Роберт Блох - На языке мертвых (Антология)
Но последней уликой оказалось письмо, которое Артур Лоу благоразумно сохранил. А там помните: «…ваша женушка теперь никуда не выходит…» — и так далее. Кто же мог знать такие детали, как не убийца Аниты Лоу?
Уильям Сэнсом
Редкостная женщина[7]
Однажды некий молодой человек приехал посмотреть Рим.
То был его первый визит. Прибыл он из провинции, но, с одной стороны, он не был настолько молод, а с другой — настолько прост, чтобы вообразить, будто великая и прекрасная столица способна пообещать ему больше, чем любой другой город.
Он уже знал, что жизнь — по большей части иллюзия, и что, хотя в ней иногда случаются необыкновенные события, все они, тем не менее, компенсируются многочисленными разочарованиями. Знал он также, что жизнь может предложить и нечто еще более скверное — вероятность, что вообще ничего не случится. И что более всего этот вывод справедлив для большого города, занятого своими делами.
Так размышляя, он стоял на Испанской лестнице и обозревал простирающуюся перед ним величественную панораму. Юноша вслушивался в пульсирующий гул вечернего уличного движения и всматривался в огни, загорающиеся в золотистых римских сумерках. Сверкающие автомобили скользили мимо фонтанов, сворачивая на Виа Кондотти, красные неоновые вывески пронизывали темноту приглашениями, в желтых окнах автобусов теснились лица ехавших куда-то людей — казалось, каждый горожанин спешит по своим вечерним делам, и лишь ему одному нечем заняться.
Юноше показалось, что во всем городе совсем одинок только он один. Но поиски приключений никогда их не приносят — скорее даже, не дают им произойти. Да и подобное настроение ничего хорошего не сулило. Поэтому молодой человек поднялся по лестнице, прошел мимо красивой церкви и направился по вымощенному булыжником холму в сторону своего отеля. Бары и продуктовые магазины на этих узких улочках все больше заполнялись людьми. Но на широких тротуарах Витторио Венето под плавно поднимающимися к Садам Боргезе деревьями высшее общество Рима вскоре начнет заполнять самые элегантные в Европе кафе, чтобы насладиться аперитивом в вечерних сумерках. Там он будет еще более одинок. И поэтому, направляясь к своему временному пристанищу, молодой человек выбирал более спокойные старинные улицы.
На одной из таких улиц — узком переулке без тротуаров между старыми желтыми домами, который в Риме может внезапно вывести на таинственную площадь с фонтаном и церквушкой в стиле барокко, — он обнаружил, что шагает в одиночестве, и лишь какая-то женщина спускается навстречу ему с холма. Когда она приблизилась, он увидел, что она одета со вкусом, что в ее манере держаться чувствуется мягкий латинский огонь и что ведет она себя с достоинством. Хотя ее лицо прикрывала вуаль, его невозможно было представить некрасивым. И оттого, что он оказался с ней на этой улочке наедине и прошел так близко от нее — символа приключения, которым оказался столь беден этот вечер, юношу охватила еще более глубокая меланхолия. Он ощутил себя жалким, ничтожным, упавшим духом. Плечи его поникли, глаза опустились — но перед этим он все-таки украдкой взглянул на незнакомку.
Он оказался настолько потрясен увиденным, что остановился и с изумлением уставился на ее лицо. Нет, он не ошибся. Она улыбалась. И… тоже замедлила шаги. «Проститутка?» — мелькнуло у него в голове. Но нет — не та это была улыбка, хотя и волнующая кровь. И тут, к его удивлению, она заговорила:
— Я… не знаю, мне не следовало бы вас спрашивать… но сегодня такой чудесный вечер… и, возможно, вы тоже одиноки, как одинока я?..
Она была ослепительно красива. Он не мог выдавить из себя ни слова, но все нарастающий восторг придал ему сил, и он улыбнулся. Она снова заговорила, все еще неуверенно, но вовсе не навязываясь.
— Я подумала… быть может… мы смогли бы прогуляться, немного выпить…
И тут молодой человек наконец пришел в себя.
— Ничто, ничто не доставит мне большего удовольствия. А до Винето отсюда всего лишь минута ходьбы.
— Она снова улыбнулась.
— Мой дом совсем рядом.
Они прошли немного вниз по улице до перекрестка, который молодой человек уже миновал ранее. Женщина свернула на боковую улочку. Они дошли до места, где сплошной ряд домов заканчивался углублением. Оно было отгорожено от улицы стеной сада, а в саду стоял большой и элегантный особняк. Женщина, чье лицо странно белело в полумраке из-за сочетания полупрозрачной бледности гладкой кожи, серых блестящих глаз, темных бровей и волос цвета воронова крыла, вставила ключ в калитку сада.
