Ричард Докинз - Капеллан дьявола: размышления о надежде, лжи, науке и любви
Эта идея информации, поставляемой поколениями предков в генофонд потомков, составляет одну из тем моей книги “Расплетая радугу”. Развитие этой концепции занимает в ней целую главу (“Генетическая книга мертвых”), поэтому я не буду повторять ее здесь. Скажу только две вещи. Во-первых, именно генофонд вида в целом, а не геном конкретной особи, лучше всего рассматривать как получателя поступающей от предков информации о том, как выжить. Геномы отдельных особей — это случайные выборки из современного генофонда, которые делает половая рекомбинация. Во-вторых, наше привилегированное положение позволят нам при желании “перехватывать” эту информацию и “читать” организм животного или даже его гены как зашифрованное описание древних миров. Вот что я написал об этом в книге “Расплетая радугу”:
И разве это не захватывающая мысль? Мы цифровые архивы африканского плиоцена и даже девонских морей, ходячие хранилища мудрости давних дней. Можно провести всю жизнь за чтением в этой древней библиотеке и умереть, не пресытившись ее чудесами.
Гены — это не мы[127]
Пугало генетического детерминизма давно пора похоронить. Открытие так называемого “гена гомосексуальности” наконец дает нам превосходный повод это сделать.
Изложение фактов не займет много времени. Группа исследователей из Национальных институтов здравоохранения в городе Бетесда (штат Мэриленд, США) опубликовала в журнале “Сайенс”[128] статью, в которой показала следующую закономерность. Братья мужчин-гомосексуалов с большей вероятностью сами окажутся гомосексуалами, чем можно было бы ожидать, если бы распределение было случайным. Примечательно, что высока и вероятность наличия у них гомосексуальных дядьев по матери и других гомосексуальных родственников-мужчин с материнской (но не с отцовской) стороны. Эта закономерность сразу заставляет заподозрить, что по крайней мере один ген, ведущий к гомосексуальности у мужчин, передается с Х-хромосомой[129].
Но команда из Бетесды на этом не остановилась. Современные технологии позволили исследователям провести поиск конкретных генетических маркеров в самом коде ДНК. В одном участке, называемом Хq28, недалеко от конца Х-хромосомы, они обнаружили пять идентичных маркеров, общих для достоверно повышенного процента гомосексуальных братьев. Эти факты изящно сходятся друг с другом, подтверждая полученные ранее свидетельства наследуемого компонента мужской гомосексуальности.
И что же? Дрожат ли основания социологии? Должны ли богословы заламывать руки в тревоге, а юристы потирать их в предвкушении поживы? Говорит ли нам это открытие что-то новое о “виновности” или “ответственности”? Добавляет ли оно что-нибудь к аргументам за или против того, что гомосексуальность можно или нужно “лечить”? Должно ли оно прибавить или убавить у отдельных гомосексуалов гордости, или стыда, за свои склонности? На все эти вопросы ответ — нет. Если вы гордитесь, можете продолжать гордиться. Если предпочитаете себя винить, продолжайте себя винить. Ничего не изменилось. Объясняя, что я имею в виду, я заинтересован не столько в данном конкретном случае, сколько в том, чтобы на его примере проиллюстрировать идею более общего свойства о генах и о пугале генетического детерминизма.
Между чертежом и рецептом есть существенная разница[130]. Чертеж — это подробное, однозначное описание какого-либо конечного продукта, например дома или автомобиля. Один из отличительных признаков чертежа — то, что он обратим. Если инженеру дать автомобиль, он может восстановить его чертеж. Но если повару дать попробовать фирменное блюдо другого повара, его соперника, он не сможет воспроизвести рецепт. Между компонентами чертежа и компонентами конечного продукта есть взаимно однозначное соответствие. Этот элемент автомобиля соответствует этому элементу чертежа. Тот элемент автомобиля соответствует тому элементу чертежа. В случае с рецептом такого взаимно однозначного соответствия нет. Нельзя взять отдельный шарик суфле и найти по нему то слово в рецепте, которое “определяет” этот шарик. Все слова в рецепте, в совокупности со всеми ингредиентами, соединяются, чтобы получить суфле.
Гены иногда похожи на чертежи, а иногда — на рецепты. Важно не смешивать эти два аспекта. Гены представляют собой информацию в цифровом, текстовом виде, и они сохраняют свою жесткую, текстуальную целостность, меняя партнеров в ряду поколений. Хромосомы —- длинные цепочки генов — очень похожи на компьютерные магнитные ленты. Когда в клетке считывается фрагмент генетической ленты, первое, что происходит с записанной на ней информацией, это ее трансляция — перевод из одного кода в другой: из кода ДНК в связанный с ним код, которым диктуется точная форма белковой молекулы. До этого момента ген ведет себя как чертеж. Между элементами гена и элементами белка действительно имеется взаимно однозначное соответствие, и оно действительно детерминировано.
