Роберт Силверберг - Валентин Понтифекс
А еще – Хиссуне-опаздывающий. Хотя, если поторопиться, можно было бы добраться вовремя до большого зала Понтифекса.
Но тут вернулась с работы его мать Эльсинома, что стало причиной дальнейшей задержки. Она вошла в комнату, хрупкая, темноволосая, бледная и усталая женщина, и посмотрела на него с таким благоговением и удивлением, будто кто-то поймал комету и запустил в свободный полет по ее убогой квартире. Глаза Эльсиномы горели, от лица исходил свет, невиданный им раньше.
– Ты потрясающе выглядишь, Хиссуне! Какая роскошь!
Усмехнувшись, он развернулся, чтобы продемонстрировать свое великолепие.
– Просто глазам не верится, да? У меня прямо вид рыцаря с Замковой Горы!
– У тебя вид принца! Коронала!
– Ну да, конечно. Лорд Хиссуне. Короналу, насколько я знаю, подобает горностаевая мантия, чудесный зеленый дублет и еще, пожалуй, огромная затейливая подвеска в виде звездного огня на груди. Однако я и так хорош, правда, мама?
Они посмеялись, и, несмотря на усталость, мать обняла его и даже протанцевала вместе с ним по комнате, а затем, отпустив, сказала:
– Время поджимает. Пора идти.
– Да, пора. – Он направился к двери. – Как все странно… Я отправляюсь на ужин к столу самого Коронала, буду сидеть рядом, сопровождать его в поездке, поселюсь на Замковой Горе…
– Да, это очень странно, – тихо сказала Эльсинома.
Все они – Эльсинома, Эйлимур, его младшая сестра Марона – встали в ряд, и Хиссуне торжественно, друг за дружкой поцеловал их, пожал руки и отстранился, испугавшись за свои одежды, как только женщины попытались заключить его в объятия. Он видел, что мать и сестры взирают на него, как на богоподобное существо или, в крайнем случае, на Коронала, будто он утратил всякое отношение к своей семье, спустился с небес, чтобы сегодня вечером величаво пройтись по этим безрадостным комнатушкам. Ему мнилось, что вовсе не он провел восемнадцать лет жизни в этих закопченных комнатушках на первом уровне Лабиринта; он есть и всегда был Хиссуне из Замка, кандидатом в рыцари, завсегдатаем королевского двора, знающим толк во всех его удовольствиях.
Глупость, безумие. Ты не должен забывать, кто ты такой, и с чего начинал, говорил он себе.
Но как трудно не вспоминать все время о перемене, происшедшей в их жизни, думал он, спускаясь по бесконечной винтовой лестнице на улицу. Так много перемен. Когда-то они с матерью работали на улицах Лабиринта: она выпрашивала кроны у проходящей знати, а он бегал за путешественниками, настойчиво предлагая им свои услуги в качестве гида за полрояла или около того, чтобы провести их по живописным диковинам подземного города. А сейчас он пользуется покровительством Коронала, и мать за счет его новых связей стала буфетчицей в кафе во Дворе Шаров. И все это – за счет удачи, сверхъестественной и невероятной удачи.
А только ли в удаче дело? Когда ему было всего десять лет, он предложил свои услуги высокому светловолосому человеку, даже не подозревая, что этот незнакомец был не кем иным, как Короналом Лордом Валентином, свергнутым и оказавшимся в Лабиринте, чтобы добиться поддержки Понтифекса в борьбе за утраченный престол.
Но само по себе это событие могло и не иметь никаких последствий.
Хиссуне часто спрашивал себя, чем же он так приглянулся Лорду Валентину, что заставило Коронала вспомнить о нем, отыскать после реставрации, забрать для работы в Доме Записей, а теперь призвать в святая святых государственного управления. Вероятно, причиной тому его непочтительность, саркастические замечания, холодная, небрежная манера держаться, отсутствие благоговения перед Короналами и Понтифексами, и его самостоятельность, проявившаяся уже в десять лет. Должно быть, это и произвело впечатление на Лорда Валентина. А эти рыцари из Замка, подумал Хиссуне, все такие вежливые, изысканные: наверное, в глазах Коронала я выглядел чужаком, почище какого-нибудь хайрога. А ведь в Лабиринте полно всяких мальчишек.
Любой из них мог бы уцепиться за его рукав. Но удача улыбнулась именно мне.
Он вышел к небольшой пыльной площади, на которой стоял его дом. Узкие кривые улочки района Двора Гваделумы, где прошла его жизнь, разбегались в разные стороны, а по бокам виднелись скособочившиеся от возраста тысячелетние ветхие здания, составляющие границу мира. При резком, слишком ярком свете – таким светом, столь не похожим на мягкое золотисто-зеленое солнце, лучи которого никогда не достигали подземелья, был залит весь этот уровень Лабиринта – выщербленная серая кладка старых зданий просто кричала о страшной усталости, об изношенности камня. Хиссуне попробовал вспомнить, замечал ли он когда-нибудь раньше, насколько тут убого и уныло.