Их приветствовал слуга в бархатной ливрее. Им подали игристое вино, когда они сидели в большом и изысканном салоне, освещенном свечами в канделябрах из тонкого стекла, и выходящим во внутренний дворик с влажно-зеленой лужайкой и журчащим фонтанчиком. Они разговаривали. Вино — ледяное в теплую римскую ночь — наполняло их внутренним теплом радостного возбуждения. Но время от времени молодой человек поглядывал на незнакомку с любопытством.
Взглядами, жестами и тонкими модуляциями голоса она создавала многообещающую интимность. Молодой человек сперва понял, что должен соблюдать осторожность, а через некоторое время решил, что лучше всего поблагодарить хозяйку и распрощаться — и тем самым избавиться от возможных обязательств перед ней. Но тут она прервала его мысли — сперва улыбкой, потом довольно печальным взглядом. Она стала просить его избавиться от всяческих сомнений и тревог, она понимает, что ситуация довольно Странная, и он вполне может заподозрить в ней некую скрытую цель, но простая правда в том, что она одинока, и, произнесла она с определенным уважением, нечто, скрытое то ли в нем, то ли в самой их встрече на вечерней улице, оказалось для нее неотразимо привлекательным. Она не смогла пересилить себя.
Возможность столь совершенного окончания этой неожиданной встречи — мечта, которую так и не смогли убить лишенные иллюзий годы, — помогла ему принять решение. Его переполнила бурная радость. Он поверил ей. И после этого совершенство продолжало нарастать. Она пригласила его отобедать с ней. Слуги подали им изысканную еду, моллюсков, мясо откормленной птицы, мягкие фрукты. Потом они сели на кушетку вблизи внутреннего дворика, откуда веяло прохладой. Им принесли напитки. Слуги удалились. На дом опустилась тишина. Они обнялись.
Немного позднее, не произнося ни слова, она взяла его за руку и вывела из комнаты. Какая глубокая наступила тишина! Сердце молодого человека пугливо колотилось — ему казалось, что его биение эхом отдается в холле, по мрамору которого они уже шагали, и передается ей через его руку. Но такое возбуждение теперь нарастало в нем из уверенности. Уверенности в том, что в такой момент и в такой очаровательный вечер ничто не сможет им помешать. Разговаривать не было нужды. Взявшись за руки, они стали подниматься по огромной лестнице.
В спальне, увидев ее в обрамлении полога кровати и не отрывая глаз от ее наготы, смутно просвечивающей сквозь шелковую сорочку, он страстно заговорил о своей любви, которая будет вечной и всегда столь же совершенной и сказочной, как и их утонченная встреча.
Мягко и негромко она ответила ему словами взаимности. Ничто не помешает их любви, ничто не омрачит их счастья. И она очень медленно откинула покрывало, приглашая его.
Но внезапно, в тот самый момент, когда он наконец лег рядом с ней и их губы почти соприкоснулись, он замер.
Что-то было не так. Что-то он упустил. Он прислушался, задумался — и понял, что сам допустил ошибку. На кровать падал мягкий свет лампы, но он оказался настолько беспечен, что забыл выключить яркую электрическую люстру в центре потолка. Юноша вспомнил, что выключатель находится возле двери. Он нерешительно замер. Она подняла веки, увидела его направленный на люстру взгляд, поняла.
Ее глаза блеснули.
— Любимый мой, не волнуйся, — пробормотала она. — Лежи спокойно…
И она подняла руку. Рука начала увеличиваться, становясь все длиннее и длиннее, протянулась под пологом, над длинным ковром — огромная, бросающая тень на всю комнату, — и, наконец, ее гигантские пальцы дотянулись до двери. И с окончательным щелчком она выключила свет.
Дороти К.Хэйнс
Ворожеи не оставляй в живых[8]
Она сидела в спальной комнате, и ее тонкие пальчики теребили бахрому покрывала. В этой комнате на чердаке давно уже никто не жил. Узкий камин покрылся ржавчиной и пылью, половицы трещали при каждом шаге, а когда дул ветер, ветхая дверь скрипела и тревожно хлопала. Маленькое окно заросло паутиной, и по засиженному мухами стеклу ползали черные жучки. Но она сидела здесь и бездумно смотрела на далекий пруд.
Пальцы девочки перебирали ткань. Бахрома мягко скользила между ногтем и кожей. У пруда беспокойно раскачивались лиственницы, и их ветви на фоне мрачных темно-синих туч казались яркими и неестественно зелеными. Солнце пряталось в развалах облаков, дождь стучал в окно, и капли колотили по стеклу, как брошенная горсть гвоздей. А потом мир посветлел, тучи разошлись, и на небе остались лишь легкие серебристые полосы. Но в сиянии солнечных лучей лиственницы метались еще более тревожно, словно предчувствуя неотвратимую и ужасную беду.
