Мартин Гарднер - Когда ты была рыбкой, головастиком - я...
Исаак Ньютон (1643–1727) являл собой странную, неправдоподобную смесь: этого великого математика и физика, одного из величайших в истории, отягощали предрассудки, скорее свойственные невежественному и наивному религиозному фанатику. Будучи приверженцем англиканства, он ни разу не усомнился в том, что Бог создал весь мир и буквальном смысле за шесть дней; что некогда Он утопил всех людей и тварей земных, кроме Ноя и его спутников; что Еву сделали из ребра Адама; что Лотова жена обратилась в соляной столп; что по велению Моисея расступились воды Красного моря; что Книга пророка Даниила и Апокалипсис дарованы непосредственно Всевышним и непременно должны в точности исполниться.
Ньютон пытался вычислить дату Второго пришествия Христа. Он установил точный год творения — на полвека позже знаменитого 4004 года до н. э. епископа Ушера [4]. При этом Ньютон был убежден, что Римско-католическая церковь — это и есть Антихрист из Откровения Иоанна Богослова. Как сообщает Акройд, после смерти ученого осталась 850-страничная рукопись, посвященная библейским пророчествам.
Единственным серьезным отступлением Ньютона от ортодоксального англиканства стало его непризнание Троицы. Иисус, по его мнению, действительно являлся Сыном Божьим, но он не был Богом. «Не следует молиться двум богам», — писал Ньютон. Идею о том, что Иисус был Богом, облеченным в человеческую плоть, он считал ересью, насаждаемой Римом. Ньютон тщательно скрывал свое отрицание Троицы, чтобы его не изгнали из Кембриджского университета, где он десятилетиями служил профессором — по иронии судьбы, как раз в Тринити-колледже [5].
Еще одна сторона запутанной и весьма любопытной жизни Ньютона — его страстное увлечение алхимией. Он приобретал и изучал все алхимические труды, какие мог достать, и бессчетные дни проводил в лаборатории, тщетно пытаясь превратить недрагоценные цветные металлы в золото. В его неопубликованных текстах по алхимии — свыше миллиона слов: это меньше, чем в его толкованиях библейских пророчеств, однако значительно больше суммарного объема всех его трудов по физике и астрономии. Акройд цитирует знаменитую кембриджскую лекцию Джона Мейнарда Кейнса, посвященную тайным алхимическим записям Ньютона, и отмечает, что Кейнс не нашел в этих заметках ничего, что представляло бы хоть малейшую научную ценность.
В конце жизни Ньютон пережил нервный срыв, длившийся больше года. Предполагают, что причиной стало отравление ртутью, которую он использовал в своих алхимических опытах. А иные считают, что Ньютон страдал каким-то биполярным расстройством [6], спровоцировавшим глубокую депрессию.
Сейчас нам трудно примириться с мыслью, что лишь небольшую часть своей долгой жизни Ньютон посвятил собственно изучению дарованных свыше законов природы. В течение нескольких лет, между двадцатью и тридцатью годами, он разработал методы дифференциального и интегрального исчисления, обнаружил, что белый свет представляет собой смесь цветов, впервые в истории объяснил возникновение радуги и сконструировал один из первых зеркальных телескопов. Но, конечно, величайшим его открытием стал закон всемирного тяготения, согласно которому гравитация, удерживающая нас на поверхности Земли и заставляющая падать яблоки, — это та же самая сила, что управляет движением Луны, а также ближайших к нам планет и комет. Сколько еще он мог бы открыть, с(ни бы не транжирил энергию и талант на алхимию и толкование библейских текстов!
Ньютон ошибочно полагал, что гравитация даже на расстоянии действует мгновенно. Ее природа оставалась тогда полнейшей загадкой. Ньютон шал, что ее сила находится в прямой зависимости от произведения масс двух объектов гравитационного взаимодействия и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними, однако по поводу ее причины он высказывался так: «Не стремлюсь делать вид, будто понимаю». Лишь с созданием эйнштейновской теории искривленного пространства-времени удалось частично объяснить это явление.
Свет, по мнению Ньютона, имеет корпускулярную природу, то есть состоит из мельчайших частиц. В этом он оказался прав лишь наполовину. Сегодня известно, что свет — одновременно и частицы и волны.
Акройду хорошо удается описать сложную личность Ньютона, столь же причудливую, как и его воззрения. По словам Акройда, ученый отличался «скрытностью и подозрительностью» и в нем таились «огромные запасы гнева и агрессивности». Остались свидетельства людей, которые видели его улыбающимся, и лишь одно — о том, как он смеялся: это произошло, когда кто-то спросил его, какая польза от изучения Евклида.
