Владимир Щербаков - Тайны эры Водолея
Грофа поразило то, насколько часто реанимированные испытывают сходные чувства и ощущения. Он поставил вопрос: можно ли провести эксперименты, не связанные впрямую со смертью, но тем не менее способные перенести людей "за черту", вывести тонкое тело за пределы физического? Теоретически этот вопрос был им решен, и нашлись добровольцы, пошедшие на риск практической проверки.
Медик использовал при этом древние гипнотические приемы - так называемую технику астральной проекции, используемую в разных школах оккультизма. Кроме того, как правило, в опытах со смертельно больными пациентами использовались наркотики. Людям облегчали ужасные боли, вводили их в состояние, подобное клинической смерти; страх перед смертью исчезал, в сознании возникали картины, подобные видениям воскрешенных.
Гроф утверждает, что переживания современных людей очень напоминают те, что описаны в древнейших религиозно-мифологических книгах разных народов. В частности, Гроф приводит выдержки из "Книги мертвых", но уже не египетской, а тибетской, написанной намного позднее. Эта книга - руководство к прохождению промежуточных состояний между смертью и следующим воплощением. Она содержит в себе весьма точную информацию даже в отношении длительности пребывания в том или ином состоянии. Целью книги является помочь умершим опознать посмертные состояния, через которые происходит освобождение бессмертной души.
Знание, полученное при жизни с помощью наставлений и практики, в книге именуется Сын-Мудрость. После смерти Сын встречает Мать-Мудрость, то есть свет и истинную чистоту. Непосредственно после отделения от тела дух получает ослепительное видение Первичного Чистого Света Истинной Реальности. Если дух способен постигнуть этот Свет и не испугаться его неимоверной яркости, то умерший свободен и может переходить в иной мир. Те, кто упускает этот шанс, в силу недостаточной духовно-нравственной подготовленности, вынуждены ожидать, пока на них не прольется Вторичный Чистый Свет. Если и эта возможность упущена, дух должен будет пройти сложную последовательность состояний; на каждой ступени сознание все более освобождается и приближается к новому воплощению.
Душа встречается с рядом божественных существ: мирными божествами, окруженными светом и излучающими любовь, хранителями знаний, а также со злобными и мрачными демонами. (Кстати, некоторые реанимированные двадцатого века рассказывали о встречах не только со "светом-любовью", но и с чем-то мрачным, угрожающим.)
Если дух умершего не использует возможности освобождения в двух промежуточных состояниях между смертью и следующим воплощением, то он попадает в третье - Ищущих Возрождения. На этой стадии он обретает тонкое тело, способное беспрепятственно проникать сквозь стены и любые преграды. (Совершенно как в видениях, описанных пациентами Р. Моуди и других врачей-"смертеведов"!) Интересна такая подробность: тибетский мыслитель учит, что во время пребывания среди Ищущих Возрождения важно осознавать иллюзорность всего переживаемого. Существа и картины посмертного бытия порождены сознанием умершего! Неожиданно "материалистическое" миропонимание для философа, жившего за 1200 лет до нас...
Впрочем, такой вывод лишь подчеркивает, что глубинные причины посмертного опыта объективны, но с зависимости от личности умирающего могут восприниматься в разных образах. От личности и от эпохи - так будет точнее... С. Гроф пишет, что ни египетская, ни тибетская "Книги мертвых" не уникальны: сходные произведения написаны мусульманскими, индуистскими, христианскими авторами, японскими и китайскими буддистами, известны в культурах Центральной Америки. В конце средних веков во многих европейских странах, особенно с Австрии, Германии, Франции и Италии, были широко распространены труды, которые обычно объединяются под названием "Арс мориенди" - "Искусство умирания". Так же, как исследования реаниматологов наших дней, все эти сочинения приходят к одному выводу: посмертный опыт объективно существует, и по сути своей он одинаков у бесчисленного множества людей во все времена.
Если говорить об отечественных свидетельствах посмертного опыта, то следует остановиться на интересных воспоминаниях графа М. Толстого, которые описаны им в книге "О смерти". На вокзале Владимирской станции граф М. Толстой повстречал некоего монаха, седого, но "с глубоким, весьма оживленным юношеским взглядом черных глаз". Монах, ехавший в Санкт-Петербург по делам своей обители, сообщил, что в мирской жизни он был офицером лейб-гвардии, но милость Божия посетила его и гвардеец принял монашеский сан.
Что это было за чудесное явление? Будущий монах собирался жениться. За несколько дней до свадьбы он возвращался из дворцового караула. "Мне было скучно, - рассказывал он графу, - какая-то необъяснимая тоска стесняла грудь, какое-то мрачное предчувствие тяготило душу".
