая изощренность может показаться неправдоподобной, но факт остается фактом: девушку, в которую был влюблен студент, звали Наоми.