В молодые годы Ньютон частенько спал не раздеваясь. Даже не будучи поглощен работой, он подолгу обходился без еды или же принимал пищу стоя. Он никогда не делал никаких физических упражнений, и у него не было ни единого хобби. Выходя из дома, он нередко забывал причесаться или подтянуть чулки. В более зрелом возрасте, будучи смотрителем Королевского монетного двора, он без всякой жалости наблюдал, как вешали фальшивомонетчиков.
Ньютона практически не интересовали изобразительные искусства, музыка, литература, женщины. Вот его рассказ о первом, и единственном, посещении оперы: «Первое действие слушал с удовольствием, второе стало испытанием для моего терпения, а на третьем я удрал». Однажды он пренебрежительно отмахнулся от поэзии, назвав ее «изобретательной, но вздорной болтовней».
В период депрессии Ньютон написал философу Джону Локку следующее забавное письмо:
Сэр, придерживаясь мнения, что вы прилагали всевозможные старания, дабы поссорить меня с женщинами [woemen — странное, но свойственное ему написание], и иные подобные усилия, я был весьма впечатлен этим, и когда некто сообщил мне, что вы больны и не оправитесь, я заметил, что было бы лучше, если бы вы и вовсе умерли. Заклинаю вас простить мне такую недоброжелательность.
Озадаченный Локк ответил, что конечно же прощает его, и они остались друзьями.
Ньютон всегда гордился своими открытиями и приходил в ярость, когда кто-то другой заявлял, что дошел до этого раньше, чем он. Самая яростная перебранка произошла у него с немецким философом и математиком Лейбницем — по поводу создания дифференциального и интегрального исчисления. Первым, вне всякого сомнения, опубликовал свои результаты Лейбниц, и его способ записи оказался лучше, нежели у Ньютона. В наши дни полагают, что каждый из них совершил это открытие независимо, не зная и работах другого.
Кое-кто утверждает, будто Ньютон был геем. Акройд считает доказательства, приводимые в пользу этой гипотезы, весьма шаткими. В ее основе — лишь тот факт, что Ньютон мало интересовался женщинами и что в конце жизни он сдружился с юным швейцарским математиком, обожествлявшим его. Когда-то они даже мечтали поселиться под одним кровом, сняв у кого-нибудь жилье, но из этого плана ничего не вышло.
Если бы Ньютон оказался сейчас с нами, он бы, конечно, поразился достижениям физики и астрономии. Подозреваю, что его меньше, чем нам кажется, изумили бы автомобили, поезда, самолеты, даже электрические огни, однако настольный калькулятор или телеэкран он воспринял бы как настоящее волшебство. И он наверняка питал бы презрение к ученым-дилетантам, свято верящим: физика вот-вот откроет всё, что еще не открыто.
Существует знаменитое высказывание Ньютона, где он замечает, как мало знает наука — и как мало она, судя по всему, вообще способна узнать. Этот пассаж и без меня часто цитируют, но он заслуживает того, чтобы его твердили вновь и вновь. Вот как излагает его Акройд в предпоследней главе:
Уж не знаю, каким я представляюсь миру, но для самого себя я — словно мальчишка, играющий на морском берегу, развлекаясь поиском необычно гладких камушков или необычайно красивых ракушек, между тем как великий океан истины лежит предо мною, совершенно неизученный.
Глава 3
Выстрелы в яблочко и знаменитые промахи
Почти десять лет я вел раздел загадок в «Isaac Asimov's Science Fiction Magazine» («Азимовском научно-фантастическом журнале»). Данная глава — перепечатка моей колонки за декабрь 1985 года. В ней я сообщал о некоторых выдающихся примерах изумительно точных предсказании, касающихся будущего науки, и о прогнозах, которые попали совсем уж в «молоко».
Если учесть, что каждый год в научной фантастике (НФ), издающейся по всему миру, появляются тысячи предсказаний, неудивительно, что иногда случаются невероятно точные попадания — как при меткой стрельбе из ружья по мишени. Но, конечно, встречаются и и оглушительные промахи, причем их куда больше. А бывает, что попадания в десятку и в «молоко» сочетаются друг с другом. Так, Жюль Верн сделал поразительно точный выстрел, описав первый космический корабль, запущенный из Флориды и совершивший оборот вокруг Луны, но его аппарат отправляют в небеса при помощи гигантской подземной пушки. Сотни историй в жанре НФ предвосхитили будущие прогулки человека по Лупе но, насколько мне известно, лишь в одной из ими предугадали, что первую такую прогулку будут наблюдать на Земле по телевизору: это «Прелюдия к космосу», повесть Артура Ч. Кларка. Впервые ее опубликовали в «Galaxy» (февраль 1951); позже эту вещь переиздавали под другими названиями.