Впервые в жизни офицеру захотелось помолиться. Он зашел в Казанский собор и сделал это. При выходе из храма, так же впервые, подал денег нищенке, сказав: "Помолись обо мне". Идя далее, почувствовал себя вовсе дурно; его бросало то в жар, то в холод, мысли путались. Едва дойдя до своей квартиры, рухнул без памяти. И вот тут-то начались переживания, которые, несомненно, заинтересовали бы Р. Моуди или С. Грофа...
"Наконец, я совсем обеспамятел. Беспамятство продолжалось (как я узнал после) двенадцать суток, и затем я как будто проснулся. Сознаю себя в полной памяти, но не имею сил открыть глаза и взглянуть... не могу тронуться ни одним членом".
Находясь в таком состоянии, офицер мог слышать. И он услышал... чтение заупокойной молитвы, а также разговор сослуживцев, из которого узнал, что княжна шла за него по расчету!
"Что же это, - думал я, - неужели я умер? Неужели душа моя слышит, что делается и говорится подле моего мертвого тела?.. Нет, не может быть, чтобы я умер. Я чувствую, что мне жестко лежать, что мундир жмет мне грудь, значит, я жив! Полежу, отдохну, соберусь с силами, открою глаза: как все перепугаются и удивятся!"
Во время вечерней панихиды "покойник" слышит разговор по-французски между той самой княжной, его бывшей невестой, и ее отцом. Княжна сообщает, что она вовсе не любила своего жениха. Верность обнаруживает зато слуга Степан: он плачет и причитает, что-де приятели погубили покойного "вином и всяким развратом", а теперь им от его смерти "и горя нет". Горевали также крестьяне, которые любили барина за то, что он не притеснял их большим оброком. Одним словом, слезы искренней любви отыскивались лишь в сердцах простых людей! "Это чувство нельзя было назвать бескорыстным, но, по крайней мере, оно было непритворным".
Далее в этом рассказе приводится знакомый многим реаниматологам пример прохождения перед умирающим всей его жизни, а также появления "света":
"Вся прошедшая жизнь расстилалась передо мной как будто холст, покрытый нечистотами... Что-то неведомое, светлое, чистое влекло меня к себе, и я дал обет исправления и покаяния, обет - посвятить всю остальную жизнь на служение милосердному Богу, если только Он помилует меня. А что, если не суждено мне возвратиться к жизни? Что, если эта живая смерть не прекратится, если меня, живого мертвеца, заживо зароют в землю?"
Потом в ощущениях умирающего наступила стадия, также известная ученым двадцатого века: он ощутил необходимость вернуться к жизни, ибо долг его на земле еще не выполнен. "Невыразимая тоска... ждать той минуты, когда заколотят крышку гроба, в котором я лежу, когда земля на него посыплется, и не иметь силы проявить жизнь свою ни взглядом, ни звуком, ни движением. А между тем я чувствовал, что силы мои были еще слабее, чем вчера... Нет надежды! Ужасное отчаяние овладело мною... Но, видно, ангел-хранитель мои хранил меня: какое-то внутреннее чувство подсказывало мне молитву из тех священных слов, которые я слышал, лежа в гробу". И офицер вознес молитву к Богу: "Дай мне время очистить совесть, загладить прежнюю жизнь мою!.."
Своеобразно выглядит момент возвращения души обратно в тело: "Какие-то люди подняли меня вместе с гробом. При этом они как-то сильно встряхнули меня, и вдруг из груди моей бессознательно вырвался вздох... Грудь моя освободилась от стеснявших ее спазмов - я громко застонал. Все бросились ко мне, доктор быстро расстегнул мундир, положил мне руку на сердце и с удивлением сказал:
- Сердце бьется, он дышит, он жив! Удивительный случай!.."
Свой рассказ графу М. Толстому монах заключил так: "Благой Человеколюбец допустил меня пройти вдоль сени смертной и на гробовом ложе просветил очи мои, да не усну в смерть вечную!"
Возможно, этот безыскусный рассказ следует истолковать как впечатления не от клинической смерти, а от летаргического сна, продолжавшегося несколько дней. Летаргия часто похожа на "вечный сон", а американский писатель Эдгар По опасался быть похороненным заживо во время летаргического приступа. Но ведь к вопросу можно подойти иначе: сон, летаргия, смерть - лишь разные степени освобождения тонкой, духовной, или, если угодно, иномерной сущности из плена физического тела. Поэтому сходны и субъективные впечатления...