На площади было полно народу. Мало кто из обитателей Двора Гваделумы испытывал желание сидеть вечерами в четырех стенах своих полутемных клетушек; они собрались здесь, чтобы послоняться по какой-нибудь аллее.
Хиссуне в его блистательных новых одеждах казалось, что все, кого он когда-либо знал, вышли на улицы поглазеть на него, похихикать, пофыркать, окинуть злобным взглядом. Он увидел Ванимуна, родившегося с ним в один день и час и ставшего когда-то чуть ли не братом, и стройную, с глазами-миндалинами младшую сестру Ванимуна, которая уже подросла, и Хойлана с тремя его кряжистыми братьями, и Никкилона, и маленького с угловатым лицом Гизмета, и продававшего сладкие корешки гумбы вроона с глазами-бусинками, и Конфалума-карманника, и трех старых сестер-хайрогш, которых в открытую называли метаморфами, чему Хиссуне никогда не верил, и еще кого-то, и еще… И все смотрят, и у всех в глазах молчаливый вопрос: почему ты так вырядился, Хиссуне, к чему эта пышность, зачем эта роскошь?
С неспокойной душой шел он через площадь, понимая, что банкет вот-вот начнется, а идти еще далеко. Путь ему преграждали все, кого он когда-либо знал.
Первым подал голос Ванимун:
– Куда собрался, Хиссуне? На маскарад?
– Он на Остров направился, с Леди в бирюльки играть!
– Да нет же, он собирается охотиться с Понтифексом на морских драконов!
– Дайте пройти, – спокойно сказал Хиссуне, видя, что толпа становится все плотнее.
– Дайте пройти! Пропустите его! – весело закричали они, и не подумав расступиться.
– Где же ты раздобыл эту клоунскую хламиду, Хиссуне? – поинтересовался Гизмет.
– Взял напрокат, – откликнулся Хойлан.
– Спер, наверное, – сказал один из его братьев.
– Нашел подвыпившего рыцаря в темной аллее и обобрал его как липку!
– Прочь с дороги, – сказал Хиссуне, которому спокойствие давалось все труднее. – У меня важное дело.
– Важное дело! Важное дело!
– Он идет на прием к Понтифексу!
– Понтифекс хочет сделать Хиссуне герцогом!
– Герцог Хиссуне! Принц Хиссуне!
– А почему бы не Лорд Хиссуне?
– Лорд Хиссуне! Лорд Хиссуне!
В их голосах звучало что-то недоброе. Десять или двенадцать человек окружили его плотной стеной. Сейчас ими двигали обида и зависть. Его пышный наряд, наплечная цепь, эполет, башмаки, плащ – это, на их взгляд, было слишком уж вызывающим, слишком высокомерным способом подчеркнуть открывшуюся между ними пропасть. Мгновение спустя толпа принялась дергать его за камзол, тянуть за цепь. Хиссуне стало страшно. Уговаривать их было бесполезно, пробиться силой – попросту безрассудно, а ожидать, что вот-вот появится патруль прокторов, – безнадежно. Он предоставлен самому себе.
Стоявший ближе всех Ванимун потянулся к плечу Хиссуне, как бы пытаясь его толкнуть. Он отстранился, но Ванимун успел оставить грязный след на светло-зеленой ткани плаща. Внезапно Хиссуне охватила бешеная ярость.
– Не смейте прикасаться ко мне! – заорал он, рисуя в воздухе знак морского дракона.
Издевательски посмеиваясь, Ванимун вцепился в него второй раз. Хиссуне перехватил его запястье и стиснул так, что наглец побледнел.
– Ой, отпусти! – простонал Ванимун.
Хиссуне дернул его руку вверх и назад, грубо развернув противника к себе спиной. Особыми бойцовскими качествами Хиссуне никогда не отличался для этого он был слишком маленьким и хрупким и полагался обычно на быстроту и смекалку, – но не давал спуску никому, когда его подстегивала злоба. И сейчас, чувствуя, как его переполняет ненависть, низким, напряженным голосом он процедил:
– Если надо будет, я сломаю тебе руку, Ванимун. Не желаю, чтобы ко мне прикасались!
– Больно!
– Будешь еще руки распускать?
– Уж и пошутить нельзя…
Хиссуне вывернул руку Ванимуну до предела.
– Я тебе пошучу.
– От-т-пусти…
– Если будешь держаться от меня подальше.
– Ладно… Ладно!
Хиссуне отпустил Ванимуна и отдышался. Сердце бешено колотилось, он весь покрылся потом, но старался не думать о том, какой у него вид. А Эйлимур так старалась…
Его противник отступил назад, с угрюмым видом потирая запястье.
– Он боится, видите ли, что я испачкаю такой шикарный наряд. Не хочет, чтобы простые люди его замарали.
