Борис Стрельников - Путешествие будет опасным
Наступил вечер, а звонка не было. Я зажег в комнате свет, сел поближе к кондишену, развернул воскресное приложение к газете «Нью-Йорк тайме» и принялся читать статью писателя Эрскина Колдуэлла. И сразу перед моими глазами снова появились куклуксклановец — сосед по самолету, однорукий шофер такси, старики в сквере у автобусной остановки и полицейский, опирающийся мощным задом на свой мотоцикл. Колдуэлл, сам южанин, писал: «Вероятно, найдется немало людей, живших на Дальнем Юге в годы второй мировой войны, которые помнят, как в то время от Южной и Северной Каролины до Техаса распространялся один упорный слух. Многие восприимчивые южане отнеслись к нему не как к странному слуху, а с жадностью ухватились за него, как за надежное обещание и вполне вероятную возможность. Было ли это продиктовано тайной враждебностью к северянам-янки или же иллюзиями тех, кто поддерживал этот слух, тем не менее многие полуграмотные и иные белые южане твердо поверили в то, что некоторые видные политические деятели Юга заключили секретное соглашение с нацистской Германией. Согласно самой распространенной версии этого слуха Адольф Гитлер обещал послать десант на побережье Южной Каролины и Джорджии и отдать приказ о систематическом истреблении всех негров и евреев на Дальнем Юге. Эта высадка ожидалась в середине войны, когда Гитлер одерживал победы в Европе. В нескольких случаях, по крайней мере в Южной Каролине и в Джорджии, а быть может, также в Алабаме, Миссисипи и других местах, нашлись люди, которые надеялись на это, и другие, которые были твердо убеждены в том, что нацистские военные корабли уже ждут у побережья Каролины и Джорджии. Во всяком случае, некоторые из них были столь уверены в том, что Гитлер выполнит свое обещание, что они держали наготове оружие и автомобили, дабы по первому приказу выехать из дома и отправиться на побережье на соединение с десантными силами нацистов.
Даже сейчас, спустя много лет после того, как надежды на гитлеровское вторжение и оккупацию американского Юга не оправдались, в некоторых отдаленных горных районах все еще встречаются твердолобые отцы и сыновья, которые готовы утверждать, что Гитлер все еще жив и в любую минуту может прийти.
И хотя это звучит как нелепая выдумка, живущая в местном фольклоре поколениями, люди, которые рассказывают об этом, говорят так, как если бы речь шла о втором пришествии Христа, будучи твердо уверенными в том, что Гитлер сдержит свое обещание, придет с карательными отрядами и поможет сохранить чистоту белой англосаксонской протестантской расы».
Звонок раздался, когда я сидел перед телевизором. Я включил телевизор на середине программы и не знаю, как она называется. Благообразный мужчина с постным лицом проповедника вкрадчивым голосом объяснял:
— Две негритянские революции развиваются одновременно. Одна — за предоставление неграм больших прав, чем имеют белые, другая — за превращение южных штатов в Советскую Социалистическую Негритянскую Республику России. В этих условиях наши надежды должны возлагаться на полицию. Помогайте вашей местной полиции…
В телефонной трубке я услышал чье-то дыхание.
Ночь была душной. В темных кустах сонно попискивала какая-то пичуга. Пахло свежим сеном. Где-то далеко на горизонте глухо гремел гром. Вспыхивали и гасли светлячки. Я прошел четыре квартала, никого не встретил и остановился в нерешительности.
— Садитесь в машину, — услышал я из темноты голос Фреда. Он включил мотор, и старенькая машина неожиданно затарахтела так оглушительно, что на соседней улице залаяли собаки.
Мы приехали на большой пустырь на окраине города. Горели костры, керосиновые фонари светились кое-где под брезентовыми крышами автофургонов. В фургонах на кучах тряпья между скамьями, чайниками, ведрами спали взрослые и дети. Пять в одном фургоне, восемь — в другом, в третьем я не мог даже сосчитать, сколько их там было. Я понял, что это лагерь кочующих сельскохозяйственных рабочих.
Вокруг костров сидели, стояли, лежали негры. Из темноты сверкали белки их глаз и зубы. Здесь целовались, плакали, смеялись, дрались, пели, молились. Пахло пеленками и кукурузным самогоном.
— Джоэн в письме просит показать вам, как живут негры, — сказал Фред. — Ну что ж, смотрите. Они поднимаются с солнцем, собирают абрикосы в садах здешних плантаторов, кончают работу с наступлением темноты, а получают гроши. Заработка не хватает даже детям на молоко. Кончится сезон абрикосов — переедут на хлопковые поля. Но горе все в том, что сельскохозяйственный сезон длится не больше 140 дней. Остальные 225 дней — без работы.