Лишь на следующем этапе процесса — развитии всего организма и его психологических предрасположенностей — все становится сложнее и больше похоже на использование рецепта. Между отдельным геном и “элементами” организма редко имеется простое взаимно однозначное соответствие. Вместо этого имеется соответствие между генами и скоростями, с которыми в ходе эмбрионального развития идут различные процессы. Последствия, которые это будет иметь для организма и его поведения, нередко многообразны, и разобраться в них трудно.
Рецепт — хорошая метафора, но есть лучшая. Представьте себе одеяло, подвешенное под потолком на ста тысячах резиновых лент, спутанных друг с другом и перекрученных. Форма этого одеяла (организма) определяется натяжением всех этих лент. Одни ленты соответствуют генам, другие — факторам среды. Каждому изменению в одном конкретном гене соответствует удлинение или укорачивание конкретной ленты. Но всякая из этих лент соединена с одеялом только опосредованно, через бесконечные связи в путанице других лент. Если перерезать одну из них или натянуть ее, произойдет распределение изменений натяжения, и действие, которое это окажет на форму одеяла, будет сложным и труднопредсказуемым.
Точно так же наличие определенного гена не обязательно однозначно диктует, что его обладатель будет гомосексуалом. Гораздо вероятнее, что причинно-следственная связь имеет статистический характер. Действие генов на организм и его поведение напоминает действие сигаретного дыма на легкие. Если вы много курите, вы повышаете статистическую вероятность того, что у вас будет рак легких. Нельзя сказать, что вы однозначно заработаете рак легких. И воздержание от курения не сможет однозначно защитить вас от рака легких. Мы живем в статистическом мире.
Представьте себе газетный заголовок: “Ученые открыли, что гомосексуальность имеет причины”. Очевидно, что это никакая не новость, это банальность. Все чем-то обусловлено. Утверждение, что гомосексуальность обусловлена генами, интереснее и обладает тем эстетическим достоинством, что оно смутит политически ангажированных зануд, но о неотвратимости гомосексуальности оно говорит не больше, чем мой банальный заголовок.
Одни вещи, обусловленные генами, сложно изменить. Другие просто. Одни вещи, обусловленные средой, просто изменить. Другие — сложно. Подумайте о том, как крепко мы связаны с акцентом нашего детства: взрослый иммигрант всю жизнь носит ярлык иностранца. Здесь налицо гораздо более строгий детерминизм, чем в действии большинства генов. Интересно было бы узнать статистическую вероятность того, что ребенок, подвергшийся определенному влиянию среды, например религиозному воспитанию в монастыре, сможет впоследствии избавиться от этого влияния. Было бы столь же интересно узнать статистическую вероятность того, что мужчина, в Х-хромосоме которого на участке Xq28 имеется определенный ген, окажется гомосексуалом. Простая демонстрация того, что существует ген, “ведущий” к гомосексуальности, оставляет вопрос о значении этой вероятности почти полностью открытым. У генов нет монополии на детерминизм.
Поэтому, ненавидите ли вы гомосексуалов или любите, хотите ли вы посадить их за решетку или “вылечить”, не стоит подводить под это генетические основания.
“Сын” закона Мура [131]
Великие люди, своротившие горы, иногда развлекаются перегибанием палок. Питер Медавар знал, что делает, когда написал в рецензии на книгу Джеймса Уотсона “Двойная спираль”:
Нет никакого смысла спорить с кем-либо бестолковым настолько, что он не понимает: этот комплекс открытий (молекулярная генетика) — величайшее научное достижение XX века.
Медавар, как и автор рецензируемой книги, мог с лихвой оправдать свою заносчивость, но не обязательно быть бестолковым, чтобы не согласиться с его мнением. Как насчет предшествующего англо-американского набора открытий, известного как неодарвинизм, или синтетическая теория эволюции? Физики имели бы все основания выдвинуть на роль “величайшего достижения” теорию относительности или квантовую механику, а космологи — расширение Вселенной. Окончательно решить, что именно было “величайшим”, невозможно, однако молекулярно-генетическая революция, несомненно, стала одним из величайших научных достижений XX века, а значит, и человеческого вида за все время его существования. Куда мы ее заведем — или куда она нас заведет — в следующие пятьдесят лет? К середине века суд истории может постановить, что Медавар был ближе к истине, чем допускали его современники или даже он сам.