У костра гортанно запела женщина:
О господи, ты обещал,
Что кончится рабство,
Когда упадет звезда
На Алабаму…
И хор подхватил, ритмично хлопая в ладоши:
Когда упадет звезда?
О, когда упадет звезда?
На Бауэри
Есть в Нью-Йорке улица, которая называется Бауэри. Здесь расположены ночлежные дома, часовни и кухни благотворительной организации — «Армии спасения». На этой улице каждый третий прохожий — бездомный бродяга, у которого нет ничего, кроме рваной верхней одежды. Бауэри — это горьковское дно в современном американском издании. Об этом писали еще И. Ильф и Е. Петров. Бауэри потрясла их. Нигде не видели они столько бродяг сразу.
Их тысячи, а может быть, даже десятки тысяч на этой нью-йоркской улице. Грязные, заросшие, одетые в лохмотья, днем они часами сидят и лежат на тротуарах у дверей ночлежек, спят на скамейках в скверах, попрошайничают на перекрестках.
Сколько лет существует Нью-Йорк, столько лет существует и Бауэри, неизменно бросая мрачную тень на фешенебельные кварталы, расположенные совсем рядом. Рассказывают, что еще в 1783 году генерал Джордж Вашингтон, остановившийся здесь, чтобы выпить кружку воды в таверне «Бычья голова», был поражен толпами бродяг.
Говорят, американские режиссеры и актеры, готовя постановку горьковской пьесы «На дне», обязательно приезжают на Бауэри, чтобы взглянуть на американское дно. Здесь есть свои Сатины, Бароны и Актеры. Только здесь вряд ли услышишь: «Человек — это звучит гордо!»
Писатель Элмер Бендинер, изучавший жизнь этих обездоленных, пишет: «Наблюдая за некоторыми из них, вы почти видите, как их пальцы сжимают ручку портфеля, который они когда-то носили, ножку бокала, который они когда-то поднимали. Жизнь сломала их. Сегодня это уже не люди. У них нет никаких надежд. Они знают, что они на дне и глубже пасть уже нельзя. У них только одно желание — поесть и раздобыть глоток виски».
Вечерами длинные очереди дрожащих от холода и голода бродяг вытягиваются у часовен «Армии спасения». В часовне тепло, играет орган, проповедник с микрофоном в руке читает молитву. Здесь можно незаметно подремать, склонив голову на спину сидящего впереди.
— Сперва восславим спасителя, а потом пообедаем, — обещает проповедник. — Споем, братья, псалом номер шесть.
Потом, толкая друг друга, они бегут в подвал, где стоят длинные столы. Один за другим с железными мисками в руках они подходят к повару, который наливает им по поварешке похлебки. Они едят стоя, переругиваясь, торопясь и жадно чавкая. На их лица нельзя смотреть без содрогания. Все это напоминает тяжелый кошмар, когда человек хочет проснуться и не может.
Мистер Гринбаум, управляющий одной из многочисленных ночлежек, показывал свое заведение. Он вел меня между рядами двухэтажных нар, перегороженных металлическими сетками. На нарах лежали бродяги. Некоторые что-то жевали. Другие переговаривались через сетку. Третьи спали, натянув на себя серые одеяла. Зрелище было жутковатое. Как будто попал в зверинец, где за железными сетками обитают странные существа.
Мистер Гринбаум работает в ночлежке уже около четверти века. «Давно бы ушел на более спокойную и выгодную работу, да жалко этих обездоленных», — говорит он.
И тут нашу беседу прерывает чей-то отчаянный крик, шум потасовки, галдеж. Кто-то падает с нар, кто-то за кем-то гонится.
Мистер Гринбаум срывается с места и бежит на шум. Я спешу за ним.
Скоро все выясняется.
На верхних нарах плачет старик. Он плачет горько и безутешно, как может плакать глубоко обиженный, потрясенный несправедливостью человек.
— У него утащили единственные штаны, — поясняет мистер Гринбаум. — Это все, что у него было. Вся частная собственность.
По моей просьбе мистер Гринбаум приводит старика в кабинет и оставляет нас вдвоем. Старика зовут Мартин Комбс. Он подавлен своим несчастьем. Я с трудом пытаюсь разговорить его. Мне хочется проследить его путь от родного дома до Бауэри.
В поселке Стоун-Крик и сейчас еще помнят старого Джона Комбса по прозвищу Кривая Нога. Он был хромым: в 1933 году привалило в шахте. Его старшему сыну Мартину тогда едва исполнилось 16 лет, и он вместо отца стал главным кормильцем семьи. Пришлось проститься со школой и Майклу, которому шел тогда четырнадцатый год. После школы подрабатывал на побегушках и десятилетний Стив. Четырехлетняя Бэтси одна сидела дома — мать у них умерла три года назад.
